Ведь смерть уже приближается. Я знаю. Такая тяжесть во всем теле, какой я никогда не ощущала. Тяжело вставать, тяжело ходить. Почти не ем, но все время меня раздувает. Только мозг чист и ясен. Тело – тряпка.
Наим хороший мальчик. Мне просто повезло. Моет пол, посуду, выносит мусор, ходит за покупками, помогает готовить. Истинное призвание арабов – домашнее хозяйство. И мужчины справляются с этим лучше женщин. Все делают без шума, тихо и не мусоря. Во времена турок у нас дома был слуга, старый шейх, настоящий шейх из Силуана. Весь дом, десять душ, держался на нем. Но вот газеты на иврите он не читал, ха, ха, – чего нет, того нет.
А этот мальчишка и газеты читает, развлекает меня. Я уже не могу ходить в кино, и он рассказывает мне содержание увиденных картин, и я как будто смотрю их его глазами. Но его рассказы немногого стоят, потому что он ничего не понимает. Сразу видно – путает. Самое главное для него – стрельба. Этот убил того, тот прицелился в этого, этот зашел сзади, тот прыгнул с дерева, этот выстрелил в ответ. А все, что было в фильме о любви, забыл. Иногда я, выслушав его рассказ, вынимаю из кошелька пять лир и посылаю его посмотреть фильм второй раз, за мой счет и для меня, чтобы он выяснил точно, кто кого любил, и кто изменил, и кто целовал, и кто разочаровался, и кто в конце концов женился.
Шатается себе по улицам целыми днями. С кем он видится и с кем разговаривает? Мне говорит – просто так. Просто со всякими людьми. Как это – просто так? А потом глядишь, еще один «фаттах» созрел, от нечего делать, от лишних мыслей. Самые опасные те, кого забывают.
Но расстаться с ним я не могу, все больше завишу от него. Я, которая была известна всем как мужественная и сильная женщина, хотя и одинокая. Десять лет я жила в этом доме без страха, а теперь вот начал одолевать меня страх.
Тело едва повинуется мне, а вот мысль, слава Богу, работает беспрестанно, до изнеможения. Трудно мне засыпать, видеть сны, я не могу позволить себе снова потерять память. Один раз стоило потерять – и вспыхнула война, сменилось правительство.
Обстановка плохая. Я уже не говорю о ценах, черт с ними, с деньгами, будем есть баклажаны вместо мяса, но газеты – пропало все удовольствие от чтения газет. Темень в глазах, а где же утешение? Слишком много подлецов, слишком велики ошибки, а мертвые слишком молоды. Он сидит в кресле напротив, молодой араб, собака проклятая, читает тихим голосом, чувствуется, что он получает удовольствие от всего этого, да и как не быть ему довольным нашими бедами? Прерывает чтение, поднимает голову, молча смотрит на меня, словно ему все равно, а может быть, и правда все равно.
Мне хочется заплакать из-за этого тяжелого положения, из-за этого страшного одиночества нашего государства, но я удерживаюсь: зачем мне доставлять ему лишнее удовольствие? Иногда я подхожу к телефону, чтобы позвонить Адаму и сказать ему: «Возьми его отсюда, пусть возвращается в свою деревню, мне будет лучше одной», но в последний момент одумываюсь. Не теперь, есть еще время.
Потому что некоторые его движения напоминают мне моего Габриэля. Особенно когда он с приближением вечера начинает бродить по комнатам или стоит молча и серьезно у окна, смотрит на открывающийся перед ним вид. Молодой, сильный, с белыми блестящими зубами. Когда он садится за стол и орудует ножом и вилкой, молча уничтожая еду, я думаю: «Горе мне, я ращу тут маленького бандита, который в конце концов зарежет меня».
Адам забыл о нем, а ему хоть бы что. Поместили его тут, и он живет себе. Забыл своих мать и отца, свою деревню, прижился. Приспособился прекрасно, будто родился здесь, а я – его бабушка. И эти тоже способны с легкостью лишаться своих корней. Денег у него достаточно, и он целыми днями ищет развлечений. И о чем он думает в глубине души? Иногда мне хочется проникнуть в его мысли. Посреди ночи я вхожу в его комнату, сажусь на кровать и пристально смотрю на него, парень все цветет, даже во сне.
Уже лето, на улице тепло. А он все еще ходит в своей старой зимней одежде. Я обнаружила у себя в шкафу кое-какие вещи Габриэля, которые остались еще с тех пор, когда Габриэль был в его возрасте, и решила отдать ему пару брюк и какую-нибудь рубашку. Была уверена, что он откажется, но он ничего не сказал и взял все. Ему ничего не стоит надеть подержанную одежду, принадлежавшую кому-то другому.
Снял все свое, надел то, что я дала ему, крутится у зеркала, улыбается, нравится сам себе. У меня прямо сердце болело, что я отдала ему такие хорошие вещи, у меня были совсем другие планы. Вдруг он подошел ко мне и поцеловал мне руку. Сам. Я не сказала ничего, не ожидала даже, что он поблагодарит меня. Сердце мое затрепетало от радости. Тронул меня до глубины души. Так мы, дети, в начале века целовали руку старикам, чтобы выразить свое уважение к ним. Откуда он научился этому? Его молодые губы на моей коже, приятное ощущение свежести. Назавтра я отдала ему пиджак бордового цвета. И снова он подошел и поцеловал мою руку. О Господи, немного отрады в конце жизни. Я чуть не сказала ему: «Не называй меня больше «госпожа Армозо», зови меня «хануна»», но подумала, что это уж слишком.
Дафи
Сегодня на уроке истории в класс вдруг вместо нашего учителя вошла мама. Наш историк две недели назад ушел на военные сборы. Обычно мы в таких случаях играем в волейбол, вместо того чтобы изучать историю ишува.
Все сразу же посмотрели на меня, а я покраснела, не знаю почему. Мама никогда не заходила в мой класс, я думала, она сделает вид, что не замечает меня, но она обратилась прямо ко мне и спросила, что было задано прочитать по учебнику. Я сразу же ответила, что мы вообще не принесли учебники, потому что учитель на сборах. Но оказалось, несколько учеников, и даже не так уж мало, все-таки пришли с учебниками. Подлизы. Кто-то сейчас же сказал ей, на какой мы странице, и она взяла книгу, протянутую одним из учеников, заглянула в нее на минутку и сразу же начала урок.
Сначала она стала задавать вопросы, а ученики ей отвечали. Удивительно, до чего она разбирается в материале, хотя специально и не готовилась. Она вела урок в виде вопросов и ответов, было немного шума и болтовни, некоторые хотели вывести ее из себя, хотя и знали, что она моя мама. Да и вообще большого желания учиться у нас не было, мы уже успели забыть все, что учили по истории.
Но постепенно в классе наступила тишина. Никогда я не видела ее такой симпатичной, уверенной в себе, запросто владеет классом. Выдает анекдоты, вовсе не смешные, на мой взгляд, но весь класс покатывается со смеху. Она знала некоторых девочек и, спрашивая их, обращалась к ним по имени. Особенно наладилась у нее связь с Оснат, которая почему-то вся воодушевилась. Как будто больше всего на свете ее интересует возникновение сионизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Наим хороший мальчик. Мне просто повезло. Моет пол, посуду, выносит мусор, ходит за покупками, помогает готовить. Истинное призвание арабов – домашнее хозяйство. И мужчины справляются с этим лучше женщин. Все делают без шума, тихо и не мусоря. Во времена турок у нас дома был слуга, старый шейх, настоящий шейх из Силуана. Весь дом, десять душ, держался на нем. Но вот газеты на иврите он не читал, ха, ха, – чего нет, того нет.
А этот мальчишка и газеты читает, развлекает меня. Я уже не могу ходить в кино, и он рассказывает мне содержание увиденных картин, и я как будто смотрю их его глазами. Но его рассказы немногого стоят, потому что он ничего не понимает. Сразу видно – путает. Самое главное для него – стрельба. Этот убил того, тот прицелился в этого, этот зашел сзади, тот прыгнул с дерева, этот выстрелил в ответ. А все, что было в фильме о любви, забыл. Иногда я, выслушав его рассказ, вынимаю из кошелька пять лир и посылаю его посмотреть фильм второй раз, за мой счет и для меня, чтобы он выяснил точно, кто кого любил, и кто изменил, и кто целовал, и кто разочаровался, и кто в конце концов женился.
Шатается себе по улицам целыми днями. С кем он видится и с кем разговаривает? Мне говорит – просто так. Просто со всякими людьми. Как это – просто так? А потом глядишь, еще один «фаттах» созрел, от нечего делать, от лишних мыслей. Самые опасные те, кого забывают.
Но расстаться с ним я не могу, все больше завишу от него. Я, которая была известна всем как мужественная и сильная женщина, хотя и одинокая. Десять лет я жила в этом доме без страха, а теперь вот начал одолевать меня страх.
Тело едва повинуется мне, а вот мысль, слава Богу, работает беспрестанно, до изнеможения. Трудно мне засыпать, видеть сны, я не могу позволить себе снова потерять память. Один раз стоило потерять – и вспыхнула война, сменилось правительство.
Обстановка плохая. Я уже не говорю о ценах, черт с ними, с деньгами, будем есть баклажаны вместо мяса, но газеты – пропало все удовольствие от чтения газет. Темень в глазах, а где же утешение? Слишком много подлецов, слишком велики ошибки, а мертвые слишком молоды. Он сидит в кресле напротив, молодой араб, собака проклятая, читает тихим голосом, чувствуется, что он получает удовольствие от всего этого, да и как не быть ему довольным нашими бедами? Прерывает чтение, поднимает голову, молча смотрит на меня, словно ему все равно, а может быть, и правда все равно.
Мне хочется заплакать из-за этого тяжелого положения, из-за этого страшного одиночества нашего государства, но я удерживаюсь: зачем мне доставлять ему лишнее удовольствие? Иногда я подхожу к телефону, чтобы позвонить Адаму и сказать ему: «Возьми его отсюда, пусть возвращается в свою деревню, мне будет лучше одной», но в последний момент одумываюсь. Не теперь, есть еще время.
Потому что некоторые его движения напоминают мне моего Габриэля. Особенно когда он с приближением вечера начинает бродить по комнатам или стоит молча и серьезно у окна, смотрит на открывающийся перед ним вид. Молодой, сильный, с белыми блестящими зубами. Когда он садится за стол и орудует ножом и вилкой, молча уничтожая еду, я думаю: «Горе мне, я ращу тут маленького бандита, который в конце концов зарежет меня».
Адам забыл о нем, а ему хоть бы что. Поместили его тут, и он живет себе. Забыл своих мать и отца, свою деревню, прижился. Приспособился прекрасно, будто родился здесь, а я – его бабушка. И эти тоже способны с легкостью лишаться своих корней. Денег у него достаточно, и он целыми днями ищет развлечений. И о чем он думает в глубине души? Иногда мне хочется проникнуть в его мысли. Посреди ночи я вхожу в его комнату, сажусь на кровать и пристально смотрю на него, парень все цветет, даже во сне.
Уже лето, на улице тепло. А он все еще ходит в своей старой зимней одежде. Я обнаружила у себя в шкафу кое-какие вещи Габриэля, которые остались еще с тех пор, когда Габриэль был в его возрасте, и решила отдать ему пару брюк и какую-нибудь рубашку. Была уверена, что он откажется, но он ничего не сказал и взял все. Ему ничего не стоит надеть подержанную одежду, принадлежавшую кому-то другому.
Снял все свое, надел то, что я дала ему, крутится у зеркала, улыбается, нравится сам себе. У меня прямо сердце болело, что я отдала ему такие хорошие вещи, у меня были совсем другие планы. Вдруг он подошел ко мне и поцеловал мне руку. Сам. Я не сказала ничего, не ожидала даже, что он поблагодарит меня. Сердце мое затрепетало от радости. Тронул меня до глубины души. Так мы, дети, в начале века целовали руку старикам, чтобы выразить свое уважение к ним. Откуда он научился этому? Его молодые губы на моей коже, приятное ощущение свежести. Назавтра я отдала ему пиджак бордового цвета. И снова он подошел и поцеловал мою руку. О Господи, немного отрады в конце жизни. Я чуть не сказала ему: «Не называй меня больше «госпожа Армозо», зови меня «хануна»», но подумала, что это уж слишком.
Дафи
Сегодня на уроке истории в класс вдруг вместо нашего учителя вошла мама. Наш историк две недели назад ушел на военные сборы. Обычно мы в таких случаях играем в волейбол, вместо того чтобы изучать историю ишува.
Все сразу же посмотрели на меня, а я покраснела, не знаю почему. Мама никогда не заходила в мой класс, я думала, она сделает вид, что не замечает меня, но она обратилась прямо ко мне и спросила, что было задано прочитать по учебнику. Я сразу же ответила, что мы вообще не принесли учебники, потому что учитель на сборах. Но оказалось, несколько учеников, и даже не так уж мало, все-таки пришли с учебниками. Подлизы. Кто-то сейчас же сказал ей, на какой мы странице, и она взяла книгу, протянутую одним из учеников, заглянула в нее на минутку и сразу же начала урок.
Сначала она стала задавать вопросы, а ученики ей отвечали. Удивительно, до чего она разбирается в материале, хотя специально и не готовилась. Она вела урок в виде вопросов и ответов, было немного шума и болтовни, некоторые хотели вывести ее из себя, хотя и знали, что она моя мама. Да и вообще большого желания учиться у нас не было, мы уже успели забыть все, что учили по истории.
Но постепенно в классе наступила тишина. Никогда я не видела ее такой симпатичной, уверенной в себе, запросто владеет классом. Выдает анекдоты, вовсе не смешные, на мой взгляд, но весь класс покатывается со смеху. Она знала некоторых девочек и, спрашивая их, обращалась к ним по имени. Особенно наладилась у нее связь с Оснат, которая почему-то вся воодушевилась. Как будто больше всего на свете ее интересует возникновение сионизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112