Увидев, что он стоит по колено в крови, Париж пришел в ужас, остановился, пройдя три четверти пути, и принялся яростно сражаться со сторонниками террора, жаждущими продолжения казней, в то время как город хотел, чтобы они прекратились. Таким образом, не изменяя знамени Революции, столица Франции проявляла готовность следовать за ним, но не дальше, чем жирондисты и кордельеры решили его нести.
Знамя Революции должно было бы стать знаменем Парижа, если бы он собрал остатки двух только что упомянутых партий; отныне оно стало бы знаменем умеренной республики, девизом которой были бы слова: «Смерть якобинцам!»
Однако Конвент принимал меры предосторожности, чтобы спасти нескольких якобинцев, уцелевших 9 термидора, и передать лишь в их руки священный ковчег Республики. Но секции, все еще охваченные страхом перед возможным возвращением террора, невольно оказывали роялистам больше услуг, чем могли бы оказать им самые преданные их сторонники.
Никогда еще в Париже не было столько приезжих. Гостиницы были заполнены до отказа. Сен-Жерменское предместье, опустевшее полгода назад, наводнили эмигранты, шуаны, непокорные священники, отказавшиеся присягнуть Республике, обозные солдаты и разведенные женщины.
Ходили слухи, что Тальен и Гош перешли на сторону роялистов. На самом деле роялисты уже завоевали сердца Ровера и Саладена, и им не пришлось завоевывать Ланжюине, Буасси д'Англа, Анри де Ларивьера и Лесажа, которые всегда были роялистами и только маскировались под республиканцев.
Поговаривали также, что Пишегрю получил превосходные предложения, что сначала он их отверг, а затем не смог перед ними устоять, но что дело уладится с помощью миллиона наличными, ренты в двести тысяч ливров, замка Шамбор, герцогства Арбуа и должности губернатора Эльзаса.
Все дивились количеству эмигрантов, одни из которых возвращались в Париж с фальшивыми паспортами и под вымышленными именами; другие приезжали под своими настоящими именами и требовали исключить их из списка эмигрантов; третьи предъявляли фальшивые виды на жительство и доказывали, что вообще не покидали Францию.
Напрасно издавались декреты, предписывающие всякому эмигранту возвращаться в свою коммуну и ожидать там решения Комитета общей безопасности: эмигранты находили способ обойти закон и остаться в Париже.
Все не без тревоги чувствовали, что отнюдь не случайно столько людей с одинаковыми убеждениями собрались в Одном и том же месте.
Все понимали, что затевается нечто серьезное и что в определенный момент земля разверзнется под ногами одной из многочисленных партий, члены которой разгуливали по парижским улицам.
В городе часто встречались люди в серых сюртуках с черными и зелеными воротниками, и прохожие оборачивались вслед каждому из таких сюртуков.
Это был цвет шуанов.
Почти неизменно из-за этих молодых людей, открыто носивших королевскую ливрею, теперь вспыхивали бурные ссоры (раньше ссоры носили характер мелких стычек).
Дюсо и Маршенна, два самых прославленных памфлетиста того времени, оклеивали стены афишами, призывавшими парижан к восстанию.
Старый Лагарп, этот так называемый ученик Вольтера, поначалу боготворивший его и в конце концов отрекшийся от своего учителя, – старый Лагарп, показавший себя страстным демагогом, был арестован; за несколько месяцев, проведенных в заточении, он стал ярым реакционером и поносил Конвент, который удостоил его этой чести.
Некто по имени Леметр открыто содержал в Париже роялистское агентство (оно вело переписку со многими провинциальными организациями) и благодаря хитроумной сети филиалов надеялся превратить всю Францию в Вандею.
В Манте находился один из филиалов агентства, получавшего приказы из Парижа. И вот Леметр, как стало известно, дал для избирателей города роскошный ужин, в конце которого этот амфитрион, возродивший традицию пиров гвардейцев Версаля, приказал подать к столу блюдо с белыми кокардами. Каждый гость взял по кокарде и прицепил ее к своей шляпе.
Не проходило дня, чтобы люди не узнавали об очередном убийстве кого-нибудь из патриотов, сраженного ударом дубины. Убийцей неизменно оказывался кто-нибудь из «невеоятных» или кто-нибудь из молодых людей в серых сюртуках.
Подобные преступления особенно часто происходили в кафе, на улице Закона, бывшей улице Ришелье, у ресторатора Гарши, театре Фейдо или на Итальянском бульваре.
Было ясно, что причиной этих беспорядков было недовольство секций декретами 5 и 13 фрюктидора, что заранее включали в состав Совета пятисот две трети бывших членов Конвента.
Правда, как уже было сказано, состав этих двух третей определялся не самим Конвентом, как поначалу решили секции, а собраниями избирателей.
Секции надеялись на большее: они надеялись на полное обновление и, таким образом, на всецело реакционный состав палаты.
Прежде всего заговорили о выборах председателя.
Однако тенденция к монархизму обозначилась столь явно, что, когда в Конвенте выдвинули предложение о выборе председателя, один из уцелевших жирондистов, по имени Луве, вскричал:
– Хорошо придумано! Чтобы в один прекрасный день кого-нибудь из вас провозгласили Бурбоном.
В связи с этим замечанием, свидетельствующим о том, что кресло председателя могло стать этапом на пути к королевскому трону, было предложено избрать Директорию – исполнительный орган из пяти человек, один из которых регулярно переизбирается; орган, назначающий министров и принимающий решения большинством голосов.
Все эти власти избирались следующим способом (никогда, даже в самые прогрессивные дни Революции, выборы не проводились на столь широкой основе, как теперь).
Голосование проходило в две ступени:
все граждане, достигшие двадцати одного года, ежегодно 1 прериаля на законном основании проводили первичные собрания, а на них определяли состав избирательных собраний;
эти избирательные собрания созывались 20 прериаля, чтобы определить состав обоих советов.
Оба совета, в свою очередь, избирали членов Директории.
V. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СЕКЦИИ ЛЕПЕЛЕТЬЕ
Ввиду того, что 1 прериаля уже прошло и ждать следующего 1 прериаля нельзя было, выборы были назначены на 20 фрюктидора.
Все надеялись, что первым деянием французов, объединившихся после стольких ужасных потрясений, станет, подобно празднику Федерации на Марсовом поле, акт братства, гимн забвению взаимных оскорблений.
Однако жажда мести одержала верх.
Все безупречные, бескорыстные, деятельные патриоты постепенно были изгнаны из секций, начавших заниматься подготовкой к восстанию.
Изгнанные патриоты пришли в Конвент, заполнили трибуны, рассказали, что случилось, предостерегли Конвент от угрожавших ему секций, попросили вернуть им оружие и заявили, что готовы пустить его в ход для защиты Республики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228