Маленький араб, мой рабочий, о чем он думает? Чем он занят? Откуда он пришел? Как ему живется? Никогда я не узнаю. Даже имя его, которое он только что сказал мне, я уже забыл.
Наим
В первые дни мне было очень интересно в этом большом гараже. Новые лица вокруг, приходят и уходят, самые разные евреи пригоняют свои машины, смеются и кричат. Несколько слесарей-евреев, ужасные пройдохи, местные арабы, вконец испорченные, со своими сомнительными анекдотами. Шум и гам. На всех стенах развешаны изображения девушек, почти совсем голых и ужасно красивых, прямо дух захватывает, евреек и неевреек, блондинок, черных, совсем негритянок и рыжих. Настоящие красотки. Невозможно поверить, что такие бывают. Лежат с закрытыми глазами на новых машинах, открывают дверцы великолепных лимузинов, кладут свои груди, зад, длинные ноги на моторы новых систем и всякие другие автомобильные новинки. На заду одной, ужасно симпатичной, изобразили целый календарь, хватило места. Я совсем ополоумел от этих картинок. Боюсь смотреть и смотрю не отрываясь. Глаза просто тянутся сами, все время возбуждаюсь. И «малютка» постоянно болел у меня от напряжения. В первые недели я бродил среди рабочих и машин, в этом шуме и грязи сам не свой. Несколько раз трусы мои становились влажными. Ночью в кровати страсти одолевали меня, я вспоминал и не переставал думать о них. Сколько семени изливалось из меня! Я перескакиваю с одной на другую, не хочу пропустить ни одной. Целую и горю, успокаиваюсь и снова возбуждаюсь. Утром вставал изможденный и бледный, отец и мать стали уже беспокоиться. Пока наконец я не стал мало-помалу привыкать к этим картинкам. Через месяц уже смотрел на них так же равнодушно, как на портреты двух президентов, покойного и живого, и старушки премьер-министерши, которые тоже висели рядом с изображениями девиц. Я перестал реагировать на них.
Вначале я, в сущности, ничего не делал. Кручусь под ногами, подношу инструменты слесарям, потом собираю их, кладу на место в ящики, стираю следы грязных рук с машин. Я старался не отходить далеко от Хамида, но он не нуждался в помощниках, потому что почти не занимался самими машинами, а стоял у стола и возился с разобранными моторами.
Через неделю мне дали метлу, тряпку и ведро, и я все время подметал пол, собирал старые винты, посыпал опилками пятна масла – в общем, отвечал за чистоту в гараже. Задача совершенно невозможная и ужас какая тоскливая. Каждый мне приказывал, и арабы, и евреи, кому не лень. Даже совсем посторонние люди, зашедшие в гараж случайно. Мальчик, принеси; мальчик, подними; мальчик, подержи; мальчик, почисти.
Каждый, кому только хотелось поприказывать, ловил меня и давал мне задание. И все говорят «мальчик», специально чтобы позлить меня. Но я молчал, не хотел спорить. Настроение у меня было хуже некуда. Вся эта работа вызывала отвращение, ничего не хотелось делать. Машины меня тоже не интересовали. Когда еще я научусь чему-нибудь, когда стану слесарем, да и для чего мне это вообще? Счастье еще, что этот гараж такой большой, можно исчезнуть иногда, и никто не заметит. Я беру метлу, глаза в пол, и подметаю, подметаю в направлении к черному ходу, пока не выйду из гаража совсем. Тогда прячусь во двор какого-нибудь заброшенного дома, сажусь на ящик и смотрю на улицу, вижу, как дети в школьной форме идут с портфелями, возвращаются домой. Ужас как грустно. Я думаю о стихах и рассказах, которые они читают, и о том, что я в конце концов отупею тут совершенно. С этой метлой и ржавыми винтами. Я тихонько шепчу про себя, чтобы совсем не пасть духом, несколько строк из «Мертвецов пустыни» Бялика. Из этой поэмы я знал когда-то наизусть длинные отрывки, но с каждым днем помню все меньше и меньше. Потом я вставал, брал метлу и начинал подметать вокруг себя и медленно, медленно, подметая, входил в гараж, смешиваясь с остальными, так, чтобы не заметили ни как я исчез, ни как я вернулся.
А кто наш господин?
Много времени прошло, прежде чем я узнал, кто хозяин гаража. Сначала я думал, что это тот старик, который сидит все время в маленькой конторе, единственном месте, где нет фотографий голых женщин. Но мне сказали, что он лишь бухгалтер – просто служащий.
Потом я обратил внимание на одного слесаря-еврея, который следил за работой, раздавал задания, занимался с клиентами, осматривал их машины. Но мне сказали, что это распорядитель. В конце концов мне показали настоящего хозяина гаража, которому принадлежит все. Его зовут Адам. Человек лет сорока пяти, а может, и больше, коренастый, с большой бородой. Может, из-за бороды до меня сразу и не дошло, что он хозяин гаража. Я думал, он вообще не имеет к гаражу отношения, какой-нибудь художник или профессор. Для чего ему эта борода? Не понимаю. Я не представлял себе, что все принадлежит ему.
Одет в рабочую одежду лишь наполовину. Белая рубашка или чистый красивый свитер и синие рабочие брюки. Большую часть времени он не в гараже, разъезжает в большой американской машине. Машина старая, но едет бесшумно. Он привозит на ней то новый мотор, то какой-нибудь сложный инструмент для гаража. Когда он появляется, его сразу же окружают несколько механиков, ходят за ним, говорят с ним, спрашивают, советуются. А он все время как будто хочет отделаться от них, всегда усталый, наверно, занят чем-то другим, не имеющим отношения к гаражу. Но в конце концов круг возле него замыкается, и он стоит в центре, слушает и не слушает. Стоит терпеливо, только вроде как старается не касаться людей и чтобы они не касались его. Если говорит, то тихо, голова немного опущена, жует кусок своей бороды, словно стесняется чего-то. Даже на женщин не обращает внимания, а в гараж иногда приезжают очень красивые женщины на маленьких симпатичных машинах и чуть ли не полдня путаются у нас под ногами. У ребят, которые не сводят с них глаз, инструменты валятся из рук. Даже те, кто лежит под машинами, ухитряются смотреть на них. Эти тоже бегают за Адамом, пытаются говорить с ним, даже рассмешить, но его не так-то просто рассмешить. Он почти не смотрит на них. Нас, простых рабочих, он вообще не замечает, как будто мы воздух. Его не больно занимает вся эта работа в гараже. Но когда он здесь застревает, все начинает идти быстрее, и даже радио делают немного потише, хотя он ни разу ничего не сказал против арабской музыки. Он почти не дотрагивается до машин. Иногда, если возникает какая-нибудь трудность, его просят заглянуть в мотор или послушать, как он работает, или приносят ему разобранную часть, чтобы узнать, можно ли ее починить или надо заменить. И он смотрит, слушает, руки в карманах, не дотрагивается даже до самой маленькой отвертки. Потом совершенно уверенно, без капли сомнения, дает указания.
Но иногда он может целое утро простоять у токарного станка, обтачивая какую-нибудь деталь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Наим
В первые дни мне было очень интересно в этом большом гараже. Новые лица вокруг, приходят и уходят, самые разные евреи пригоняют свои машины, смеются и кричат. Несколько слесарей-евреев, ужасные пройдохи, местные арабы, вконец испорченные, со своими сомнительными анекдотами. Шум и гам. На всех стенах развешаны изображения девушек, почти совсем голых и ужасно красивых, прямо дух захватывает, евреек и неевреек, блондинок, черных, совсем негритянок и рыжих. Настоящие красотки. Невозможно поверить, что такие бывают. Лежат с закрытыми глазами на новых машинах, открывают дверцы великолепных лимузинов, кладут свои груди, зад, длинные ноги на моторы новых систем и всякие другие автомобильные новинки. На заду одной, ужасно симпатичной, изобразили целый календарь, хватило места. Я совсем ополоумел от этих картинок. Боюсь смотреть и смотрю не отрываясь. Глаза просто тянутся сами, все время возбуждаюсь. И «малютка» постоянно болел у меня от напряжения. В первые недели я бродил среди рабочих и машин, в этом шуме и грязи сам не свой. Несколько раз трусы мои становились влажными. Ночью в кровати страсти одолевали меня, я вспоминал и не переставал думать о них. Сколько семени изливалось из меня! Я перескакиваю с одной на другую, не хочу пропустить ни одной. Целую и горю, успокаиваюсь и снова возбуждаюсь. Утром вставал изможденный и бледный, отец и мать стали уже беспокоиться. Пока наконец я не стал мало-помалу привыкать к этим картинкам. Через месяц уже смотрел на них так же равнодушно, как на портреты двух президентов, покойного и живого, и старушки премьер-министерши, которые тоже висели рядом с изображениями девиц. Я перестал реагировать на них.
Вначале я, в сущности, ничего не делал. Кручусь под ногами, подношу инструменты слесарям, потом собираю их, кладу на место в ящики, стираю следы грязных рук с машин. Я старался не отходить далеко от Хамида, но он не нуждался в помощниках, потому что почти не занимался самими машинами, а стоял у стола и возился с разобранными моторами.
Через неделю мне дали метлу, тряпку и ведро, и я все время подметал пол, собирал старые винты, посыпал опилками пятна масла – в общем, отвечал за чистоту в гараже. Задача совершенно невозможная и ужас какая тоскливая. Каждый мне приказывал, и арабы, и евреи, кому не лень. Даже совсем посторонние люди, зашедшие в гараж случайно. Мальчик, принеси; мальчик, подними; мальчик, подержи; мальчик, почисти.
Каждый, кому только хотелось поприказывать, ловил меня и давал мне задание. И все говорят «мальчик», специально чтобы позлить меня. Но я молчал, не хотел спорить. Настроение у меня было хуже некуда. Вся эта работа вызывала отвращение, ничего не хотелось делать. Машины меня тоже не интересовали. Когда еще я научусь чему-нибудь, когда стану слесарем, да и для чего мне это вообще? Счастье еще, что этот гараж такой большой, можно исчезнуть иногда, и никто не заметит. Я беру метлу, глаза в пол, и подметаю, подметаю в направлении к черному ходу, пока не выйду из гаража совсем. Тогда прячусь во двор какого-нибудь заброшенного дома, сажусь на ящик и смотрю на улицу, вижу, как дети в школьной форме идут с портфелями, возвращаются домой. Ужас как грустно. Я думаю о стихах и рассказах, которые они читают, и о том, что я в конце концов отупею тут совершенно. С этой метлой и ржавыми винтами. Я тихонько шепчу про себя, чтобы совсем не пасть духом, несколько строк из «Мертвецов пустыни» Бялика. Из этой поэмы я знал когда-то наизусть длинные отрывки, но с каждым днем помню все меньше и меньше. Потом я вставал, брал метлу и начинал подметать вокруг себя и медленно, медленно, подметая, входил в гараж, смешиваясь с остальными, так, чтобы не заметили ни как я исчез, ни как я вернулся.
А кто наш господин?
Много времени прошло, прежде чем я узнал, кто хозяин гаража. Сначала я думал, что это тот старик, который сидит все время в маленькой конторе, единственном месте, где нет фотографий голых женщин. Но мне сказали, что он лишь бухгалтер – просто служащий.
Потом я обратил внимание на одного слесаря-еврея, который следил за работой, раздавал задания, занимался с клиентами, осматривал их машины. Но мне сказали, что это распорядитель. В конце концов мне показали настоящего хозяина гаража, которому принадлежит все. Его зовут Адам. Человек лет сорока пяти, а может, и больше, коренастый, с большой бородой. Может, из-за бороды до меня сразу и не дошло, что он хозяин гаража. Я думал, он вообще не имеет к гаражу отношения, какой-нибудь художник или профессор. Для чего ему эта борода? Не понимаю. Я не представлял себе, что все принадлежит ему.
Одет в рабочую одежду лишь наполовину. Белая рубашка или чистый красивый свитер и синие рабочие брюки. Большую часть времени он не в гараже, разъезжает в большой американской машине. Машина старая, но едет бесшумно. Он привозит на ней то новый мотор, то какой-нибудь сложный инструмент для гаража. Когда он появляется, его сразу же окружают несколько механиков, ходят за ним, говорят с ним, спрашивают, советуются. А он все время как будто хочет отделаться от них, всегда усталый, наверно, занят чем-то другим, не имеющим отношения к гаражу. Но в конце концов круг возле него замыкается, и он стоит в центре, слушает и не слушает. Стоит терпеливо, только вроде как старается не касаться людей и чтобы они не касались его. Если говорит, то тихо, голова немного опущена, жует кусок своей бороды, словно стесняется чего-то. Даже на женщин не обращает внимания, а в гараж иногда приезжают очень красивые женщины на маленьких симпатичных машинах и чуть ли не полдня путаются у нас под ногами. У ребят, которые не сводят с них глаз, инструменты валятся из рук. Даже те, кто лежит под машинами, ухитряются смотреть на них. Эти тоже бегают за Адамом, пытаются говорить с ним, даже рассмешить, но его не так-то просто рассмешить. Он почти не смотрит на них. Нас, простых рабочих, он вообще не замечает, как будто мы воздух. Его не больно занимает вся эта работа в гараже. Но когда он здесь застревает, все начинает идти быстрее, и даже радио делают немного потише, хотя он ни разу ничего не сказал против арабской музыки. Он почти не дотрагивается до машин. Иногда, если возникает какая-нибудь трудность, его просят заглянуть в мотор или послушать, как он работает, или приносят ему разобранную часть, чтобы узнать, можно ли ее починить или надо заменить. И он смотрит, слушает, руки в карманах, не дотрагивается даже до самой маленькой отвертки. Потом совершенно уверенно, без капли сомнения, дает указания.
Но иногда он может целое утро простоять у токарного станка, обтачивая какую-нибудь деталь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112