Я быстро встаю, иду к двери, нахожу швейцара, даю ему пятьдесят лир и жалуюсь на маленьких настырных преследователей. Потом звоню домой. Шесть утра. Звонок не успел еще зазвенеть, а Ася уже сняла трубку. Я сообщаю ей основное, она решает приехать немедленно. Я возвращаюсь в комнатку. Он сидит и жует булочку, которую я не доел. Я заказываю еще один завтрак.
За оградой швейцар поймал одного из мальчишек, отобрал у него шапку, воюет с ним.
Он выпивает кофе, съедает два яйца всмятку.
– А я думал, что вы уже и думать обо мне забыли…
Вдруг до меня дошло, что еще больше, чем я хочу удержать его, он держится за меня, боится, что я оставлю его, верну обратно. Я выскакиваю ненадолго, заказываю комнату, снова сорю деньгами направо и налево, неизвестно зачем, даю официантам и швейцару. Возвращаюсь в комнатку за ним. Он уже прикончил все, словно невесть сколько постился, вылизал масло, блюдце из-под варенья, в его бороде застряли остатки желтка. Я увожу его, мы идем по вестибюлю, где полно американских туристов, на нас смотрят с любопытством, провожают улыбками. Метрдотель впускает нас в комнату на первом этаже. Он устраивается в одном из кресел, с удовольствием откидывается.
– Снова я удираю, как тогда, в пустыне… А за окном потрясающий вид Старого города.
Мебель обита сиреневым материалом приятного оттенка, занавески тоже лиловые, ковер – фиолетовый. Он снимает пиджак, сбрасывает ботинки, расхаживает в носках, заходит в ванную, моет руки, вытирает их душистыми бумажными салфетками, включает радио, музыка словно окутывает нас.
– Какая чудесная комната.
Я спрашиваю его, не принести ли его вещи, оставшиеся в ешиве, он пожимает в ответ плечами:
– Нет там ничего ценного.
– А машина…
Ах! Он почти забыл о ней. Протягивает мне ключи. Ему лучше не идти туда, тяжело будет увидеть их разочарование и огорчение.
Он снимает рубашку, берет в руки журнал, перелистывает его, рассматривает картинки.
Я закрываю его на ключ, быстро спускаюсь и возвращаюсь в религиозный квартал, сначала немного заблудился, но в конце концов добрался до двора ешивы.
– Господин, куда вы увели его?
Но я не отвечаю им, сажусь в машину и начинаю заводить ее. Аккумулятор уже здорово сел, мотор кашляет.
Дети быстро позвали несколько молодых парней, которые сразу же окружили машину.
– Куда, господин? Куда вы хотите увести машину?
Наконец-то мне удалось завести мотор. Я был, наверно, немного встревожен, ничего не ответил им, но мое молчание лишь усилило их агрессивность. Они ухватились за машину и не давали ей сдвинуться с места. Я думал, что они обессилели от поста, но пост только прибавил им бодрости. Машина не двигалась с места, сколько я ни жал на газ.
Старик подошел к нам, стал выяснять, что происходит. Они растолковывают ему на идише.
– Где он? – спросил он меня.
– Он человек свободный… – ответил я, – не обязан ни перед кем отчитываться.
Старик улыбается.
– Что это такое – свободный человек? Пошел бы он… Я не отвечаю.
Тем временем трое аврехов залезли в машину и уселись на заднем сиденье. Вокруг нас собирается народ.
Я выключаю мотор, выхожу из машины, к черту машину, зачем мне все эти заботы, кладу ключи в карман, пусть разберут ее на части…
Старик по-прежнему стоит и смотрит на меня.
– Так скажите мне, господин, что вы имели в виду, когда сказали – свободный человек?
Я молчу, устал до изнеможения, чуть не плачу. Сорокапятилетний мужчина. Что это со мной?..
– И себя господин тоже считает свободным человеком?
Только религиозных диспутов мне сейчас не хватает…
Я открываю дверцу, нахожу паспорт машины, показываю, что она записана на имя старухи, объясняю, что следует вернуть ее хозяйке.
Один из аврехов берет паспорт, быстро читает, что там написано, что-то шепчет на ухо старику.
– Так господин хочет взять автомобиль? Пусть берет, только не говорит, что в мире существует хоть один свободный человек.
Я смотрю на него, качаю головой, словно загипнотизированный, беру паспорт, влезаю в машину, аврехи нехотя освобождают заднее сиденье, путь открыт. Я выезжаю из квартала, подруливаю к гостинице, ставлю машину на стоянку, вхожу. Около стойки вижу Асю. Она в отчаянии, дежурный ничего не знает.
Увидев, что я вхожу один, она побледнела.
– Где он?
Я беру ее под руку. Она вздрагивает от моего прикосновения. Мы поднимаемся по лестнице, она идет, опираясь на меня. Я вытаскиваю ключ, открываю дверь, интересно, он еще здесь или выскочил через окно?
Наим – Дафи
Хотя я и знаю, что дома никого нет, я звоню и жду немного, звоню еще раз и жду, звоню последний раз – нет ответа, звоню окончательно – никого, тогда я стучу – ответа нет.
Я вставляю ключ, звоню еще раз и открываю дверь. В доме темно, жалюзи опущены, словно все надолго уехали. Напишу коротенькую записку и уйду. Только сначала зайду в ее комнату, полежу немного на ее кровати и исчезну…
Звонят в дверь. Кто бы это мог быть? Снова звонят. Я не встаю, не хочется мне вставать. Если это почтальон, пусть сунет под дверь. Еще звонок. Настойчивый. Стучат. Может, встать? Как будто поворачивают ключ… Короткий звонок, и дверь открывается. Кто это? Вот он идет прямо сюда. Мамочка…
Но там кто-то есть… Дафи лежит на кровати, в комнате темно. Голова ее на подушке, светлые волосы разметались. Она одна в доме. Бежать уже поздно. Она увидела меня.
– Это только я, – пробормотал я, – думал, никого нет дома. Ты что, больна?
Но это Наим. С чего это вдруг? Папа и ключ от дома ему дал? Этот милый «палестинский вопрос» явно испугался, увидев меня, весь покраснел. Быстро бормочет, запинаясь:
– Это только я. Думал, никого нет дома, ты что, больна?
– Нет, я не больна… просто лежу… Папа послал тебя взять что-нибудь?
– Да… нет… не совсем. Я ищу его. Он еще не вернулся из Иерусалима?
– Нет… а что?
– Я хотел сказать ему что-то.
– Скажи мне.
– Нет, я не больна… – Она вся покраснела… натягивает на себя одеяло, может, она там совсем голая. – Просто лежу… Папа послал тебя взять что-нибудь?
Что сказать ей? Если узнают про ключ, мне несдобровать.
– Да…
Но ведь она узнает потом, что я соврал.
– Нет… не совсем… я ищу его… Он еще не вернулся из Иерусалима?
– Нет, а что?
– Я хотел сказать ему что-то.
– Скажи мне.
Она улыбается такой милой улыбкой.
Что сказать ей? Лежит передо мной в этой своей цветастой пижаме. Что сказать ей? Я люблю тебя. Всегда любил тебя.
– Старуха умирает… я пришел сказать, что ухожу…
– Откуда ты уходишь?
– Я ухожу с работы… у меня больше нет сил…
– Сил для чего? – Она насмешливо улыбается.
Эти проклятые вопросы…
– Сил ухаживать за ней. Она на самом деле умирает.
– Я думала, это она ухаживает за тобой… так папа рассказывал…
– С чего это вдруг? Неправда…
Я просто обозлился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
За оградой швейцар поймал одного из мальчишек, отобрал у него шапку, воюет с ним.
Он выпивает кофе, съедает два яйца всмятку.
– А я думал, что вы уже и думать обо мне забыли…
Вдруг до меня дошло, что еще больше, чем я хочу удержать его, он держится за меня, боится, что я оставлю его, верну обратно. Я выскакиваю ненадолго, заказываю комнату, снова сорю деньгами направо и налево, неизвестно зачем, даю официантам и швейцару. Возвращаюсь в комнатку за ним. Он уже прикончил все, словно невесть сколько постился, вылизал масло, блюдце из-под варенья, в его бороде застряли остатки желтка. Я увожу его, мы идем по вестибюлю, где полно американских туристов, на нас смотрят с любопытством, провожают улыбками. Метрдотель впускает нас в комнату на первом этаже. Он устраивается в одном из кресел, с удовольствием откидывается.
– Снова я удираю, как тогда, в пустыне… А за окном потрясающий вид Старого города.
Мебель обита сиреневым материалом приятного оттенка, занавески тоже лиловые, ковер – фиолетовый. Он снимает пиджак, сбрасывает ботинки, расхаживает в носках, заходит в ванную, моет руки, вытирает их душистыми бумажными салфетками, включает радио, музыка словно окутывает нас.
– Какая чудесная комната.
Я спрашиваю его, не принести ли его вещи, оставшиеся в ешиве, он пожимает в ответ плечами:
– Нет там ничего ценного.
– А машина…
Ах! Он почти забыл о ней. Протягивает мне ключи. Ему лучше не идти туда, тяжело будет увидеть их разочарование и огорчение.
Он снимает рубашку, берет в руки журнал, перелистывает его, рассматривает картинки.
Я закрываю его на ключ, быстро спускаюсь и возвращаюсь в религиозный квартал, сначала немного заблудился, но в конце концов добрался до двора ешивы.
– Господин, куда вы увели его?
Но я не отвечаю им, сажусь в машину и начинаю заводить ее. Аккумулятор уже здорово сел, мотор кашляет.
Дети быстро позвали несколько молодых парней, которые сразу же окружили машину.
– Куда, господин? Куда вы хотите увести машину?
Наконец-то мне удалось завести мотор. Я был, наверно, немного встревожен, ничего не ответил им, но мое молчание лишь усилило их агрессивность. Они ухватились за машину и не давали ей сдвинуться с места. Я думал, что они обессилели от поста, но пост только прибавил им бодрости. Машина не двигалась с места, сколько я ни жал на газ.
Старик подошел к нам, стал выяснять, что происходит. Они растолковывают ему на идише.
– Где он? – спросил он меня.
– Он человек свободный… – ответил я, – не обязан ни перед кем отчитываться.
Старик улыбается.
– Что это такое – свободный человек? Пошел бы он… Я не отвечаю.
Тем временем трое аврехов залезли в машину и уселись на заднем сиденье. Вокруг нас собирается народ.
Я выключаю мотор, выхожу из машины, к черту машину, зачем мне все эти заботы, кладу ключи в карман, пусть разберут ее на части…
Старик по-прежнему стоит и смотрит на меня.
– Так скажите мне, господин, что вы имели в виду, когда сказали – свободный человек?
Я молчу, устал до изнеможения, чуть не плачу. Сорокапятилетний мужчина. Что это со мной?..
– И себя господин тоже считает свободным человеком?
Только религиозных диспутов мне сейчас не хватает…
Я открываю дверцу, нахожу паспорт машины, показываю, что она записана на имя старухи, объясняю, что следует вернуть ее хозяйке.
Один из аврехов берет паспорт, быстро читает, что там написано, что-то шепчет на ухо старику.
– Так господин хочет взять автомобиль? Пусть берет, только не говорит, что в мире существует хоть один свободный человек.
Я смотрю на него, качаю головой, словно загипнотизированный, беру паспорт, влезаю в машину, аврехи нехотя освобождают заднее сиденье, путь открыт. Я выезжаю из квартала, подруливаю к гостинице, ставлю машину на стоянку, вхожу. Около стойки вижу Асю. Она в отчаянии, дежурный ничего не знает.
Увидев, что я вхожу один, она побледнела.
– Где он?
Я беру ее под руку. Она вздрагивает от моего прикосновения. Мы поднимаемся по лестнице, она идет, опираясь на меня. Я вытаскиваю ключ, открываю дверь, интересно, он еще здесь или выскочил через окно?
Наим – Дафи
Хотя я и знаю, что дома никого нет, я звоню и жду немного, звоню еще раз и жду, звоню последний раз – нет ответа, звоню окончательно – никого, тогда я стучу – ответа нет.
Я вставляю ключ, звоню еще раз и открываю дверь. В доме темно, жалюзи опущены, словно все надолго уехали. Напишу коротенькую записку и уйду. Только сначала зайду в ее комнату, полежу немного на ее кровати и исчезну…
Звонят в дверь. Кто бы это мог быть? Снова звонят. Я не встаю, не хочется мне вставать. Если это почтальон, пусть сунет под дверь. Еще звонок. Настойчивый. Стучат. Может, встать? Как будто поворачивают ключ… Короткий звонок, и дверь открывается. Кто это? Вот он идет прямо сюда. Мамочка…
Но там кто-то есть… Дафи лежит на кровати, в комнате темно. Голова ее на подушке, светлые волосы разметались. Она одна в доме. Бежать уже поздно. Она увидела меня.
– Это только я, – пробормотал я, – думал, никого нет дома. Ты что, больна?
Но это Наим. С чего это вдруг? Папа и ключ от дома ему дал? Этот милый «палестинский вопрос» явно испугался, увидев меня, весь покраснел. Быстро бормочет, запинаясь:
– Это только я. Думал, никого нет дома, ты что, больна?
– Нет, я не больна… просто лежу… Папа послал тебя взять что-нибудь?
– Да… нет… не совсем. Я ищу его. Он еще не вернулся из Иерусалима?
– Нет… а что?
– Я хотел сказать ему что-то.
– Скажи мне.
– Нет, я не больна… – Она вся покраснела… натягивает на себя одеяло, может, она там совсем голая. – Просто лежу… Папа послал тебя взять что-нибудь?
Что сказать ей? Если узнают про ключ, мне несдобровать.
– Да…
Но ведь она узнает потом, что я соврал.
– Нет… не совсем… я ищу его… Он еще не вернулся из Иерусалима?
– Нет, а что?
– Я хотел сказать ему что-то.
– Скажи мне.
Она улыбается такой милой улыбкой.
Что сказать ей? Лежит передо мной в этой своей цветастой пижаме. Что сказать ей? Я люблю тебя. Всегда любил тебя.
– Старуха умирает… я пришел сказать, что ухожу…
– Откуда ты уходишь?
– Я ухожу с работы… у меня больше нет сил…
– Сил для чего? – Она насмешливо улыбается.
Эти проклятые вопросы…
– Сил ухаживать за ней. Она на самом деле умирает.
– Я думала, это она ухаживает за тобой… так папа рассказывал…
– С чего это вдруг? Неправда…
Я просто обозлился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112