Лежу в темноте, вижу в окно, как постепенно затихает город. Даже в заливе тускнеют огни, редеет поток машин. Старуха заглядывает в комнату, и я быстро закрываю глаза, чтобы она не начала морочить мне голову. Иногда я вижу сон, вот вчера, например, приснилось, что я иду по университету, и хотя бывать мне там никогда не доводилось, я знал, что это университет. Большие залы, и в них сидят студенты в белых халатах, как в больнице. Я спросил, где приемная комиссия, и мне показали какое-то помещение, похожее на контору Эрлиха, только в сто раз больше, какое-то гигантское, и там у маленьких столов сидело штук сто Эрлихов, и все что-то подсчитывали. А я тихо брожу, осматриваю стены, замечаю, что в тех местах, куда попали пули, нет выбоин, а, наоборот, появились выступы, словно заживающие раны, которые немного припухли. Один из стариков служащих поднимает на меня глаза, словно спрашивает, кто ты такой, и я уверенно отвечаю, хотя и не слышу вопроса:
– Я тоже еврей.
И продолжаю бродить, дотрагиваюсь до маленьких выступов, как будто Служба безопасности послала меня осмотреть это место.
А в зал входят еще люди, и я уже стал беспокоиться, потому что среди них был араб, который подмигнул мне, подошел и стал говорить со мной по-арабски.
– Пик, Наим, телефон уже звонил, они выехали, простись со своими снами.
Это старуха…
Адам
Усталость становится невыносимой. «До каких пор?» – спрашиваю я себя. Иногда мы возвращаемся домой, а заря уже занимается, ночи становятся все короче. Мне удается поспать какой-нибудь час или два, а Ася уже ласково будит меня. Она видит, как мне трудно расстаться со сном, и спрашивает: «Может, поспишь еще немного?», но привычка не залеживаться по утрам в постели у меня уже, наверно, в крови. Странно, что она не говорит ни слова о наших ночных поездках, словно ей нет до них дела, даже никак не реагирует на тот факт, что Дафи участвует в поисках ее любовника.
Вначале Дафи делилась с ней своими ночными впечатлениями, а Ася слушала ее с каменным лицом. Кого мы буксировали, что видели, с кем говорили. Потом Дафи выдохлась, сидит по утрам около меня, обхватив голову руками. Я приезжаю в гараж уже после начала работы, прямо в самый ее разгар. И для меня есть теперь дело. Хозяева машин, которые мы притащили ночью, ждут меня, наседают представители страховых агентств, иногда и полицейские, надо заполнять бумаги, давать свидетельские показания, отвечать на телефонные звонки. Надо говорить, что делать дальше с машиной, которую начали чинить ночью. Голова тяжелая, глаза щиплет, я весь в деле, мечусь между конторой и боксами, руки в саже и масле, даю указания рабочим. А дела наши процветают, Эрлих смотрит на меня с любовью, в цехе починки корпусов надо увеличить количество рабочих.
Ночные клиенты не желают говорить ни с кем, кроме меня, я чувствую, что рабочие смотрят на меня с уважением – наконец-то я взял бразды правления в свои руки. А я устал, брожу как пьяный. Открыл вулкан, и лава вырвалась. И для чего все это? Иногда наведываюсь к старухе, а она как завидит меня, так вся дрожит – думает, я принес весть. Но его нет, иногда я думаю – может, его вообще не было и все это просто галлюцинации. Сдается мне, что и она знает о нем, в сущности, очень мало.
– Где Наим?
– Пошел в кино.
– Он вам хоть помогает тут немного?..
– Все в порядке… все в порядке…
А усталость все накапливается. Я сплю всего несколько часов в сутки. Телефон начинает звонить уже в десять вечера. Некоторые звонят сами, слышали от своих друзей о ночном избавителе и обращаются прямо ко мне.
Надо кончать все это…
Сегодня я приехал в гараж совершенно без сил. Ночью мы отбуксировали вконец разбитую после тяжелой аварии машину, в которой погиб ребенок. Не успел я войти в гараж, а мастер уже бежит ко мне, возбужден до крайности. У него замечательная идея. И показывает мне на разбитую машину, которая стоит уже под одним из навесов, подвешенная на специальных крюках. Он хочет разрезать ее пополам и половину, которая осталась целой, присоединить к половине машины той же марки – из лома, который мы купили недавно по его совету. Сумасшедшая и дерзкая идея получить так вот, без затрат, целый автомобиль. Он говорит и говорит, подробно объясняет, водит меня вокруг машины и показывает, как можно ее разрезать и как он из половинок двух разбитых машин сделает новую, заровняет и покрасит, и никто даже не заметит. Глаза его блестят от возбуждения; в этой затее есть что-то уголовное, но возможности прямо фантастические, перспективное дело, он уже потихоньку обсудил детали со страховым агентством, нужно только мое согласие. Я стою и слушаю, а глаза мои закрываются сами собой. Зима вдруг кончилась, весна в самом разгаре, небо голубое, рабочие ходят в майках, и только я все еще в своей тяжелой куртке, словно уже ни на что не реагирую.
Я прислоняюсь к смятой машине – разбитые окна, следы крови на сиденье, ботиночек ребенка и рядом с ним игрушечная машинка той же марки и того же цвета, копия раздавленной. Голова моя кружится, сердце проваливается куда-то вниз, еще немного, и я потеряю сознание.
– Делай что хочешь, – говорю я мастеру, залезаю в машину и еду домой.
Десять часов. Дома тишина. Я опускаю жалюзи, раздеваюсь, остаюсь в одном белье, снимаю покрывало, залезаю в постель и пытаюсь уснуть. Смутное воспоминание о болезни в далеком детстве поднимается во мне. Никогда в жизни не позволял я себе так нежиться. Лежу. Глаза закрыты, плоть моя начинает томиться. С улицы доносится детская песенка из находящегося где-то далеко детского сада, кто-то выбивает ковер, кто-то играет на скрипке, женский смех. Израильское утро. Моя страсть разгорается постепенно, какая-то смутная, неясная, ни на кого не направленная. В окна проникает запах цветения. Что-то со мной происходит, от усталости последних недель что-то во мне размякло, растворилось напряжение многих лет. Я сбрасываю одеяло, раздеваюсь догола, изучаю в зеркале отражение своего отяжелевшего тела. Открывается входная дверь. Дафи. Она, как и я, совершенно не в себе из-за этих последних ночей. Идет на кухню, открывает дверцу холодильника, бродит по дому, заходит в мою комнату. Я лежу под одеялом голый.
– Папа? Ну и напугал ты меня. Что случилось? Ты заболел?
– Нет, только устал ужасно.
Она садится на кровать. Уже настоящая девушка. Лицо у нее печальное, осунувшееся, глаза покраснели, словно от слез. Хватит этих ночных самоистязаний.
– Что, занятия уже кончились?..
– Нет, я просто ушла… повздорила с учителем математики.
– Что случилось?
– Да ерунда, неважно.
– Больше не будем работать по ночам.
– Почему? – Голос у нее упал, но она не кажется удивленной.
– Хватит. Нечего искать там больше…
– Ты потерял надежду…
– Почти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112