– Выходит, мы богатые люди; если немного поискать, окажется, что у нас все есть.
– Разве Лидум сможет работать и на осушке болота и в колхозе? – засомневался Мурниек.
– А это одно с другим связано, – ответила Анна Мурниеку. – Если Айвару… то есть Лидуму, будет известно направление хозяйственного развития колхоза, ему проще разработать генеральный проект мелиорации.
– Это опять правильно, – поспешил согласиться Мурниек.
Сразу после заседания Регут начал действовать.
Решение немедленно объединить крупный рогатый скот и организовать конеферму новые колхозники приняли по-разному. Многие лелеяли мечту, что вчерашнему единоличнику дадут возможность исподволь привыкнуть к переменам. Те, у кого было больше скота, некоторое время ходили задумчивые, мрачные.
– Значит, моей Пиектале так и придется привыкать к чужому корму и уходу, – вздыхала матушка Гандриене и так жалостливо гладила старую корову, будто животное собирались вести к мяснику. – Кто же теперь будет за тобой ухаживать и заботиться, Пиекталиня… чужие ведь любить не будут.
– А я думаю, что Пиектале можно преспокойно оставить дома, – сказал Петер Гандрис матери. – Ферме отдадим молодую Буренушку.
– Отдать лучшую корову! – воскликнула Гандриене и всплеснула руками. – Петер, да ты в уме? На одном подножном корму дает двадцать литров в день. Что мы станем делать с Пиектале, – скотина старая, доить-то осталось всего года два. А для фермы она будет хороша.
– Ферма тоже наша, – не соглашался Петер. – Ферме надо отдать самую лучшую корову: на первых порах нам вполне хватит молока и от буренушкиной телки – она не уступит матери.
– Ой, господи, ой… Что ты, Петер! Мало того, что двух молодых коней отдаешь колхозу… еще и самую лучшую молочную корову уводить из дому. Не к добру это, сын, вспомнишь мои слова.
– Не забудь и мои, мать, – улыбнулся Петер. – Это только к добру. Все самое лучшее надо отдать колхозу, тогда он будет процветать, и всем от этого будет польза. Я не знал бы, куда деваться от стыда, если бы мы сдали на ферму Пиектале. Ведь у соседей тоже есть глаза. Осмеют нас, скрягами назовут. Тебе этого хочется?
Старая Гандриене перестала ссориться с сыном, но не легко было у нее на сердце, когда молодую Буренушку уводили в усадьбу Стабулниеки на молочнотоварную ферму. Гандриене пошла с сыном и, отведя в сторону заведующую фермой Ольгу Липстынь, начала подробно рассказывать, какая добрая скотинка ее Буренушка:
– Когда доишь, не брыкается, молочка не задерживает ни капельки, только любит, чтобы с ней обходились ласково. Ты приглядывай за ней, Ольга, присматривай за доярками, пусть не бьют и не ругают и чтоб всегда было чистое вымя.
– Будьте покойны, матушка Гандриене… – улыбаясь, успокаивала Ольга старую крестьянку. – С Буренушкой здесь ничего плохого не случится.
– Когда-нибудь и охапочку клевера надо подкинуть, – не унималась Гандриене. – Скотинка его страсть как любит. А то одной болотной осокой можно скоро заморить… На, Буренушка, на, моя коровушка, поешь хлебца… кто тебе теперь даст полакомиться… – она отламывала по кусочку от большого прихваченного с собой ломтя и кормила корову. Уходя, Гандриене уронила несколько слезинок и долго оглядывалась на большой коровник, откуда доносилось мычание приведенных коров.
– Видел ты, Петер, каких коров привел Мурниек? – заговорила она, когда коровник скрылся из виду. – Две старые передойки, еще старше нашей Пиектале. Не отдал на ферму свою лучшую скотину. Одному господу видно, что он будет делать с тремя молодыми коровами. На позапрошлой неделе я своими глазами видела их у него в хлеву. Как же так получается: одним оставляют по корове и телке, а этому целых три дойных. Разве это порядок – каждый делает, что ему вздумается?
Петер остановился среди дороги.
– Ты правду говоришь, мать? – спросил он. – Ты точно знаешь, что у Мурииека в усадьбе остались три молодые коровы?
– С какой стати мне врать! – Гандриене даже обиделась. – Своими глазами видела. Если не успел продать, куда же им деваться? И такому человеку доверяют колхозное имущество, в таких руках будут ключи от амбара…
– Знаешь, мать, ты иди домой, а я вернусь на ферму, – сказал Петер. – Так это оставить нельзя.
– А почему обязательно тебе ввязываться в это дело? – вдруг стала сокрушаться Гандриене. – Разве другие ослепли, разве у них языка нет? Еще обозлится, врагов наживешь. Мурниек и так горластый, попробуй перекричать его.
– Я не для себя стараюсь! Это не мое личное дело, а дело всего колхоза, поэтому молчать нельзя.
Петер вернулся на ферму и разыскал Регута, который весь день провел в Стабулниеках.
– Товарищ председатель, нет у нас порядка, – начал молодой Гандрис. – Собрание постановило одно, а как доходит до дела, поступаем совсем по-другому. Так мы далеко не уедем.
– Что случилось? – спросил Регут.
Петер рассказал о Мурниеке.
– Ишь, какой ловкач… – пробурчал председатель колхоза. Лицо его помрачнело. – Я ходил к телефону, когда Мурниек привел коров. Хорошо, что сказал. Мы это дело так не оставим. Нельзя оставлять сорняки, где заметишь, сразу надо выпалывать, иначе все поле зарастет. Ну, а как, Петер, с конефермой, в Мелдерах уж был? Помещение осмотрел?
– Был, товарищ Регут… – ответил Петер. Глаза его заблестели. – Если приспособить коровник и еще кое-какие хозяйственные постройки, можно разместить около полсотни лошадей. Для жеребят, правда, придется новую конюшню строить. Когда будем собирать лошадей?
– Через несколько дней начнем. Из уезда звонил Пилаг. Сказал, что решение правительства о ликвидации коннопрокатного пункта уже принято. Так что ты держись на линии: скоро начнем хозяйничать.
Когда Гандрис ушел, Регут послал за Мурниеком и велел завхозу артели немедленно явиться на молочнотоварную ферму.
– Что за спешка? – осведомился Мурниек, встретив Регута во дворе усадьбы.
– Придется вечером созвать правление, – ответил Регут, мрачно взглянув на Мурниека.
– Опять? – удивился Мурниек. – Только два дня назад заседали. Когда же работать, если так часто будем заседать.
– Ничего не поделаешь, – сказал Регут. – Я совсем не тоскую по заседаниям, но обстоятельства заставляют. Приходится срочно выбивать старый душок из некоторых колхозников. Понятно, Мурниек?
– А что случилось? – Мурниек с тревогой посмотрел на Регута. – Кто-нибудь напакостил?
– Да, и самым подлым образом. Придется искать нового завхоза! – Регут внезапно повысил голос. – Давай сюда ключи! У тебя их нельзя оставить. В кладовой нужен честный хозяин, который не обманет артель и не будет думать только о своем благополучии. Понял? Ты потерял доверие коллектива.
Мурниек смутился, но пытался держаться непринужденно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
– Разве Лидум сможет работать и на осушке болота и в колхозе? – засомневался Мурниек.
– А это одно с другим связано, – ответила Анна Мурниеку. – Если Айвару… то есть Лидуму, будет известно направление хозяйственного развития колхоза, ему проще разработать генеральный проект мелиорации.
– Это опять правильно, – поспешил согласиться Мурниек.
Сразу после заседания Регут начал действовать.
Решение немедленно объединить крупный рогатый скот и организовать конеферму новые колхозники приняли по-разному. Многие лелеяли мечту, что вчерашнему единоличнику дадут возможность исподволь привыкнуть к переменам. Те, у кого было больше скота, некоторое время ходили задумчивые, мрачные.
– Значит, моей Пиектале так и придется привыкать к чужому корму и уходу, – вздыхала матушка Гандриене и так жалостливо гладила старую корову, будто животное собирались вести к мяснику. – Кто же теперь будет за тобой ухаживать и заботиться, Пиекталиня… чужие ведь любить не будут.
– А я думаю, что Пиектале можно преспокойно оставить дома, – сказал Петер Гандрис матери. – Ферме отдадим молодую Буренушку.
– Отдать лучшую корову! – воскликнула Гандриене и всплеснула руками. – Петер, да ты в уме? На одном подножном корму дает двадцать литров в день. Что мы станем делать с Пиектале, – скотина старая, доить-то осталось всего года два. А для фермы она будет хороша.
– Ферма тоже наша, – не соглашался Петер. – Ферме надо отдать самую лучшую корову: на первых порах нам вполне хватит молока и от буренушкиной телки – она не уступит матери.
– Ой, господи, ой… Что ты, Петер! Мало того, что двух молодых коней отдаешь колхозу… еще и самую лучшую молочную корову уводить из дому. Не к добру это, сын, вспомнишь мои слова.
– Не забудь и мои, мать, – улыбнулся Петер. – Это только к добру. Все самое лучшее надо отдать колхозу, тогда он будет процветать, и всем от этого будет польза. Я не знал бы, куда деваться от стыда, если бы мы сдали на ферму Пиектале. Ведь у соседей тоже есть глаза. Осмеют нас, скрягами назовут. Тебе этого хочется?
Старая Гандриене перестала ссориться с сыном, но не легко было у нее на сердце, когда молодую Буренушку уводили в усадьбу Стабулниеки на молочнотоварную ферму. Гандриене пошла с сыном и, отведя в сторону заведующую фермой Ольгу Липстынь, начала подробно рассказывать, какая добрая скотинка ее Буренушка:
– Когда доишь, не брыкается, молочка не задерживает ни капельки, только любит, чтобы с ней обходились ласково. Ты приглядывай за ней, Ольга, присматривай за доярками, пусть не бьют и не ругают и чтоб всегда было чистое вымя.
– Будьте покойны, матушка Гандриене… – улыбаясь, успокаивала Ольга старую крестьянку. – С Буренушкой здесь ничего плохого не случится.
– Когда-нибудь и охапочку клевера надо подкинуть, – не унималась Гандриене. – Скотинка его страсть как любит. А то одной болотной осокой можно скоро заморить… На, Буренушка, на, моя коровушка, поешь хлебца… кто тебе теперь даст полакомиться… – она отламывала по кусочку от большого прихваченного с собой ломтя и кормила корову. Уходя, Гандриене уронила несколько слезинок и долго оглядывалась на большой коровник, откуда доносилось мычание приведенных коров.
– Видел ты, Петер, каких коров привел Мурниек? – заговорила она, когда коровник скрылся из виду. – Две старые передойки, еще старше нашей Пиектале. Не отдал на ферму свою лучшую скотину. Одному господу видно, что он будет делать с тремя молодыми коровами. На позапрошлой неделе я своими глазами видела их у него в хлеву. Как же так получается: одним оставляют по корове и телке, а этому целых три дойных. Разве это порядок – каждый делает, что ему вздумается?
Петер остановился среди дороги.
– Ты правду говоришь, мать? – спросил он. – Ты точно знаешь, что у Мурииека в усадьбе остались три молодые коровы?
– С какой стати мне врать! – Гандриене даже обиделась. – Своими глазами видела. Если не успел продать, куда же им деваться? И такому человеку доверяют колхозное имущество, в таких руках будут ключи от амбара…
– Знаешь, мать, ты иди домой, а я вернусь на ферму, – сказал Петер. – Так это оставить нельзя.
– А почему обязательно тебе ввязываться в это дело? – вдруг стала сокрушаться Гандриене. – Разве другие ослепли, разве у них языка нет? Еще обозлится, врагов наживешь. Мурниек и так горластый, попробуй перекричать его.
– Я не для себя стараюсь! Это не мое личное дело, а дело всего колхоза, поэтому молчать нельзя.
Петер вернулся на ферму и разыскал Регута, который весь день провел в Стабулниеках.
– Товарищ председатель, нет у нас порядка, – начал молодой Гандрис. – Собрание постановило одно, а как доходит до дела, поступаем совсем по-другому. Так мы далеко не уедем.
– Что случилось? – спросил Регут.
Петер рассказал о Мурниеке.
– Ишь, какой ловкач… – пробурчал председатель колхоза. Лицо его помрачнело. – Я ходил к телефону, когда Мурниек привел коров. Хорошо, что сказал. Мы это дело так не оставим. Нельзя оставлять сорняки, где заметишь, сразу надо выпалывать, иначе все поле зарастет. Ну, а как, Петер, с конефермой, в Мелдерах уж был? Помещение осмотрел?
– Был, товарищ Регут… – ответил Петер. Глаза его заблестели. – Если приспособить коровник и еще кое-какие хозяйственные постройки, можно разместить около полсотни лошадей. Для жеребят, правда, придется новую конюшню строить. Когда будем собирать лошадей?
– Через несколько дней начнем. Из уезда звонил Пилаг. Сказал, что решение правительства о ликвидации коннопрокатного пункта уже принято. Так что ты держись на линии: скоро начнем хозяйничать.
Когда Гандрис ушел, Регут послал за Мурниеком и велел завхозу артели немедленно явиться на молочнотоварную ферму.
– Что за спешка? – осведомился Мурниек, встретив Регута во дворе усадьбы.
– Придется вечером созвать правление, – ответил Регут, мрачно взглянув на Мурниека.
– Опять? – удивился Мурниек. – Только два дня назад заседали. Когда же работать, если так часто будем заседать.
– Ничего не поделаешь, – сказал Регут. – Я совсем не тоскую по заседаниям, но обстоятельства заставляют. Приходится срочно выбивать старый душок из некоторых колхозников. Понятно, Мурниек?
– А что случилось? – Мурниек с тревогой посмотрел на Регута. – Кто-нибудь напакостил?
– Да, и самым подлым образом. Придется искать нового завхоза! – Регут внезапно повысил голос. – Давай сюда ключи! У тебя их нельзя оставить. В кладовой нужен честный хозяин, который не обманет артель и не будет думать только о своем благополучии. Понял? Ты потерял доверие коллектива.
Мурниек смутился, но пытался держаться непринужденно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179