Ты участвовала в битве под Москвой? Сколько фашистов уничтожила своими руками?
– За один вечер все не перескажешь, – ответила, улыбаясь, Анна. – Но ты тоже должен рассказать, как прожил это время при немцах. Что, Жан, отец?., не запачкал себя во время оккупации?
– Он для этого слишком ленив и неподвижен, – усмехнулся Жан. – Жил, как барсук в поре.
– А ты? – Анна пристально посмотрела в глаза брату.
– Я? – Жан задумался. – Не бойся, сестренка, за меня тебе краснеть не придется. Если у меня и нет больших заслуг перед советским народом, то плохого я тоже не делал. А за то, что я делал, правительство наградило меня вот чем… – Он зашел в свою комнатку и минуту спустя вернулся с медалью «Партизану Великой Отечественной войны». – Почти два года был связным в партизанском полку Артура Лидума. Перед тем как прогнать гитлеровцев, полгода прожил в лесу и участвовал в разных операциях.
– Вот это хорошо, Жан… Как я рада, что ты такой. Иначе здесь, в Сурумах, было бы, как в кулацкой усадьбе.
– Отец подпевает крупным хозяевам, – добавил Жан, – а Лавиза ведь дура и сама не знает, чего ей хочется. Теперь она попытается сделать из тебя батрачку… как раньше. Только ты не допускай этого. Пошли ее ко всем чертям, если будет приставать.
– Мне думается, мачеху удастся переубедить без излишней резкости, – ответила Анна.
Антон Пацеплис ушел спать, Лавиза шмыгнула в комнатку Анны. Так же, как давеча, она все ухмылялась, а ее взгляд ползал по фигуре и лицу Анны.
Наконец она не удержалась и выпалила:
– Скажи, а у тебя жениха нет? Неужели за всю войну так-таки никого и не подцепила?
Анна покраснела и отпрянула от Лавизы.
– Как вам не стыдно… – с укором ответила она мачехе.
– Ну, уж быть не может, чтобы ни с кем не погуляла… – бросила, уходя, Лавиза. – Ну, посмотрим, посмотрим, как пойдет дальше. Только нос-то не очень задирай. Если думаешь испугать меня своими медалями – ошибаешься. Я походных невест не боюсь.
Анне стало ясно, что переубедить мачеху без излишней резкости не удастся. -
«Ну ладно, если хочешь, поборемся… – подумала Анна. – Только ты будешь иметь дело не с запуганной девчонкой, которая жила здесь раньше».
4
Рано утром Лавиза постучалась к Анне:
– Вставай, мамзель, пора коров доить…
Анна поднялась и быстро, по фронтовой привычке, оделась.
«Началось… – подумала она, причесываясь перед карманным зеркальцем. – Лавиза берет вожжи в руки, старается направить мою жизнь по старой колее. Интересно, если дать ей волю, как далеко она зайдет. Как ты думаешь, Анна… – улыбнулась она своему отражению в зеркале, – не попробовать ли? Пусть человек покажет себя до конца; как только станет невмоготу, дам ей отпор».
При отъезде из Риги в Пурвайскую волость Анна намеревалась недельку-другую отдохнуть, присмотреться к жизни родной волости, а затем договориться в укоме партии о работе. Девушка хотела узнать, кто здесь работает из коммунистов и советского актива довоенного времени и что сталось с комсомольской организацией. Последний год Анна была ротным комсоргом, поэтому можно было ожидать, что после демобилизации ее пошлют на комсомольскую работу.
Анна вошла в кухню. Мачеха, стоя на коленях перед плитой, пыталась раздуть пламя в отсыревших ольховых сучьях.
– Вот так оно и получается, когда не подсушат, – сердилась она. – Фу… фу… проклятая труха! Шипит да трещит, а гореть не горит. Иди раздуй ты…
Анна разворошила и поправила слишком плотно набитый в топку хворост, зажгла кусочек бересты и положила под сучья. Вскоре языки пламени уже лизали сырой хворост, и он разгорелся сильно и жарко.
– Не забыла еще, шатаясь по фронтам… – удивлялась Лавиза. – Теперь будешь каждое утро растапливать плиту, только сама заботься с вечера о хворосте. А теперь иди подои коров. Работа пустяковая: две ведь только и остались.
Когда Анна вернулась из хлева и процедила молоко, Лавиза велела загнать коров в загон. После этого вся семья стала завтракать. Антон уже встал и выкурил первую утреннюю трубку, а Жан успел с часок поработать на лугу.
– Надо бы навоз из хлева убрать, – проговорил Пацеплис. – С весны не чищено. Скоро жижа будет заливаться за голенища.
– Так чего же? – сказала Лавиза. – Пусть Анна после завтрака берется за вилы и до обеда вычистит хлев. После обеда надо будет намочить белье.
– Нет ли у вас еще какой работы погрязнее? – спросила Анна. – Такой, что копилась всю войну? Заодно бы все переделала.
– Печная труба давно не чищена, – сказал Пацеплис. – И в бане печь потрескалась – дымит. Надо бы замазать щели глиной.
Лавиза посмотрела на Анну.
– Вот видишь, сколько для тебя работы… Довольно погуляла белоручкой. Теперь снова сама зарабатывай себе хлебушко.
– Да, вижу… – ответила Анна. – Но трубу все же придется чистить кому-нибудь еще, я не трубочист. Не знакомо мне и ремесло печника. Я думаю, трещины в печи замажет сам отец.
– У меня на такие мелочи не остается времени, – проворчал Пацеплис.
– А какие же горы ты будешь ворочать? – спросила Анна. – Пойдешь сено косить?
– Когда же? – усмехнулся Жан. – Пока отвезет бидон молока на молочный завод, пройдет полдня, а тогда уж коса траву не берет.
– Попридержи язык… – Пацеплис, насупившись, посмотрел на сына. – Что ты, молокосос, понимаешь в делах взрослых.
– Я думаю, что вычистить навоз тоже придется или отцу, или тебе, Лавиза… – продолжал Жан, никак не реагируя на замечания Пацеплиса. – Кто накопил, пусть тот и чистит. Анна не для того воевала и не для того вернулась в Сурумы, чтобы работать на лентяев. Она сама знает, что ей делать.
– Ишь, какой адвокат! – зашипела Лавиза. – Говорит, как по нотам. А ты сама что думаешь? Будешь в Сурумах дармоедкой жить или станешь зарабатывать свой кусок хлеба?
– Дармоедкой я никогда не была и не буду, – ответила Анна. – Я не хотела спешить с этим разговором. Думала по крайней мере один день пожить под командой Лавизы, чтобы узнать ее теперешний норов, но Жан расстроил мои намерения. Да и нечего приглядываться, все и так ясно. Вы, отец с мачехой, забыли одно: жизнь не стоит на месте. Вам обоим кажется, что я сегодня такая же, как была четыре года тому назад, но это грубая ошибка. Я уже не прежняя Анна и никогда такой не буду. Если хотите, чтобы дети не ушли из дому, в Сурумах должны установиться другие порядки и другие отношения. Я, например, никому не позволю сесть мне на шею, и Жан этого не потерпит. Старое больше не вернется, поймите это раз навсегда. Я ни одного дня не пробуду здесь на положении бессловесной рабочей скотины. Твое грубое, вызывающее поведение, Лавиза, оскорбительно, и я прошу никогда больше не разговаривать со мной в таком тоне. А ты, отец, хоть бы на старости лет устыдился и перестал лодырничать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
– За один вечер все не перескажешь, – ответила, улыбаясь, Анна. – Но ты тоже должен рассказать, как прожил это время при немцах. Что, Жан, отец?., не запачкал себя во время оккупации?
– Он для этого слишком ленив и неподвижен, – усмехнулся Жан. – Жил, как барсук в поре.
– А ты? – Анна пристально посмотрела в глаза брату.
– Я? – Жан задумался. – Не бойся, сестренка, за меня тебе краснеть не придется. Если у меня и нет больших заслуг перед советским народом, то плохого я тоже не делал. А за то, что я делал, правительство наградило меня вот чем… – Он зашел в свою комнатку и минуту спустя вернулся с медалью «Партизану Великой Отечественной войны». – Почти два года был связным в партизанском полку Артура Лидума. Перед тем как прогнать гитлеровцев, полгода прожил в лесу и участвовал в разных операциях.
– Вот это хорошо, Жан… Как я рада, что ты такой. Иначе здесь, в Сурумах, было бы, как в кулацкой усадьбе.
– Отец подпевает крупным хозяевам, – добавил Жан, – а Лавиза ведь дура и сама не знает, чего ей хочется. Теперь она попытается сделать из тебя батрачку… как раньше. Только ты не допускай этого. Пошли ее ко всем чертям, если будет приставать.
– Мне думается, мачеху удастся переубедить без излишней резкости, – ответила Анна.
Антон Пацеплис ушел спать, Лавиза шмыгнула в комнатку Анны. Так же, как давеча, она все ухмылялась, а ее взгляд ползал по фигуре и лицу Анны.
Наконец она не удержалась и выпалила:
– Скажи, а у тебя жениха нет? Неужели за всю войну так-таки никого и не подцепила?
Анна покраснела и отпрянула от Лавизы.
– Как вам не стыдно… – с укором ответила она мачехе.
– Ну, уж быть не может, чтобы ни с кем не погуляла… – бросила, уходя, Лавиза. – Ну, посмотрим, посмотрим, как пойдет дальше. Только нос-то не очень задирай. Если думаешь испугать меня своими медалями – ошибаешься. Я походных невест не боюсь.
Анне стало ясно, что переубедить мачеху без излишней резкости не удастся. -
«Ну ладно, если хочешь, поборемся… – подумала Анна. – Только ты будешь иметь дело не с запуганной девчонкой, которая жила здесь раньше».
4
Рано утром Лавиза постучалась к Анне:
– Вставай, мамзель, пора коров доить…
Анна поднялась и быстро, по фронтовой привычке, оделась.
«Началось… – подумала она, причесываясь перед карманным зеркальцем. – Лавиза берет вожжи в руки, старается направить мою жизнь по старой колее. Интересно, если дать ей волю, как далеко она зайдет. Как ты думаешь, Анна… – улыбнулась она своему отражению в зеркале, – не попробовать ли? Пусть человек покажет себя до конца; как только станет невмоготу, дам ей отпор».
При отъезде из Риги в Пурвайскую волость Анна намеревалась недельку-другую отдохнуть, присмотреться к жизни родной волости, а затем договориться в укоме партии о работе. Девушка хотела узнать, кто здесь работает из коммунистов и советского актива довоенного времени и что сталось с комсомольской организацией. Последний год Анна была ротным комсоргом, поэтому можно было ожидать, что после демобилизации ее пошлют на комсомольскую работу.
Анна вошла в кухню. Мачеха, стоя на коленях перед плитой, пыталась раздуть пламя в отсыревших ольховых сучьях.
– Вот так оно и получается, когда не подсушат, – сердилась она. – Фу… фу… проклятая труха! Шипит да трещит, а гореть не горит. Иди раздуй ты…
Анна разворошила и поправила слишком плотно набитый в топку хворост, зажгла кусочек бересты и положила под сучья. Вскоре языки пламени уже лизали сырой хворост, и он разгорелся сильно и жарко.
– Не забыла еще, шатаясь по фронтам… – удивлялась Лавиза. – Теперь будешь каждое утро растапливать плиту, только сама заботься с вечера о хворосте. А теперь иди подои коров. Работа пустяковая: две ведь только и остались.
Когда Анна вернулась из хлева и процедила молоко, Лавиза велела загнать коров в загон. После этого вся семья стала завтракать. Антон уже встал и выкурил первую утреннюю трубку, а Жан успел с часок поработать на лугу.
– Надо бы навоз из хлева убрать, – проговорил Пацеплис. – С весны не чищено. Скоро жижа будет заливаться за голенища.
– Так чего же? – сказала Лавиза. – Пусть Анна после завтрака берется за вилы и до обеда вычистит хлев. После обеда надо будет намочить белье.
– Нет ли у вас еще какой работы погрязнее? – спросила Анна. – Такой, что копилась всю войну? Заодно бы все переделала.
– Печная труба давно не чищена, – сказал Пацеплис. – И в бане печь потрескалась – дымит. Надо бы замазать щели глиной.
Лавиза посмотрела на Анну.
– Вот видишь, сколько для тебя работы… Довольно погуляла белоручкой. Теперь снова сама зарабатывай себе хлебушко.
– Да, вижу… – ответила Анна. – Но трубу все же придется чистить кому-нибудь еще, я не трубочист. Не знакомо мне и ремесло печника. Я думаю, трещины в печи замажет сам отец.
– У меня на такие мелочи не остается времени, – проворчал Пацеплис.
– А какие же горы ты будешь ворочать? – спросила Анна. – Пойдешь сено косить?
– Когда же? – усмехнулся Жан. – Пока отвезет бидон молока на молочный завод, пройдет полдня, а тогда уж коса траву не берет.
– Попридержи язык… – Пацеплис, насупившись, посмотрел на сына. – Что ты, молокосос, понимаешь в делах взрослых.
– Я думаю, что вычистить навоз тоже придется или отцу, или тебе, Лавиза… – продолжал Жан, никак не реагируя на замечания Пацеплиса. – Кто накопил, пусть тот и чистит. Анна не для того воевала и не для того вернулась в Сурумы, чтобы работать на лентяев. Она сама знает, что ей делать.
– Ишь, какой адвокат! – зашипела Лавиза. – Говорит, как по нотам. А ты сама что думаешь? Будешь в Сурумах дармоедкой жить или станешь зарабатывать свой кусок хлеба?
– Дармоедкой я никогда не была и не буду, – ответила Анна. – Я не хотела спешить с этим разговором. Думала по крайней мере один день пожить под командой Лавизы, чтобы узнать ее теперешний норов, но Жан расстроил мои намерения. Да и нечего приглядываться, все и так ясно. Вы, отец с мачехой, забыли одно: жизнь не стоит на месте. Вам обоим кажется, что я сегодня такая же, как была четыре года тому назад, но это грубая ошибка. Я уже не прежняя Анна и никогда такой не буду. Если хотите, чтобы дети не ушли из дому, в Сурумах должны установиться другие порядки и другие отношения. Я, например, никому не позволю сесть мне на шею, и Жан этого не потерпит. Старое больше не вернется, поймите это раз навсегда. Я ни одного дня не пробуду здесь на положении бессловесной рабочей скотины. Твое грубое, вызывающее поведение, Лавиза, оскорбительно, и я прошу никогда больше не разговаривать со мной в таком тоне. А ты, отец, хоть бы на старости лет устыдился и перестал лодырничать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179