Замерев, подобно каменной статуе, он прислушивается к пульсу работающих машин. Потом достает карманный фонарик, отвертку и протискивается мимо меня. Приблизившись к кормовому люку, он поднимает пайолу, светит вниз и подзывает меня. Там, внизу, виднеется еще более запутанное нагромождение труб, фильтров, клапанов и краников. Это лишь часть систем водяного охлаждения, масляной смазки и подачи топлива.
Теперь я тоже вижу: из одной трубы течет тоненькая струйка воды. Йоганн бросает на меня красноречивый взгляд и, держа свои инструменты, начинает пробираться к месту аварии между труб, изгибаясь во все стороны подобно акробату. Спустя немного времени он подает мне несколько болтов и гаек. Он снимает герметизирующий кожух с трубы. Я не могу понять, что он кричит мне. Ему приходится высунуть свою голову из переплетения труб, пока до меня не доходит: помощник дизелиста должен отрезать новую уплотнительную прокладку. Внезапно всем находится дело. Эта починка не из самых легких. На спине Йоганна растекается большое темное пятно пота. Наконец он, весь в масле, выбирается из железных джунглей и подмигивает мне — ему удалось справиться с проблемой. Но как он смог сразу определить неисправность? Должно быть, у него есть шестое чувство во всем, что касается двигателей.
Без пяти минут двенадцать приходит свежая смена. Последний глоток яблочного сока, вытереть руки ветошью, и больше никаких мыслей, кроме одной: побыстрее выбраться из этой механизированной пещеры и скорее на пост управления, за первым глотком свежего воздуха.
Пятнадцатый день в море. Уже прошло две недели. Сегодня низкие волны. Они беспорядочно сталкиваются без какого-либо намека на слаженное движение масс воды. Лодка неуверенно взбирается на их гребни, не имея возможности попасть в их ритм, которого попросту нет. Старые донные волны, которые можно изредка ощутить под гладью океана, возмущаемой резкими поверхностными волнами, вносят свои вариации в неровное дыхание Атлантики.
За все это время нам не встретилось ничего, за исключением одной бочки, нескольких ящиков и однажды сотен винных пробок, чье появление озадачило даже командира:
— Они остались не после кутежа — только пробки и ни одной пустой бутылки — так не бывает!
Я стою вахту вместе со штурманом. По крайней мере, я буду поддерживать свои бицепсы в форме. Держа в руках тяжелый бинокль, я чувствую каждый мускул, начиная от предплечья и заканчивая лопатками. По сравнению с первым часом я начал чаще опускать его. Штурман может часами держать свой бинокль перед глазами. Можно подумать, он появился на свет с руками, согнутыми под прямым углом в локтях и прижатыми к туловищу.
— Мы живем жизнью, которую можно назвать двойной, — начинает он ни с того, ни с сего.
Я не понимаю, к чем он клонит. Членораздельная речь не относится к достоинствам штурмана, к тому же его слова долетают до меня промеж его кожаных перчаток:
— Половина жизни, так сказать, проходит на борту, другая половина — на берегу.
Он хочет сказать что-то еще, но видно, что не может подобрать подходящие слова.
Мы оба заняты обзором своих секторов наблюдения.
— Дело в следующем, — наконец, продолжает он. — мы здесь предоставлены сами себе — нет ни почты, ни связи, вообще ничего. Но все-таки есть нечто, соединяющее нас с домом.
— Что именно?
— Например, есть вещи, которые постоянно беспокоят тебя. Ты всегда тревожишься, как там дела дома. Больше всего — как там твои близкие. Они даже не догадываются, где мы находимся в этот момент, какое море бороздим сейчас.
Опять пауза. Затем он продолжает развивать свою мысль.
— Когда мы выходим в море, — он не сразу договаривает предложение до конца. — мы уже наполовину вычеркнуты из числа живых. Если с лодкой и правда что-то произойдет, пройдут месяцы, пока родным сообщат о ее гибели.
Тишина. Внезапно он заявляет:
— Если человек женился, считай, что он пропал.
Это объявляется таким тоном, что сразу становится понятно: эта максима не подлежит сомнению.
Я начинаю догадываться. Он говорит про себя. Но я делаю вид, как будто речь по-прежнему идет об общих вещах.
— Ну, не знаю, Крихбаум, так ли уж важно обручальное кольцо… Сколько времени женат шеф?
— Всего пару лет. Надменная дама — блонда с перманентной завивкой.
Теперь, когда к его облегчению разговор пошел не о его проблемах, он говорит легко, без колебаний:
— Она поставила что-то вроде ультиматума: «Я не позволю испортить себе жизнь!» — типа того. Похоже, она не испытывает недостатка в развлечениях в то время, как мы проветриваемся здесь. Одним словом, шефу повезло. К тому же она сейчас беременна.
Снова молчание. Когда Крихбаум продолжает разговор, он опять говорит медленно, как в самом начале:
— Понимаешь, что таскаешь с собой слишком много балласта — лучше не думать обо всем этом!
Мы опять погружаемся в осмотр горизонта. Я разглядываю его в бинокль, дюйм за дюймом. Затем опускаю бинокль и окидываю взглядом море и небо, чтобы дать отдохнуть глазным мышцам. Потом прищуриваюсь и опять подношу окуляры к глазам. Все та же рутина: осмотреть горизонт, опустить бинокль, осмотреться вокруг, опять поднять бинокль.
По курсу лодки, два румба слева по борту, виднеется полоса тумана — клок грязной, темно-зеленой шерсти, прилипшей к горизонту. Штурман сосредотачивает свое внимание в этом направлении. Туман всегда вызывает подозрение.
Проходит добрых десять минут, прежде он продолжает свою мысль:
— Пожалуй, это единственное, что можно сделать в таком случае, убраться подальше от всего этого menkenke!
Это слово крутится некоторое время у меня в голове:
— «Menkenke» — на идиш это значит «сумка с сюрпризами» или что-то в этом роде? Откуда он знает это слово: «menkenke»? «Fisimatenten» — у него другое значение — «неприятности». «Menkenke»… «Fisimatenten» — с ума сойдешь, размышляя о подобных словах.
Я подумал про прапорщика Ульманна. У него тоже есть свои проблемы. Ульманн из Бреслау. Глядя на курносый нос и редкие веснушки, разбросанные по всему лицу, ему не дашь больше четырнадцати лет от роду. На базе я как-то увидел его в синей парадной форме. В большой фуражке на голове он был похож на клоуна, одетого в костюм, который был куплен ему на вырост.
О нем сложилось хорошее мнение. Похоже, он крепкий парень. На самом деле, правильнее будет назвать его не «маленький», а «небольшой». И, присмотревшись к нему повнимательнее, понимаешь, что он старше, чем кажется. Не все морщины на его лице появились от смеха.
Однажды, когда я остался с ним наедине в унтер-офицерской каюте, он начал странно себя вести: бесцельно перебирал кухонную утварь на столе, переставляя ее то туда, то сюда, перекладывал нож параллельно вилке и при этом время от времени посматривал на меня, явно стараясь обратить на себя внимание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
Теперь я тоже вижу: из одной трубы течет тоненькая струйка воды. Йоганн бросает на меня красноречивый взгляд и, держа свои инструменты, начинает пробираться к месту аварии между труб, изгибаясь во все стороны подобно акробату. Спустя немного времени он подает мне несколько болтов и гаек. Он снимает герметизирующий кожух с трубы. Я не могу понять, что он кричит мне. Ему приходится высунуть свою голову из переплетения труб, пока до меня не доходит: помощник дизелиста должен отрезать новую уплотнительную прокладку. Внезапно всем находится дело. Эта починка не из самых легких. На спине Йоганна растекается большое темное пятно пота. Наконец он, весь в масле, выбирается из железных джунглей и подмигивает мне — ему удалось справиться с проблемой. Но как он смог сразу определить неисправность? Должно быть, у него есть шестое чувство во всем, что касается двигателей.
Без пяти минут двенадцать приходит свежая смена. Последний глоток яблочного сока, вытереть руки ветошью, и больше никаких мыслей, кроме одной: побыстрее выбраться из этой механизированной пещеры и скорее на пост управления, за первым глотком свежего воздуха.
Пятнадцатый день в море. Уже прошло две недели. Сегодня низкие волны. Они беспорядочно сталкиваются без какого-либо намека на слаженное движение масс воды. Лодка неуверенно взбирается на их гребни, не имея возможности попасть в их ритм, которого попросту нет. Старые донные волны, которые можно изредка ощутить под гладью океана, возмущаемой резкими поверхностными волнами, вносят свои вариации в неровное дыхание Атлантики.
За все это время нам не встретилось ничего, за исключением одной бочки, нескольких ящиков и однажды сотен винных пробок, чье появление озадачило даже командира:
— Они остались не после кутежа — только пробки и ни одной пустой бутылки — так не бывает!
Я стою вахту вместе со штурманом. По крайней мере, я буду поддерживать свои бицепсы в форме. Держа в руках тяжелый бинокль, я чувствую каждый мускул, начиная от предплечья и заканчивая лопатками. По сравнению с первым часом я начал чаще опускать его. Штурман может часами держать свой бинокль перед глазами. Можно подумать, он появился на свет с руками, согнутыми под прямым углом в локтях и прижатыми к туловищу.
— Мы живем жизнью, которую можно назвать двойной, — начинает он ни с того, ни с сего.
Я не понимаю, к чем он клонит. Членораздельная речь не относится к достоинствам штурмана, к тому же его слова долетают до меня промеж его кожаных перчаток:
— Половина жизни, так сказать, проходит на борту, другая половина — на берегу.
Он хочет сказать что-то еще, но видно, что не может подобрать подходящие слова.
Мы оба заняты обзором своих секторов наблюдения.
— Дело в следующем, — наконец, продолжает он. — мы здесь предоставлены сами себе — нет ни почты, ни связи, вообще ничего. Но все-таки есть нечто, соединяющее нас с домом.
— Что именно?
— Например, есть вещи, которые постоянно беспокоят тебя. Ты всегда тревожишься, как там дела дома. Больше всего — как там твои близкие. Они даже не догадываются, где мы находимся в этот момент, какое море бороздим сейчас.
Опять пауза. Затем он продолжает развивать свою мысль.
— Когда мы выходим в море, — он не сразу договаривает предложение до конца. — мы уже наполовину вычеркнуты из числа живых. Если с лодкой и правда что-то произойдет, пройдут месяцы, пока родным сообщат о ее гибели.
Тишина. Внезапно он заявляет:
— Если человек женился, считай, что он пропал.
Это объявляется таким тоном, что сразу становится понятно: эта максима не подлежит сомнению.
Я начинаю догадываться. Он говорит про себя. Но я делаю вид, как будто речь по-прежнему идет об общих вещах.
— Ну, не знаю, Крихбаум, так ли уж важно обручальное кольцо… Сколько времени женат шеф?
— Всего пару лет. Надменная дама — блонда с перманентной завивкой.
Теперь, когда к его облегчению разговор пошел не о его проблемах, он говорит легко, без колебаний:
— Она поставила что-то вроде ультиматума: «Я не позволю испортить себе жизнь!» — типа того. Похоже, она не испытывает недостатка в развлечениях в то время, как мы проветриваемся здесь. Одним словом, шефу повезло. К тому же она сейчас беременна.
Снова молчание. Когда Крихбаум продолжает разговор, он опять говорит медленно, как в самом начале:
— Понимаешь, что таскаешь с собой слишком много балласта — лучше не думать обо всем этом!
Мы опять погружаемся в осмотр горизонта. Я разглядываю его в бинокль, дюйм за дюймом. Затем опускаю бинокль и окидываю взглядом море и небо, чтобы дать отдохнуть глазным мышцам. Потом прищуриваюсь и опять подношу окуляры к глазам. Все та же рутина: осмотреть горизонт, опустить бинокль, осмотреться вокруг, опять поднять бинокль.
По курсу лодки, два румба слева по борту, виднеется полоса тумана — клок грязной, темно-зеленой шерсти, прилипшей к горизонту. Штурман сосредотачивает свое внимание в этом направлении. Туман всегда вызывает подозрение.
Проходит добрых десять минут, прежде он продолжает свою мысль:
— Пожалуй, это единственное, что можно сделать в таком случае, убраться подальше от всего этого menkenke!
Это слово крутится некоторое время у меня в голове:
— «Menkenke» — на идиш это значит «сумка с сюрпризами» или что-то в этом роде? Откуда он знает это слово: «menkenke»? «Fisimatenten» — у него другое значение — «неприятности». «Menkenke»… «Fisimatenten» — с ума сойдешь, размышляя о подобных словах.
Я подумал про прапорщика Ульманна. У него тоже есть свои проблемы. Ульманн из Бреслау. Глядя на курносый нос и редкие веснушки, разбросанные по всему лицу, ему не дашь больше четырнадцати лет от роду. На базе я как-то увидел его в синей парадной форме. В большой фуражке на голове он был похож на клоуна, одетого в костюм, который был куплен ему на вырост.
О нем сложилось хорошее мнение. Похоже, он крепкий парень. На самом деле, правильнее будет назвать его не «маленький», а «небольшой». И, присмотревшись к нему повнимательнее, понимаешь, что он старше, чем кажется. Не все морщины на его лице появились от смеха.
Однажды, когда я остался с ним наедине в унтер-офицерской каюте, он начал странно себя вести: бесцельно перебирал кухонную утварь на столе, переставляя ее то туда, то сюда, перекладывал нож параллельно вилке и при этом время от времени посматривал на меня, явно стараясь обратить на себя внимание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174