– Невзирая на твое категорическое распоряжение.
– Какую же причину выдвинули гусары, чтобы помешать закрыть ворота в три часа, когда существует строгий приказ закрывать в этот час все ворота Страсбура и нарушителям грозит смертная казнь?
– Они сказали, что комиссар Республики возвращается в город через эти ворота вместе со своей невестой.
– Невеста Евлогия Шнейдера! Невеста Кёльнского капуцина!
Сен-Жюст огляделся по сторонам, явно отыскивая Шарля в сумраке, постепенно окутывавшем комнату.
– Если ты ищешь меня, гражданин Сен-Жюст, я здесь, – промолвил юноша, приближаясь к нему.
– Да, подойди сюда; ты слышал, что твой учитель греческого языка собирается жениться?
В тот же миг юноша вспомнил случай с мадемуазель де Брён.
– Рассказ о моих предположениях занял бы слишком много времени.
– Нет уж, расскажи, – сказал Сен-Жюст со смехом, – мы никуда не спешим.
И Шарль поведал об обеде у Евлогия, упомянув эпизод с девушкой и палачом.
На протяжении этого рассказа голова Сен-Жюста оставалась неподвижной, но весь он был охвачен лихорадочным волнением.
Внезапно послышался сильный шум на одной из улиц, ведущей от Кельских ворот к ратуше.
Сен-Жюст несомненно догадался о причине шума, ибо сказал Шарлю:
– Ты волен уйти, дитя мое, но если ты хочешь присутствовать при великом акте правосудия, оставайся.
Любопытство не позволило Шарлю уйти, и он остался. Гонец подошел к окну и отдернул штору.
– Эй! Глядите, – вскричал он, – вот доказательство, что я не ошибся: он здесь!
– Открой окно, – приказал Сен-Жюст.
Гонец повиновался; окно выходило на балкон, нависавший над улицей. Сен-Жюст вышел на балкон; по его знаку Шарль и гонец последовали за ним.
Пробили башенные часы, и Сен-Жюст обернулся: было ровно четыре часа. Кортеж въезжал на площадь.
Четверо скороходов в одеждах национальных цветов бежали перед открытой, несмотря на хмурую погоду, коляской Шнейдера, которую тянули шесть лошадей; сам жених и его роскошно одетая, сияющая молодостью и красотой невеста сидели в глубине кареты, а черные всадники, «гусары смерти» – неизменный его эскорт – с саблями наголо гарцевали вокруг экипажа, отгоняя ударами плашмя, во имя равенства и братства, зевак, подходивших слишком близко к жениху и невесте; вслед за ними тащилась низкая красная повозка с огромными колесами и двумя запряженными лошадьми, разукрашенными трехцветными лентами; она везла доски, перекладины и ступени, также красного цвета; повозкой правили двое мужчин зловещего вида, в черных блузах и алых колпаках с широкой кокардой; они перебрасывались с «гусарами смерти» мрачными шутками. Наконец, в хвосте кортежа ехала небольшая двуколка, а в ней сидел худой, бледный и серьезный человек; зеваки с любопытством указывали на него пальцами, боязливо шепча друг другу на ухо лишь два слова:
– Метр Никола!
Вся эта сцена была залита светом факелов: их несли мужчины, выстроенные в две шеренги.
Шнейдер собирался представить свою невесту Сен-Жюсту, который, как нам уже известно, вышел на балкон, чтобы встретить комиссара.
Спокойный, суровый и невозмутимый, как статуя Правосудия, Сен-Жюст отнюдь не пользовался популярностью. Его боялись и уважали.
Когда собравшиеся внизу люди увидели его на балконе – в костюме народного представителя, в шляпе с плюмажем, с трехцветным поясом и саблей на боку, которую он умел пускать в ход при случае, когда оказывался перед лицом врага, не раздалось приветственных возгласов; лишь робкий шепот пробежал по рядам; затем толпа подалась назад, оставляя свободным большой освещенный круг, куда въехала карета с женихом и невестой, повозка с гильотиной и двуколка с палачом.
Сен-Жюст махнул рукой, призывая всех умолкнуть, и люди, как уже было сказано, не только замолчали, но и попятились назад.
Все решили, что Сен-Жюст первым возьмет слово; в самом деле, после повелительного жеста, исполненного царственного достоинства, он собрался заговорить, но вдруг, к величайшему изумлению зрителей, девушка быстрым движением открыла дверцу кареты, спрыгнула на землю, закрыла дверцу и, став на мостовой на колени, вскричала посреди торжественной тишины:
– Правосудия, гражданин! Я требую его у Сен-Жюста и Конвента!
– Против кого ты выступаешь? – спросил Сен-Жюст звенящим резким голосом.
– Против этого человека, против Евлогия Шнейдера, против чрезвычайного комиссара Республики.
– Говори, что он сделал? – спросил Сен-Жюст. – Правосудие слушает тебя.
И тогда взволнованным голосом, но уверенно и громко девушка рассказала о своей страшной драме, о смерти матери, об аресте отца, об эшафоте, установленном перед ее домом, о предложенном ей выборе, и при каждой ужасной подробности, в которую, казалось, с трудом верили слушатели, она призывала в свидетели то палача, то его подручных, то «гусаров смерти», то, наконец, самого Шнейдера, и каждый, к кому она обращалась, отвечал:
– Да, это правда!
Исключение составлял ошеломленный Шнейдер, съежившийся, словно ягуар перед прыжком, но тоже подтвердивший ее слова своим молчанием.
Сен-Жюст, кусая пальцы, выслушал ее до конца и сказал:
– Ты требовала справедливости, гражданка Клотильда Брён, и ты ее получишь. Но скажи, что бы ты сделала, если бы я не был расположен вершить суд?
Девушка достала спрятанный на груди кинжал.
– Я бы заколола его сегодня вечером в постели, – сказала она, – Шарлотта Корде научила нас обращаться с Маратами! А теперь, – прибавила она, – теперь, когда я вольна удалиться, чтобы оплакивать свою мать и утешать своего отца, я прошу тебя помиловать этого человека.
При словах «помиловать этого человека» Сен-Жюст вздрогнул, как будто его ужалила змея.
– Помиловать его? – вскричал он, стукнув кулаком по перилам балкона. – Помиловать этого мерзавца? Помиловать Кёльнского капуцина? Ты шутишь, девушка; если бы я это сделал, Правосудие расправило бы свои крылья и улетело бы от нас навсегда. Помиловать?!
И его голос прогремел со страшной силой, так что было слышно повсюду:
– На гильотину его!
Бледный, худой и серьезный человек спустился со своей двуколки, встал под балконом, снял шляпу и поклонился.
– Должен ли я отрубить ему голову, гражданин Сен-Жюст? – смиренно спросил он.
– К несчастью, я не имею на это права, – отвечал Сен-Жюст, – не то через четверть часа человечество было бы отомщено, однако судьба чрезвычайного комиссара Республики зависит от Революционного трибунала, а не от меня. Нет, пока пусть его подвергнут наказанию, которое он сам придумал: привяжите его к гильотине; сейчас – позор, а позже – смерть!
И величественным жестом он протянул руку в сторону Парижа.
Затем, исполнив до конца свою роль в этой драме, он подтолкнул вперед гонца, принесшего ему весть о том, что его распоряжения были нарушены, а также маленького Шарля, которому он только что вернул свободу, свершив тем самым другой акт справедливости, закрыл окно и положил руку на плечо мальчика со словами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228