Насколько я могу судить, работа на корме устойчиво и методично продвигается. Шеф поручил разбираться с батареями двоим электромотористам. Сумеют ли они справиться?
Совещание распускается: остаются только командир и Айзенберг, помощник по центральному посту. Для людей, медленно протискивающихся мимо, командир дает представление, обустроившись поудобнее на рундуке с картами, закутавшись в свою кожаную куртку и засунув обе руки глубоко в карманы, олицетворяя собой расслабленное спокойствие человека, который знает, что может положиться на своих специалистов.
Входит Пилигрим и просит разрешения пройти вперед, чтобы поискать проволоку.
— Проходите! — разрешает Старик. Нам нужна проволока? Значит, она у нас будет, пусть даже нам придется вытянуть ее из собственных задниц.
Из люка, ведущего в носовой отсек, выскакивает боцман, сияющий, как ребенок около рождественской елки, держа в промасленных руках пару метров старого толстого провода.
— Ну, что сказать? — говорит Старик. — В любом случае, хоть что-то!
Первый номер шлепает на корму по воде, которая в хвостовой части центрального поста уже поднялась над палубными плитами, и пролезает через люк в помещение младших офицеров, где под пайолами скрыта вторая батарея.
— Замечательно! — слышу я голос шефа на корме.
Боцман возвращается с таким видом, будто ему принадлежит честь открытия Америки. Наивная душа. Неужели он не понимает, что этот кусок провода не решит нашу проблему?
— Продолжайте искать! — велит Старик первому номеру. Затем минут на десять воцаряется тишина: он лишен публики, перед которой можно играть.
— Будем надеяться, что они не вернутся с траловыми сетями, — наконец произносит он.
Траловые сети? Я вспоминаю бретонских ловцов устриц, тянущих свой неводы по песчаному дну, чтобы вытащить оттуда зарывшиеся раковины. Но мы-то точно лежим не на песчаном дне. Вокруг нас скалы. А это значит, что сетью нашу лодку никак нельзя поймать — если только они представляют из себя то, о чем я подумал.
Снова появляется шеф.
— Как подвигаются дела? — спрашивает командир.
— Хорошо. Почти закончили. Еще три банки, господин каплей.
— А на корме?
— Так себе!
Так себе. Это означает, что дела плохи.
Я опускаюсь на кожаный диван в кают-компании и пытаюсь проанализировать создавшуюся ситуацию: когда мы камнем падали на дно, Старик приказал продуть все, что было возможно. Но это ничего не дало: к тому моменту мы уже набрали столько воды, что ее вес нельзя было скомпенсировать вытеснением воды из цистерн плавучести. Лодка продолжала тонуть, хоть все емкости и были продуты. Следовательно, может статься, что мы лежим на дне, а в наших цистернах все еще находится воздух — тот самый, которым мы продували их. И этот воздух сможет поднять нас — но только если мы сможем уменьшить вес лодки. Это где-то похоже на пребывание в гондоле полностью надутого воздушного шара, удерживаемого на земле лишь избыточным балластом. Достаточно выбросить балласт из гондолы, и шар взмоет вверх. Все выглядит замечательно, но только при одном условии — что воздушные клапаны в наших цистернах плавучести не пропускают воду. Если клапаны тоже повреждены — то есть, если их нельзя перекрыть — то надо полагать, что в них не осталось воздуха, и сколько бы мы не продували их, даже израсходовав весь запас сжатого воздуха в баллонах — ни к чему это не приведет.
Конечно, возможно вытащить лодку с глубины и динамическим способом. Запустив электродвигатель и повернув оба гидроплана в верхнее положение, лодку можно поднять по диагонали, как взлетающий аэроплан. Но этим методом можно воспользоваться только при небольшом избыточном весе. В нашем случае он явно не сработает: лодка слишком тяжела. И еще неизвестно, осталось ли в наших аккумуляторах достаточно энергии, чтобы хоть несколько минут проворачивать наши винты. Имеет ли шеф хоть малейшее представление о том, какую мощность могут отдать несколько неповрежденных батарей?
У нас, водоплавающих, нет иного выбора, кроме как воспользоваться способом воздухоплавателей. Значит, необходимо избавиться от воды, проникшей внутрь лодки. Выгнать ее. Любой ценой.
А потом вверх! Вверх и за борт, и вплавь к берегу.
Я смогу повесить свои фотопленки на шею. Я упаковал их в один водонепроницаемый сверток. Такой упаковке даже шторм не страшен. Надо спасти хотя бы их. Таких фотографий никогда раньше не было.
Будь проклято течение в проливе — если бы не оно…
Лопата песка нам под киль — и в самую последнюю минуту. Это просто чудо.
Старик кусает нижнюю губу. Сейчас думает и управляет шеф. Все зависит только от его решений. Выдержит ли он? Ведь он еще не расслабился ни на минуту.
Кажется, все течи устранены, лишь иногда то тут, то там слышатся странные капающие звуки — это несколько незатянувшихся ран в нашей стальной шкуре. А что с той водой, что уже внутри лодки? Я понятия не имею, сколько ее. Каждый литр воды — это лишний килограмм, вес которого я ощущаю всеми нервами своего тела. Мы грузные, тяжелые — чудовищно тяжелые. Мы приросли ко дну, словно пустили в него корни.
— Здесь воняет дерьмом! — это Вилли Оловянные Уши.
— Так распахни окна! — ржет Френссен.
На корме раздается хлопок, а за ним — шипение, словно выпускают пар из котла. Этот звук пронзает меня насквозь. Ради бога, что случилось на этот раз? Затем свист переходит в звук ацетиленовой горелки, режущей сталь. Нет сил пойти назад, чтобы посмотреть, что же это на самом деле.
Что сейчас творится в голове у Старика? О чем он думает, сидя, запрокинув голову, и уставившись в воздух, которым трудно дышать? Попробуем всплыть, направить лодку к африканскому побережью, чтобы посадить на мель поближе к берегу? Это кажется наиболее вероятным, ибо он хочет всплыть до наступления рассвета. С другой стороны, если бы он собирался всего лишь всплыть и десантировать нас за борт, его бы не волновало, наведет команда машинного отделения порядок в кормовом отсеке или нет до наступления утра. Но это именно то, что он продолжает постоянно требовать.
Спасаться вплавь в темноте — довольно рискованная затея. Течение растащит нас в разные стороны в считанные секунды. Смогут ли Томми вообще заметить нас в темноте? На наших спасательных жилетах нет мигающих маячков. Нет даже красных сигнальных ракет. Мы абсолютно неподготовлены к аварийной эвакуации.
Старик молчит, словно воды в рот набрал. Я не решаюсь задать ему вопрос. Сначала, очевидно, надо попытаться оторвать лодку с грунта, избавившись от водного балласта. А потом, если нам это удастся, что потом?
В этот момент он является в кают-компанию собственной персоной.
— Ему гарантирована медаль, — слышу я его слова. — Эдакая звонкая побрякушка — Крест Виктории или что-то в этом роде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
Совещание распускается: остаются только командир и Айзенберг, помощник по центральному посту. Для людей, медленно протискивающихся мимо, командир дает представление, обустроившись поудобнее на рундуке с картами, закутавшись в свою кожаную куртку и засунув обе руки глубоко в карманы, олицетворяя собой расслабленное спокойствие человека, который знает, что может положиться на своих специалистов.
Входит Пилигрим и просит разрешения пройти вперед, чтобы поискать проволоку.
— Проходите! — разрешает Старик. Нам нужна проволока? Значит, она у нас будет, пусть даже нам придется вытянуть ее из собственных задниц.
Из люка, ведущего в носовой отсек, выскакивает боцман, сияющий, как ребенок около рождественской елки, держа в промасленных руках пару метров старого толстого провода.
— Ну, что сказать? — говорит Старик. — В любом случае, хоть что-то!
Первый номер шлепает на корму по воде, которая в хвостовой части центрального поста уже поднялась над палубными плитами, и пролезает через люк в помещение младших офицеров, где под пайолами скрыта вторая батарея.
— Замечательно! — слышу я голос шефа на корме.
Боцман возвращается с таким видом, будто ему принадлежит честь открытия Америки. Наивная душа. Неужели он не понимает, что этот кусок провода не решит нашу проблему?
— Продолжайте искать! — велит Старик первому номеру. Затем минут на десять воцаряется тишина: он лишен публики, перед которой можно играть.
— Будем надеяться, что они не вернутся с траловыми сетями, — наконец произносит он.
Траловые сети? Я вспоминаю бретонских ловцов устриц, тянущих свой неводы по песчаному дну, чтобы вытащить оттуда зарывшиеся раковины. Но мы-то точно лежим не на песчаном дне. Вокруг нас скалы. А это значит, что сетью нашу лодку никак нельзя поймать — если только они представляют из себя то, о чем я подумал.
Снова появляется шеф.
— Как подвигаются дела? — спрашивает командир.
— Хорошо. Почти закончили. Еще три банки, господин каплей.
— А на корме?
— Так себе!
Так себе. Это означает, что дела плохи.
Я опускаюсь на кожаный диван в кают-компании и пытаюсь проанализировать создавшуюся ситуацию: когда мы камнем падали на дно, Старик приказал продуть все, что было возможно. Но это ничего не дало: к тому моменту мы уже набрали столько воды, что ее вес нельзя было скомпенсировать вытеснением воды из цистерн плавучести. Лодка продолжала тонуть, хоть все емкости и были продуты. Следовательно, может статься, что мы лежим на дне, а в наших цистернах все еще находится воздух — тот самый, которым мы продували их. И этот воздух сможет поднять нас — но только если мы сможем уменьшить вес лодки. Это где-то похоже на пребывание в гондоле полностью надутого воздушного шара, удерживаемого на земле лишь избыточным балластом. Достаточно выбросить балласт из гондолы, и шар взмоет вверх. Все выглядит замечательно, но только при одном условии — что воздушные клапаны в наших цистернах плавучести не пропускают воду. Если клапаны тоже повреждены — то есть, если их нельзя перекрыть — то надо полагать, что в них не осталось воздуха, и сколько бы мы не продували их, даже израсходовав весь запас сжатого воздуха в баллонах — ни к чему это не приведет.
Конечно, возможно вытащить лодку с глубины и динамическим способом. Запустив электродвигатель и повернув оба гидроплана в верхнее положение, лодку можно поднять по диагонали, как взлетающий аэроплан. Но этим методом можно воспользоваться только при небольшом избыточном весе. В нашем случае он явно не сработает: лодка слишком тяжела. И еще неизвестно, осталось ли в наших аккумуляторах достаточно энергии, чтобы хоть несколько минут проворачивать наши винты. Имеет ли шеф хоть малейшее представление о том, какую мощность могут отдать несколько неповрежденных батарей?
У нас, водоплавающих, нет иного выбора, кроме как воспользоваться способом воздухоплавателей. Значит, необходимо избавиться от воды, проникшей внутрь лодки. Выгнать ее. Любой ценой.
А потом вверх! Вверх и за борт, и вплавь к берегу.
Я смогу повесить свои фотопленки на шею. Я упаковал их в один водонепроницаемый сверток. Такой упаковке даже шторм не страшен. Надо спасти хотя бы их. Таких фотографий никогда раньше не было.
Будь проклято течение в проливе — если бы не оно…
Лопата песка нам под киль — и в самую последнюю минуту. Это просто чудо.
Старик кусает нижнюю губу. Сейчас думает и управляет шеф. Все зависит только от его решений. Выдержит ли он? Ведь он еще не расслабился ни на минуту.
Кажется, все течи устранены, лишь иногда то тут, то там слышатся странные капающие звуки — это несколько незатянувшихся ран в нашей стальной шкуре. А что с той водой, что уже внутри лодки? Я понятия не имею, сколько ее. Каждый литр воды — это лишний килограмм, вес которого я ощущаю всеми нервами своего тела. Мы грузные, тяжелые — чудовищно тяжелые. Мы приросли ко дну, словно пустили в него корни.
— Здесь воняет дерьмом! — это Вилли Оловянные Уши.
— Так распахни окна! — ржет Френссен.
На корме раздается хлопок, а за ним — шипение, словно выпускают пар из котла. Этот звук пронзает меня насквозь. Ради бога, что случилось на этот раз? Затем свист переходит в звук ацетиленовой горелки, режущей сталь. Нет сил пойти назад, чтобы посмотреть, что же это на самом деле.
Что сейчас творится в голове у Старика? О чем он думает, сидя, запрокинув голову, и уставившись в воздух, которым трудно дышать? Попробуем всплыть, направить лодку к африканскому побережью, чтобы посадить на мель поближе к берегу? Это кажется наиболее вероятным, ибо он хочет всплыть до наступления рассвета. С другой стороны, если бы он собирался всего лишь всплыть и десантировать нас за борт, его бы не волновало, наведет команда машинного отделения порядок в кормовом отсеке или нет до наступления утра. Но это именно то, что он продолжает постоянно требовать.
Спасаться вплавь в темноте — довольно рискованная затея. Течение растащит нас в разные стороны в считанные секунды. Смогут ли Томми вообще заметить нас в темноте? На наших спасательных жилетах нет мигающих маячков. Нет даже красных сигнальных ракет. Мы абсолютно неподготовлены к аварийной эвакуации.
Старик молчит, словно воды в рот набрал. Я не решаюсь задать ему вопрос. Сначала, очевидно, надо попытаться оторвать лодку с грунта, избавившись от водного балласта. А потом, если нам это удастся, что потом?
В этот момент он является в кают-компанию собственной персоной.
— Ему гарантирована медаль, — слышу я его слова. — Эдакая звонкая побрякушка — Крест Виктории или что-то в этом роде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174