Наследник усадьбы Сурумы – Антон Пацеплис – с молодой женой Линой, дочерью богатея Мелдера, возвращались из церкви, где их только что обвенчал пастор Рейнхарт. Антон Пацеплис – плечистый и статный светлоусый мужчина, недавно отпраздновавший тридцатилетие, – важно сидел в санях рядом с молодой женой. Лина Мелдер не могла похвастаться ни стройностью, ни красотой, но отец ее был одним из самых богатых людей волости, а Лина – его единственной дочерью. Нетрудно представить, какое она получила приданое.
С миртовым венком поверх фаты, с застывшей смущенной улыбкой сидела она в санях посаженого отца, богатого Кикрейзиса. Молодой муж заглядывал ей в глаза и весело улыбался, и что-то похожее на насмешку мелькало в его взоре. С других саней раздавались звонкие голоса, задорные выкрики и визг девушек; только гости постарше сидели в санях степенно и прямо, будто аршин проглотили.
Когда сани молодой четы поравнялись с Ильзой Лидум, стоявшей по колени в снегу, гнедой Кикрейзиса испугался и, тревожно зафыркав, остановился. Вслед за ним остановился и весь поезд. Заиндевелая морда лошади коснулась шеи Лины. Она вскрикнула и испуганно втянула голову в плечи.
– Не бойся, Линит, – успокоил ее Антон. – Это же наш Анцис, он смирный.
– Я не боюсь… – пробормотала Лина. В этот момент она заметила стоящую в снегу молодую женщину и мальчика на санках.
– Какой красивый мальчик! – вырвалось у нее. – Глазенки – как незабудки. Подождите немного, господин Кикрейзис, мне хочется поговорить с ним.
Ильза, стоя по колени в снегу, мрачно смотрела в глаза Лины. И были в этом взгляде и гордость, и вызов, и приглушенная боль.
Только на одно мгновение встретились взгляды Ильзы и Антона Пацеплиса, но Антон вздрогнул, как ужаленный, покраснел до ушей и, смутившись, отвернулся.
– Линит, надо ехать… – тихо проговорил он. – Чего нам стоять здесь.
– Одну минутку, Антон… – возразила Лина. – В такой день хочется каждому человеку доставить радость. Ну взгляни же, разве не красивый мальчик?
Но Антон будто боялся смотреть в сторону Ильзы и ничего не ответил молодой жене. Лина раскрыла сумочку, нащупала какие-то деньги и с благожелательной улыбкой протянула бумажку Ильзе.
– Возьмите… берите же. Купите своему малышу конфет.
Ильза отступила к самому краю канавы. Она и не подумала протянуть руки к деньгам. Темная краска негодования горела на ее щеках с такой силой, что казалось, вот-вот они воспламенятся.
– Какая вы странная… и гордая… – сконфуженно прошептала Лина. – Ведь я даю это вашему ребенку. Такой милый мальчик, хочется его порадовать…
Поняв, что незнакомая женщина подарка не примет, Лина скомкала деньги и бросила их в санки, на колени Артура.
– Скажи маме, пусть купит тебе конфет! – крикнула она мальчику.
Ильза быстро нагнулась, подняла деньги и швырнула их обратно Лине.
– Клочком бумаги не откупитесь, – резко сказала она. – Приберегите его. Пригодится вашим детям.
Гости смущенно переглянулись. Кикрейзис дернул плетеные кожаные вожжи. Конь пошел быстрой рысью, и снова колокольчики и бубенцы зазвенели на всех санях.
Насупившийся и раздосадованный сидел рядом с женой Антон Пацеплис.
– Вот чего ты добилась, – прошипел он тихо, чтобы не расслышал Кикрейзис. – Теперь вся волость будет смеяться.
Когда за поворотом дороги исчезли последние сани свадебного поезда, Ильза вытащила санки на середину дороги и отряхнула снег с сапог, с подола юбки.
– Мамуля, тот дядя с усами… – заговорил Артур, – это хороший дядя?
– Нет, сынок, это плохой человек, – ответила Ильза. – Ты запомнил его?
– Да, такой с усами… большой дядя.
– Это не дядя. Это был… твой папа. Он тебя не любит, поэтому и тебе не следует его любить.
– Почему?
– Ты еще маленький и не поймешь, почему. Когда вырастешь большой, поймешь.
Поправив одеяло на ногах Артура, Ильза погладила щечки сына, поцеловала его в лоб и, взявшись за веревку, зашагала по дороге.
Снова среди леса, на затихшем большаке, они остались совсем одни…
2
Весь день Ильза тащила за собой санки. За лесом потянулись открытые места, где крестьянские усадьбы стояли у самой дороги и прохожих, встречал неистовый лай собак. У каждой корчмы были привязаны лошади; они грызли от скуки столбы коновязи, пока их хозяева подкреплялись пивом и водкой. В таких местах Ильза ускоряла шаг, стараясь скорее пройти мимо. Как собаки не пропускали ни одного прохожего, не залаяв, так пьяные гуляки, заметив молодую женщину, считали своей обязанностью задеть ее пошлыми остротами.
Ильза делала вид, что не слышит их.
Когда дорога снова углубилась в лес, Ильза облегченно вздохнула.
Время от времени она разговаривала с Артуром, которому становилось скучно, но как только мальчик засыпал, она погружалась в свои думы. Одна за другой сменялись в воображении Ильзы картины ее нелегкой жизни.
Ясно вспомнилась грозная ночь, когда за старым парком баронского имения взвихрились клубы дыма, прорезанного языками яркого пламени… Красное зарево охватило небосвод, и ночь стала светлой, как день. Горел баронский замок. Батраки издали молча глядели, как свершалось возмездие. Лица их озарялись трепещущими отблесками пожара. А когда наступило утро, на пригорке, где вчера еще кичливо возвышалось разбойничье гнездо барона, виднелась черная груда закоптелых развалин.
Смелые, полные вызова песни звучали тогда в городах и деревнях Латвии, красные знамена сверкали на солнце. На собраниях гремел бесстрашный голос Петера Лидума – отца Ильзы:
– Долой насильников и кровопийц! Долой царя и черных слуг его! Мы свободные люди и возьмем власть в свои руки!
В то время Ильзе было десять, а ее брату Яну – четырнадцать лет. Еще не все понимая, они с гордостью и восторгом прислушивались к мужественному голосу отца. Отец им казался таким сильным, что был способен один перестроить жизнь – сделать ее новой, счастливой, красивой. Буря девятьсот пятого года, как весенняя гроза, проносилась над Видземе и Курземе, над всей необъятной Россией.
…Затем вспомнился мрачный вечер в батрацкой избе имения. В простом дощатом гробу лежал расстрелянный карательной экспедицией Петер Лидум. Плакала мать. Помрачневший, без единой слезинки в глазах, смотрел Ян в мертвое лицо отца. Ильза тихо стояла у изголовья гроба. Приходили и уходили люди. Их было много, они хотели отдать последний долг покойному. На следующий день за кладбищенской оградой – на «кладбище нечестивых» – без колокольного звона, без напутствия пастора похоронили Петера Лидума. И после этого начала скитаться по свету молчаливая батрачка с двумя сиротами. Ильза пасла хозяйский скот. Ян работал за полубатрака. Тяжелый труд рано сгорбил стройную фигуру матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
С миртовым венком поверх фаты, с застывшей смущенной улыбкой сидела она в санях посаженого отца, богатого Кикрейзиса. Молодой муж заглядывал ей в глаза и весело улыбался, и что-то похожее на насмешку мелькало в его взоре. С других саней раздавались звонкие голоса, задорные выкрики и визг девушек; только гости постарше сидели в санях степенно и прямо, будто аршин проглотили.
Когда сани молодой четы поравнялись с Ильзой Лидум, стоявшей по колени в снегу, гнедой Кикрейзиса испугался и, тревожно зафыркав, остановился. Вслед за ним остановился и весь поезд. Заиндевелая морда лошади коснулась шеи Лины. Она вскрикнула и испуганно втянула голову в плечи.
– Не бойся, Линит, – успокоил ее Антон. – Это же наш Анцис, он смирный.
– Я не боюсь… – пробормотала Лина. В этот момент она заметила стоящую в снегу молодую женщину и мальчика на санках.
– Какой красивый мальчик! – вырвалось у нее. – Глазенки – как незабудки. Подождите немного, господин Кикрейзис, мне хочется поговорить с ним.
Ильза, стоя по колени в снегу, мрачно смотрела в глаза Лины. И были в этом взгляде и гордость, и вызов, и приглушенная боль.
Только на одно мгновение встретились взгляды Ильзы и Антона Пацеплиса, но Антон вздрогнул, как ужаленный, покраснел до ушей и, смутившись, отвернулся.
– Линит, надо ехать… – тихо проговорил он. – Чего нам стоять здесь.
– Одну минутку, Антон… – возразила Лина. – В такой день хочется каждому человеку доставить радость. Ну взгляни же, разве не красивый мальчик?
Но Антон будто боялся смотреть в сторону Ильзы и ничего не ответил молодой жене. Лина раскрыла сумочку, нащупала какие-то деньги и с благожелательной улыбкой протянула бумажку Ильзе.
– Возьмите… берите же. Купите своему малышу конфет.
Ильза отступила к самому краю канавы. Она и не подумала протянуть руки к деньгам. Темная краска негодования горела на ее щеках с такой силой, что казалось, вот-вот они воспламенятся.
– Какая вы странная… и гордая… – сконфуженно прошептала Лина. – Ведь я даю это вашему ребенку. Такой милый мальчик, хочется его порадовать…
Поняв, что незнакомая женщина подарка не примет, Лина скомкала деньги и бросила их в санки, на колени Артура.
– Скажи маме, пусть купит тебе конфет! – крикнула она мальчику.
Ильза быстро нагнулась, подняла деньги и швырнула их обратно Лине.
– Клочком бумаги не откупитесь, – резко сказала она. – Приберегите его. Пригодится вашим детям.
Гости смущенно переглянулись. Кикрейзис дернул плетеные кожаные вожжи. Конь пошел быстрой рысью, и снова колокольчики и бубенцы зазвенели на всех санях.
Насупившийся и раздосадованный сидел рядом с женой Антон Пацеплис.
– Вот чего ты добилась, – прошипел он тихо, чтобы не расслышал Кикрейзис. – Теперь вся волость будет смеяться.
Когда за поворотом дороги исчезли последние сани свадебного поезда, Ильза вытащила санки на середину дороги и отряхнула снег с сапог, с подола юбки.
– Мамуля, тот дядя с усами… – заговорил Артур, – это хороший дядя?
– Нет, сынок, это плохой человек, – ответила Ильза. – Ты запомнил его?
– Да, такой с усами… большой дядя.
– Это не дядя. Это был… твой папа. Он тебя не любит, поэтому и тебе не следует его любить.
– Почему?
– Ты еще маленький и не поймешь, почему. Когда вырастешь большой, поймешь.
Поправив одеяло на ногах Артура, Ильза погладила щечки сына, поцеловала его в лоб и, взявшись за веревку, зашагала по дороге.
Снова среди леса, на затихшем большаке, они остались совсем одни…
2
Весь день Ильза тащила за собой санки. За лесом потянулись открытые места, где крестьянские усадьбы стояли у самой дороги и прохожих, встречал неистовый лай собак. У каждой корчмы были привязаны лошади; они грызли от скуки столбы коновязи, пока их хозяева подкреплялись пивом и водкой. В таких местах Ильза ускоряла шаг, стараясь скорее пройти мимо. Как собаки не пропускали ни одного прохожего, не залаяв, так пьяные гуляки, заметив молодую женщину, считали своей обязанностью задеть ее пошлыми остротами.
Ильза делала вид, что не слышит их.
Когда дорога снова углубилась в лес, Ильза облегченно вздохнула.
Время от времени она разговаривала с Артуром, которому становилось скучно, но как только мальчик засыпал, она погружалась в свои думы. Одна за другой сменялись в воображении Ильзы картины ее нелегкой жизни.
Ясно вспомнилась грозная ночь, когда за старым парком баронского имения взвихрились клубы дыма, прорезанного языками яркого пламени… Красное зарево охватило небосвод, и ночь стала светлой, как день. Горел баронский замок. Батраки издали молча глядели, как свершалось возмездие. Лица их озарялись трепещущими отблесками пожара. А когда наступило утро, на пригорке, где вчера еще кичливо возвышалось разбойничье гнездо барона, виднелась черная груда закоптелых развалин.
Смелые, полные вызова песни звучали тогда в городах и деревнях Латвии, красные знамена сверкали на солнце. На собраниях гремел бесстрашный голос Петера Лидума – отца Ильзы:
– Долой насильников и кровопийц! Долой царя и черных слуг его! Мы свободные люди и возьмем власть в свои руки!
В то время Ильзе было десять, а ее брату Яну – четырнадцать лет. Еще не все понимая, они с гордостью и восторгом прислушивались к мужественному голосу отца. Отец им казался таким сильным, что был способен один перестроить жизнь – сделать ее новой, счастливой, красивой. Буря девятьсот пятого года, как весенняя гроза, проносилась над Видземе и Курземе, над всей необъятной Россией.
…Затем вспомнился мрачный вечер в батрацкой избе имения. В простом дощатом гробу лежал расстрелянный карательной экспедицией Петер Лидум. Плакала мать. Помрачневший, без единой слезинки в глазах, смотрел Ян в мертвое лицо отца. Ильза тихо стояла у изголовья гроба. Приходили и уходили люди. Их было много, они хотели отдать последний долг покойному. На следующий день за кладбищенской оградой – на «кладбище нечестивых» – без колокольного звона, без напутствия пастора похоронили Петера Лидума. И после этого начала скитаться по свету молчаливая батрачка с двумя сиротами. Ильза пасла хозяйский скот. Ян работал за полубатрака. Тяжелый труд рано сгорбил стройную фигуру матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179