— А что, если он снова, как змея, приползет сюда? Нас всего четверо, а среди молодежи он себе без труда друзей наделает. Что будет, если он подружится с мальчиками и они начнут защищать его? Или с девочками, и необязательно с одной Иви?
— Мы можем далеко его отвезти, — сказал Эзра. — Посадить в джип и отвезти за пятьдесят, а то и за все сто миль. — Немного Помолчал и внес поправку в собственное предложение: — А через месяц он вернется, и тогда… вот думаю, что ему стоит спрятаться где-нибудь и караулить с ружьем в руках. Мальчики, может, потом найдут его и затравят собаками, но какая будет польза тому, кто с дырой в голове лежать останется. Не хочу, сколько мне жить осталось, каждый куст на расстоянии винтовочного выстрела обходить.
— Нельзя наказывать человека, который еще ничего не совершил, — тупо выступил Джордж.
— Почему нельзя? — выкрикнула Эм резко. И все головы к ней повернулись, но она молчала.
— Нельзя… конечно, нельзя… никогда. — Джордж с трудом нужные слова подыскивал. — Он сначала должен сделать что-то, а потом уж, как их там, жюю-ри. А потом… закон.
— Какой закон? Все замолчали и потихоньку стали в разговоре от этой темы отходить. Видно, не хватало мужества вслух мысли Эм продолжить. А Иш подумал, что проблему нужно со всех сторон осветить, чтобы решение было правильным.
— Дело в том, что мы достоверно не можем утверждать, болен он или здоров. Здесь нет врачей — удостовериться точно. Может быть, все это было у него в далеком прошлом. Может, он просто хвастался. Есть такие мужчины!
— В том-то и дело! — подхватил Эзра. — Без доктора ничего не узнаем. Конечно, и хвастаться он мог. Так что, будем испытывать судьбу? А если заразный… Я думаю, парень больной. Ходит так, словно кирпичи на себе таскает.
— Говорят, какие-то таблетки помогают, — стараясь до конца справедливым казаться, чтобы торжество от того, что таким прозорливым оказался, не вырвалось наружу, сказал Иш. А когда взглянул на Джорджа, то вздрогнул: столько ужаса и отвращения на его лице было написано. Бедный старина Джордж, каково сейчас этому добропорядочному гражданину, «среднему» американцу с его предрассудками против так называемых «социальных болезней». А ведь Джордж еще и церковным старостой был и помнит, наверное, строки библейские о «грехах и отцах». И пока думал Иш, Эм заговорила:
— Я спросила: «Какой закон?» Думаю, остались еще законы в старых толстых книгах. Но изменилось время, и эти законы теперь пустой звук для всех нас. Вот и Джордж вспомнил старый закон, который должен ждать, пока его нарушат, и только потом наказывать. Но дело-то ведь уже будет сделано. Предлагаете и нам так поступить? Сможем ли мы на себя такую ответственность взять? Не о чужих детях мы говорим — судьбу своих решаем. И после слов Эм, казалось, больше уже не о чем говорить. И они сидели молча, каждый перебирая в уме возможные варианты. «Нет, — странно, но в эту минуту Иш совсем о другом думал, — нет в ее словах никакой глубины. Она о детях говорит — и только это для нее главное. А может быть, не прав я, и это еще глубже, чем мысли о сущности бытия. Она мать и мыслит категориями, на которых вся наша жизнь строится». Наверное, не много времени прошло, пока все в молчании сидели, а казалось — вечность. Потом Эзра заговорил:
— Пока сидим мы тут… а ведь в наши дни такие дела быстро делаются! Лучше бы нам начать действовать. — И потом добавил, словно мысли свои вслух произносил: — Я повидал в те времена… видел, как много, очень много хороших людей умирало. Да, много хороших людей умирало. Наверное, даже привык к смерти… нет, к такому не привыкнешь.
— Ну что, будем голосовать? — спросил Иш.
— О чем голосовать? — сказал Джордж.
— Мы можем выгнать его, — сказал Эзра, — или… или другое. Мы не можем его в тюрьму посадить. Или еще что-нибудь есть? Эм прямо на вопрос ответила:
— Мы должны голосовать за Изгнание или за Смерть. На письменном столе много всякой бумаги лежало. Детишки на ней любили картинки рисовать. Поискав вокруг, Эм и четыре карандаша нашла. Иш разорвал лист на четыре маленьких избирательных бюллетеня, оставил себе один, а остальные вручил каждому в руки, и еще подумал, что, когда их всего четверо голосует, проблема в тугой узел может завязаться. Иш пододвинул поближе свой листочек, вывел на нем большое «И», и повис его карандаш в воздухе.
Такое мы без спешки делаем, и страсти не раздирают нас, и ненависти нет в наших сердцах. Это не бой, когда разум человека яростью наполнен и страх его поступками движет. Это не взаимной ненавистью переполненная ссора, когда двое одно место под солнцем или любовь одной женщины делят. Туже затягивай петлю, точи топор острее, всыпай яд, обкладывай хворостом высокую поленницу дров. Это тот, который товарища своего невинного жизни лишил; это тот, который дитя неразумное украл; это тот, кто надругался над рукотворным ликом Бога нашего; это тот, кто душу продал дьяволу, чтобы самому дьяволом стать; это тот, кто развращал детей наших; это тот, кто открыл врагу военные тайны. Мы немного испуганы, но не показываем виду и не говорим о своем страхе. Много тайных мыслей и глубоких сомнений мучит нас, но не говорим мы никому о них. Вместо них — «Справедливость», говорим мы, «Закон», говорим мы, «Мы — народ», говорим мы, «Государство», говорим мы.
Застыл Иш над ничтожным клочком бумаги, а кончик карандаша в большую букву «И» уткнулся. Знал он — и в такой глубине лежало это знание, что не откроется никакой логике, — Чарли вернется. Не решит изгнание проблемы, только притупит остроту ненадолго. Чарли противник опасный и может большое влияние на молодежь оказать. «Так вот в чем дело, — думал Иш. — Неужели я опять о праве первенства переживаю? Неужели боюсь, что Чарли место мое займет?» Может быть, о праве на власть беспокоился Иш, а может, были и другие причины, кто сейчас скажет… Одно знал Иш точно: Племя в долгой борьбе за существование с настоящей бедой столкнулось, даже не с бедой, а с олицетворением смертного ужаса. И тогда понял Иш, что ради детей и внуков своих, ради любви и ответственности перед ними только одно слово напишет. Он перечеркнул «И» и написал другое слово. И когда шесть букв отрешенно и безучастно на него с листа бумаги взглянули, вот тогда он настоящую ненависть и отвращение к самому себе испытал. Неужели во все века истории человечества так и не придумали другого выхода? Написав это слово, не возвращает ли он в новый мир войны и тирании, угнетения слабых сильными — болезни человеческие, которые пострашнее болезни Чарли будут. Почему, зачем все так понеслось быстро! Он уже начал вычеркивать слово, но остановился. Да, он на две части разрывается, но не имеет права вот так просто карандашом провести и вычеркнуть слово из шести букв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
— Мы можем далеко его отвезти, — сказал Эзра. — Посадить в джип и отвезти за пятьдесят, а то и за все сто миль. — Немного Помолчал и внес поправку в собственное предложение: — А через месяц он вернется, и тогда… вот думаю, что ему стоит спрятаться где-нибудь и караулить с ружьем в руках. Мальчики, может, потом найдут его и затравят собаками, но какая будет польза тому, кто с дырой в голове лежать останется. Не хочу, сколько мне жить осталось, каждый куст на расстоянии винтовочного выстрела обходить.
— Нельзя наказывать человека, который еще ничего не совершил, — тупо выступил Джордж.
— Почему нельзя? — выкрикнула Эм резко. И все головы к ней повернулись, но она молчала.
— Нельзя… конечно, нельзя… никогда. — Джордж с трудом нужные слова подыскивал. — Он сначала должен сделать что-то, а потом уж, как их там, жюю-ри. А потом… закон.
— Какой закон? Все замолчали и потихоньку стали в разговоре от этой темы отходить. Видно, не хватало мужества вслух мысли Эм продолжить. А Иш подумал, что проблему нужно со всех сторон осветить, чтобы решение было правильным.
— Дело в том, что мы достоверно не можем утверждать, болен он или здоров. Здесь нет врачей — удостовериться точно. Может быть, все это было у него в далеком прошлом. Может, он просто хвастался. Есть такие мужчины!
— В том-то и дело! — подхватил Эзра. — Без доктора ничего не узнаем. Конечно, и хвастаться он мог. Так что, будем испытывать судьбу? А если заразный… Я думаю, парень больной. Ходит так, словно кирпичи на себе таскает.
— Говорят, какие-то таблетки помогают, — стараясь до конца справедливым казаться, чтобы торжество от того, что таким прозорливым оказался, не вырвалось наружу, сказал Иш. А когда взглянул на Джорджа, то вздрогнул: столько ужаса и отвращения на его лице было написано. Бедный старина Джордж, каково сейчас этому добропорядочному гражданину, «среднему» американцу с его предрассудками против так называемых «социальных болезней». А ведь Джордж еще и церковным старостой был и помнит, наверное, строки библейские о «грехах и отцах». И пока думал Иш, Эм заговорила:
— Я спросила: «Какой закон?» Думаю, остались еще законы в старых толстых книгах. Но изменилось время, и эти законы теперь пустой звук для всех нас. Вот и Джордж вспомнил старый закон, который должен ждать, пока его нарушат, и только потом наказывать. Но дело-то ведь уже будет сделано. Предлагаете и нам так поступить? Сможем ли мы на себя такую ответственность взять? Не о чужих детях мы говорим — судьбу своих решаем. И после слов Эм, казалось, больше уже не о чем говорить. И они сидели молча, каждый перебирая в уме возможные варианты. «Нет, — странно, но в эту минуту Иш совсем о другом думал, — нет в ее словах никакой глубины. Она о детях говорит — и только это для нее главное. А может быть, не прав я, и это еще глубже, чем мысли о сущности бытия. Она мать и мыслит категориями, на которых вся наша жизнь строится». Наверное, не много времени прошло, пока все в молчании сидели, а казалось — вечность. Потом Эзра заговорил:
— Пока сидим мы тут… а ведь в наши дни такие дела быстро делаются! Лучше бы нам начать действовать. — И потом добавил, словно мысли свои вслух произносил: — Я повидал в те времена… видел, как много, очень много хороших людей умирало. Да, много хороших людей умирало. Наверное, даже привык к смерти… нет, к такому не привыкнешь.
— Ну что, будем голосовать? — спросил Иш.
— О чем голосовать? — сказал Джордж.
— Мы можем выгнать его, — сказал Эзра, — или… или другое. Мы не можем его в тюрьму посадить. Или еще что-нибудь есть? Эм прямо на вопрос ответила:
— Мы должны голосовать за Изгнание или за Смерть. На письменном столе много всякой бумаги лежало. Детишки на ней любили картинки рисовать. Поискав вокруг, Эм и четыре карандаша нашла. Иш разорвал лист на четыре маленьких избирательных бюллетеня, оставил себе один, а остальные вручил каждому в руки, и еще подумал, что, когда их всего четверо голосует, проблема в тугой узел может завязаться. Иш пододвинул поближе свой листочек, вывел на нем большое «И», и повис его карандаш в воздухе.
Такое мы без спешки делаем, и страсти не раздирают нас, и ненависти нет в наших сердцах. Это не бой, когда разум человека яростью наполнен и страх его поступками движет. Это не взаимной ненавистью переполненная ссора, когда двое одно место под солнцем или любовь одной женщины делят. Туже затягивай петлю, точи топор острее, всыпай яд, обкладывай хворостом высокую поленницу дров. Это тот, который товарища своего невинного жизни лишил; это тот, который дитя неразумное украл; это тот, кто надругался над рукотворным ликом Бога нашего; это тот, кто душу продал дьяволу, чтобы самому дьяволом стать; это тот, кто развращал детей наших; это тот, кто открыл врагу военные тайны. Мы немного испуганы, но не показываем виду и не говорим о своем страхе. Много тайных мыслей и глубоких сомнений мучит нас, но не говорим мы никому о них. Вместо них — «Справедливость», говорим мы, «Закон», говорим мы, «Мы — народ», говорим мы, «Государство», говорим мы.
Застыл Иш над ничтожным клочком бумаги, а кончик карандаша в большую букву «И» уткнулся. Знал он — и в такой глубине лежало это знание, что не откроется никакой логике, — Чарли вернется. Не решит изгнание проблемы, только притупит остроту ненадолго. Чарли противник опасный и может большое влияние на молодежь оказать. «Так вот в чем дело, — думал Иш. — Неужели я опять о праве первенства переживаю? Неужели боюсь, что Чарли место мое займет?» Может быть, о праве на власть беспокоился Иш, а может, были и другие причины, кто сейчас скажет… Одно знал Иш точно: Племя в долгой борьбе за существование с настоящей бедой столкнулось, даже не с бедой, а с олицетворением смертного ужаса. И тогда понял Иш, что ради детей и внуков своих, ради любви и ответственности перед ними только одно слово напишет. Он перечеркнул «И» и написал другое слово. И когда шесть букв отрешенно и безучастно на него с листа бумаги взглянули, вот тогда он настоящую ненависть и отвращение к самому себе испытал. Неужели во все века истории человечества так и не придумали другого выхода? Написав это слово, не возвращает ли он в новый мир войны и тирании, угнетения слабых сильными — болезни человеческие, которые пострашнее болезни Чарли будут. Почему, зачем все так понеслось быстро! Он уже начал вычеркивать слово, но остановился. Да, он на две части разрывается, но не имеет права вот так просто карандашом провести и вычеркнуть слово из шести букв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124