На ней были брюки и свитер в обтяжку, и я заметил под ним маленькие бугорки. Вчера я был уверен, что у нее еще нет там ничего, и вот как будто выросли за ночь.
Увидев, что я не двигаюсь, она подошла и дотронулась своей горячей рукой до моего лица. И мне очень понравилось, что она дотронулась до меня, а не только говорила со мной. Я решил все-таки открыть глаза, а то еще подумает, что я умер.
Она тут же зачастила своим хрипловатым голосом:
– Тебе пора вставать. Папа с мамой уехали утром. Уже одиннадцать. Я приготовлю тебе завтрак. Какие яйца ты любишь?
Вся зарделась, серьезная такая.
– Все равно…
– И мне все равно.
– Сделай, что хочешь.
– Но мне все равно… скажи ты…
– Сделай то же, что и себе, – улыбнулся я.
– Я уже поела… хочешь яичницу-болтунью? Я не знал, что это такое, яичница-болтунья, но почему бы не попробовать? И тут я сказал с каким-то нахальством, сам не знаю, откуда оно взялось у меня:
– Ладно, только, если можно, без сахара.
– Без сахара???
– Вчера, – пробурчал я невнятно, – было немного сахара в котлетах.
А она поняла вдруг и разразилась диким смехом. Очень ей это понравилось.
Я тоже слегка улыбнулся. Она вышла. Я быстро оделся, убрал постель, пошел в ванную, умыл лицо и почистил зубы, причесался их гребенкой и потом помыл раковину. Пошел на кухню, там на столе было полно еды. Наверно, вытащила все, что нашлось в холодильнике, и поставила на стол. Может быть, первый раз в жизни она готовит завтрак гостю. Надела фартук и начала очень энергично жарить что-то на огне, а потом принесла мне какую-то болтушку из яйца, еще и слегка подгоревшую, дала подгоревший хлеб и кашу. Села напротив, смотрит во все глаза, как я ем, все время предлагает мне еще что-нибудь. Сыр, селедку, шоколад. Она решила, что я должен уничтожить всю еду, которая есть в доме. Сама намазывает мне хлеб, все время меняет тарелки, точно она моя мама или жена; играет какую-то роль, и ей это нравится.
А я ем с закрытым ртом, жую медленно. Иногда отказываюсь, а иногда соглашаюсь. Она следит за мной, словно я ребенок или щенок, которого надо накормить. Лишь иногда я осмеливаюсь поднять на нее глаза и вижу, какая она свежая, не такая, как вчера, более решительная, совсем не сонная. Волосы собраны в пучок, черные глаза блестят. Она не дотрагивается до еды.
– Ты не ешь? – спрашиваю я.
– Нет, я и так толстая.
– Ты толстая?
– Немножко…
– А по-моему, нет…
И снова она разражается смехом. Просто страшно, какое дикое ржание вырывается у нее изо рта. Прямо звериное рычание. Что-то во мне смешит ее. Вот она замолкает. Становится серьезной. И снова – сначала чуть улыбается, а потом без предупреждения и без всякой причины разражается громким хохотом.
А я ем и ем, и так, не переставая есть, все больше и больше влюбляюсь в нее, влюбляюсь окончательно и бесповоротно, всем сердцем, готов целовать ее белую ступню, которая все время раскачивается передо мной.
– Ну как, не слишком сладко было?
– Нет… все нормально… – Я весь покрылся краской.
– Но кофе ты пьешь с сахаром?
– Кофе – да.
И она идет приготовить мне кофе.
День совершенно ясный, словно зима уже кончилась. По радио передают музыку, пока новые болтуны не займут место тех, что пошли отдохнуть. А я уже влюблен по уши. Мне даже не надо смотреть на нее, она у меня в сердце. Пью кофе. Какая-то безумная жизнь. Словно это и не я вовсе. А она все смотрит и смотрит на меня, точно не видела никогда, как люди едят.
– Вы нас очень ненавидите? – вдруг слышу я ее голос, у меня чуть стакан из рук не выпал – так она меня напугала.
– Кого?
Хотя я и знал, что она имеет в виду, но не ожидал, что именно она начнет говорить о политике.
– Нас… израильтян…
– Мы тоже израильтяне.
– Нет… евреев.
Я смотрю ей прямо в глаза.
– Теперь уже не очень, – я пытаюсь отвечать правдиво, вижу перед собой ее красивое лицо, светлые волосы, – после войны, после того, как вас немножко победили, вас ненавидят меньше…
Она рассмеялась, очень ей понравилось то, что я сказал.
– Но твой двоюродный брат… этот террорист…
– Но он был не совсем нормальный… – прерываю я ее, не хочу, чтобы она говорила об Аднане.
– А ты ненавидишь нас?
– Я… нет… что ты! – соврал я, хотя иногда очень даже злюсь на евреев, потому что они никогда не сажают нас в свою машину, даже если идет проливной дождь и кто-нибудь из нас один стоит на дороге.
Вдруг зазвонил телефон. Она побежала снять трубку. Звонила, как видно, ее подруга, и она, может быть, полчаса стояла там и говорила. Смеется и шепчет что-то, потом заговорила даже по-английски, чтобы я не понял, наверно – что-нибудь неприличное. Я расслышал, как она сказала шепотом: «Симпатичный араб» – и еще говорила обо мне что-то, но я не разобрал. Сижу на своем месте, не двигаюсь. Съел еще немного селедки, шоколада, смотрю на пустые подсвечники, не знаю, можно ли мне уже встать из-за стола. Смотрю на мебель, заглядываю в газету, лежащую на стуле, читаю объявления.
Наконец она пришла и удивилась, увидев, что я сижу на том же месте.
– Уже поел?
– Давно…
– Тогда можешь идти. Папа сказал, что ты ему больше не нужен. Он сказал, чтобы ты поел и вернулся к себе домой. Встретитесь с ним в гараже.
Ну что ж. Вот все и кончилось. Дали рабочему поесть, и теперь он может проваливать.
Я быстро встаю, беру свою пижаму и направляюсь к двери.
– У тебя есть деньги на автобус?
– Да.
Хотя денег у меня не было.
– Ты знаешь, где автобусная остановка?
– Да. Но я пойду пешком.
До чего же мне было жаль, что все кончилось, хотя что, собственно, могло тут продолжаться.
– Хочешь, я провожу тебя…
Словно поняла мои мысли, словно и ей жаль…
– Как хочешь, – отвечаю я равнодушно, хотя мне хотелось упасть к ее ногам и обнять их.
– Так подожди минутку.
И она пошла надеть туфли.
И мы пошли вместе, странная такая пара. На нас даже оборачивались, потому что она очень красивая и хорошо одета, а я – в своей грязной рабочей одежде, помятой после дождя. Идем быстро, почти не разговариваем. Начали спускаться с горы. Она показала мне лестницу посредине горы, среди цветов, деревьев, кустов и всякой зелени, как тропинка в раю. Она спускалась впереди, я шел за ней. Нам почти не удавалось разговаривать. Только один раз она остановилась и спросила меня, когда у нас женятся, то есть в каком возрасте. И я сказал ей:
– Как и у вас.
И мы продолжали спускаться. Примерно на полпути она встретила двух ребят, своих знакомых, которые очень обрадовались, увидев ее. Она сказала им:
– Это Наим.
Они не поняли, кто я такой, но назвали свои имена, которых я не расслышал. А она вроде только сейчас сообразила, что я не подхожу им, грязный такой, и сказала мне:
– Отсюда ты найдешь дорогу сам.
– Конечно, – сказал я.
Я оставил ее болтать с друзьями и лишь сейчас вспомнил, что не поблагодарил ее за завтрак, но возвращаться не стал, а только посмотрел снизу, как она все еще стоит и болтает с ними, а потом они всей компанией повернулись и стали подниматься наверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Увидев, что я не двигаюсь, она подошла и дотронулась своей горячей рукой до моего лица. И мне очень понравилось, что она дотронулась до меня, а не только говорила со мной. Я решил все-таки открыть глаза, а то еще подумает, что я умер.
Она тут же зачастила своим хрипловатым голосом:
– Тебе пора вставать. Папа с мамой уехали утром. Уже одиннадцать. Я приготовлю тебе завтрак. Какие яйца ты любишь?
Вся зарделась, серьезная такая.
– Все равно…
– И мне все равно.
– Сделай, что хочешь.
– Но мне все равно… скажи ты…
– Сделай то же, что и себе, – улыбнулся я.
– Я уже поела… хочешь яичницу-болтунью? Я не знал, что это такое, яичница-болтунья, но почему бы не попробовать? И тут я сказал с каким-то нахальством, сам не знаю, откуда оно взялось у меня:
– Ладно, только, если можно, без сахара.
– Без сахара???
– Вчера, – пробурчал я невнятно, – было немного сахара в котлетах.
А она поняла вдруг и разразилась диким смехом. Очень ей это понравилось.
Я тоже слегка улыбнулся. Она вышла. Я быстро оделся, убрал постель, пошел в ванную, умыл лицо и почистил зубы, причесался их гребенкой и потом помыл раковину. Пошел на кухню, там на столе было полно еды. Наверно, вытащила все, что нашлось в холодильнике, и поставила на стол. Может быть, первый раз в жизни она готовит завтрак гостю. Надела фартук и начала очень энергично жарить что-то на огне, а потом принесла мне какую-то болтушку из яйца, еще и слегка подгоревшую, дала подгоревший хлеб и кашу. Села напротив, смотрит во все глаза, как я ем, все время предлагает мне еще что-нибудь. Сыр, селедку, шоколад. Она решила, что я должен уничтожить всю еду, которая есть в доме. Сама намазывает мне хлеб, все время меняет тарелки, точно она моя мама или жена; играет какую-то роль, и ей это нравится.
А я ем с закрытым ртом, жую медленно. Иногда отказываюсь, а иногда соглашаюсь. Она следит за мной, словно я ребенок или щенок, которого надо накормить. Лишь иногда я осмеливаюсь поднять на нее глаза и вижу, какая она свежая, не такая, как вчера, более решительная, совсем не сонная. Волосы собраны в пучок, черные глаза блестят. Она не дотрагивается до еды.
– Ты не ешь? – спрашиваю я.
– Нет, я и так толстая.
– Ты толстая?
– Немножко…
– А по-моему, нет…
И снова она разражается смехом. Просто страшно, какое дикое ржание вырывается у нее изо рта. Прямо звериное рычание. Что-то во мне смешит ее. Вот она замолкает. Становится серьезной. И снова – сначала чуть улыбается, а потом без предупреждения и без всякой причины разражается громким хохотом.
А я ем и ем, и так, не переставая есть, все больше и больше влюбляюсь в нее, влюбляюсь окончательно и бесповоротно, всем сердцем, готов целовать ее белую ступню, которая все время раскачивается передо мной.
– Ну как, не слишком сладко было?
– Нет… все нормально… – Я весь покрылся краской.
– Но кофе ты пьешь с сахаром?
– Кофе – да.
И она идет приготовить мне кофе.
День совершенно ясный, словно зима уже кончилась. По радио передают музыку, пока новые болтуны не займут место тех, что пошли отдохнуть. А я уже влюблен по уши. Мне даже не надо смотреть на нее, она у меня в сердце. Пью кофе. Какая-то безумная жизнь. Словно это и не я вовсе. А она все смотрит и смотрит на меня, точно не видела никогда, как люди едят.
– Вы нас очень ненавидите? – вдруг слышу я ее голос, у меня чуть стакан из рук не выпал – так она меня напугала.
– Кого?
Хотя я и знал, что она имеет в виду, но не ожидал, что именно она начнет говорить о политике.
– Нас… израильтян…
– Мы тоже израильтяне.
– Нет… евреев.
Я смотрю ей прямо в глаза.
– Теперь уже не очень, – я пытаюсь отвечать правдиво, вижу перед собой ее красивое лицо, светлые волосы, – после войны, после того, как вас немножко победили, вас ненавидят меньше…
Она рассмеялась, очень ей понравилось то, что я сказал.
– Но твой двоюродный брат… этот террорист…
– Но он был не совсем нормальный… – прерываю я ее, не хочу, чтобы она говорила об Аднане.
– А ты ненавидишь нас?
– Я… нет… что ты! – соврал я, хотя иногда очень даже злюсь на евреев, потому что они никогда не сажают нас в свою машину, даже если идет проливной дождь и кто-нибудь из нас один стоит на дороге.
Вдруг зазвонил телефон. Она побежала снять трубку. Звонила, как видно, ее подруга, и она, может быть, полчаса стояла там и говорила. Смеется и шепчет что-то, потом заговорила даже по-английски, чтобы я не понял, наверно – что-нибудь неприличное. Я расслышал, как она сказала шепотом: «Симпатичный араб» – и еще говорила обо мне что-то, но я не разобрал. Сижу на своем месте, не двигаюсь. Съел еще немного селедки, шоколада, смотрю на пустые подсвечники, не знаю, можно ли мне уже встать из-за стола. Смотрю на мебель, заглядываю в газету, лежащую на стуле, читаю объявления.
Наконец она пришла и удивилась, увидев, что я сижу на том же месте.
– Уже поел?
– Давно…
– Тогда можешь идти. Папа сказал, что ты ему больше не нужен. Он сказал, чтобы ты поел и вернулся к себе домой. Встретитесь с ним в гараже.
Ну что ж. Вот все и кончилось. Дали рабочему поесть, и теперь он может проваливать.
Я быстро встаю, беру свою пижаму и направляюсь к двери.
– У тебя есть деньги на автобус?
– Да.
Хотя денег у меня не было.
– Ты знаешь, где автобусная остановка?
– Да. Но я пойду пешком.
До чего же мне было жаль, что все кончилось, хотя что, собственно, могло тут продолжаться.
– Хочешь, я провожу тебя…
Словно поняла мои мысли, словно и ей жаль…
– Как хочешь, – отвечаю я равнодушно, хотя мне хотелось упасть к ее ногам и обнять их.
– Так подожди минутку.
И она пошла надеть туфли.
И мы пошли вместе, странная такая пара. На нас даже оборачивались, потому что она очень красивая и хорошо одета, а я – в своей грязной рабочей одежде, помятой после дождя. Идем быстро, почти не разговариваем. Начали спускаться с горы. Она показала мне лестницу посредине горы, среди цветов, деревьев, кустов и всякой зелени, как тропинка в раю. Она спускалась впереди, я шел за ней. Нам почти не удавалось разговаривать. Только один раз она остановилась и спросила меня, когда у нас женятся, то есть в каком возрасте. И я сказал ей:
– Как и у вас.
И мы продолжали спускаться. Примерно на полпути она встретила двух ребят, своих знакомых, которые очень обрадовались, увидев ее. Она сказала им:
– Это Наим.
Они не поняли, кто я такой, но назвали свои имена, которых я не расслышал. А она вроде только сейчас сообразила, что я не подхожу им, грязный такой, и сказала мне:
– Отсюда ты найдешь дорогу сам.
– Конечно, – сказал я.
Я оставил ее болтать с друзьями и лишь сейчас вспомнил, что не поблагодарил ее за завтрак, но возвращаться не стал, а только посмотрел снизу, как она все еще стоит и болтает с ними, а потом они всей компанией повернулись и стали подниматься наверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112