Один из переоборудованных под перевозку войск? Я не хочу даже думать о последствиях попадания торпеды в заполненный солдатами транспорт… Вспомнился пьяный горлодер в баре «Ройаль»: «Уничтожайте врага, а не только его корабли!»
Снизу докладывают, что радист принял сигналы SOS с британских пароходов.
— Ну, ну, — говорит Старик. Ни слова более.
В 07.30 мы принимаем сообщение от одной из наших лодок. Штурман, очевидно, по рассеянности зачитывает его вслух:
— «Потопили три парохода. Возможно, и четвертый тоже. Четыре часа преследовали глубинными бомбами. Конвой разбился на группы и отдельные корабли. Контакт потерян. Преследую к юго-западу. UZ».
Я вглядываюсь в зарево над горизонтом, в котором время от времени мелькают яркие вспышки.
В моем мозгу проносится бессмысленная череда смешанных кадров: проектор крутится слишком быстро. Полосы кинопленки склеены беспорядочно, случайно, многие эпизоды повторяются. Снова и снова я вижу столбы взрывов, которые замирают на несколько мгновений, чтобы осыпаться ливнем деревянных обломков и железных кусков. Я вижу черные клубы дыма, затягивающие небо подобно гигантским моткам шерсти. Затем грохочущая вспышка, полыхающее на поверхности горючее — и барахтающиеся перед нами в воде черные точки.
Меня охватывает ужас от осознания того, что натворили наши торпеды. Запоздалая реакция. Одно нажатие на пусковой рычаг! Я закрываю глаза, чтобы прогнать навязчивое видение, но по-прежнему вижу море огня, разливающееся по поверхности воды, и людей, плывущих изо всех сил, чтобы спасти свои жизни.
Что чувствует Старик, когда перед его мысленным взором проходят все потопленные им корабли? А когда он думает о всех людях, бывших на борту этих кораблей и ушедших на дно вместе с ними, или разорванных на части взрывами торпед — обваренных, искалеченных, лишившихся частей своих тел, сгоревших заживо, задохнувшихся, утонувших, раздавленных. Или наполовину ошпаренных, наполовину задохнувшихся, и лишь затем утонувших. На его счету почти двести тысяч тонн: гавань средних размеров, заполненная судами, уничтоженными им одним.
Спустя некоторое время снизу докладывают, что принята радиограмма. Купш вошел в контакт с тем же самым конвоем; Стекманн поразил шеститысячник.
Меня охватывает прилив усталости. Мне нельзя прислоняться к бульверку или дальномеру — а то я могу заснуть стоя. В моем черепе гулкая пустота, как в опорожненной бочке. И я ощущаю судороги, сводящие мой желудок. И давление в мочевом пузыре. На негнущихся ногах я спускаюсь в лодку.
Старшего механика Франца не видать в его каюте. После того, как он свалял такого дурака, он старается не показываться на людях. На самом деле у него сейчас должно быть время отдыха. Вероятно, он боится высунуть нос из машинного отделения.
Рванувшись в сторону кормы, к гальюну, я наталкиваюсь у его двери на второго вахтенного офицера. Значит, его мучает та же потребность, что и меня. Боже мой, ну и вид у него: осунувшееся, раздраженное лицо старого гнома. Мне кажется, что торчащая щетина его бороды и то потемнела. Я смотрю на него в замешательстве, пока до меня не доходит, что это обман зрения, создаваемый побелевшей кожей, которая стала одного цвета с мелом. Просто щетина стала больше выделяться.
Когда он появляется из-за двери, то спрашивает у стюарда кофе.
— Думаю, лимонад был бы более уместен, — замечаю я.
Стюард замешкался, не зная, чего от него хотят. Второй вахтенный вытягивается в углу койки, не считая нужным отвечать что-либо.
— Лимонад, — я принимаю вместо него решение. — И для меня тоже.
Сон пойдет нам обоим на пользу. Зачем же тогда пить кофе?
Только я начал с наслаждением устраиваться на койке, как появляется Старик и требует:
— Быстрее, дайте что-нибудь поесть!
Стюард возвращается с лимонадом и двумя кружками.
— Крепкий кофе и холодную нарезку, да поживее! — требует Старик.
Стюард появился не вовремя. Кок должен иметь пищу наготове и ожидать только команды подать ее на стол.
Старик жует, останавливается и снова принимается жевать, вперив взор прямо перед собой. Тишина становится гнетущей.
— Еще три корабля отправили на дно, — нарушает он молчание, но в его голосе нет ни капли торжества; даже напротив, он кажется мрачным и недовольным.
— Мы тоже чуть было не угодили туда же! — слетает у меня с языка.
— Ерунда, — отвечает Старик и смотрит в пустоту.
Он жует еще минуту-другую, а затем добавляет:
— По крайней мере, у нас всегда наготове приличный гроб, который мы постоянно таскаем с собой, словно улитка — раковину.
Это не очень обнадеживающее сравнение, похоже, нравится ему.
— Словно улитки, — повторяет он сам себе, кивая головой с вымученной улыбкой на губах.
Вот, значит, и все: враг — это всего лишь несколько смутно различимых силуэтов на горизонте. Торпеда выходит — а лодка даже не содрогнется. Адское пламя — наш победный костер. Все как-то не складывается вместе: сначала охотничий азарт, затем атака, потом глубинные бомбы, часы непрерывной пытки. Но еще до этого — звуки тонущих кораблей, а когда мы поднялись на поверхность — пылающий остов, наша третья жертва! Все четыре торпеды попали точно в цель — а у нас глубокая депрессия.
Похоже, Старик вышел из состояния прострации. Он выпрямляется и кричит вглубь прохода:
— Корабельное время?
— 07.50!
— Штурман!
Тот немедленно возникает с поста управления, как джинн из бутылки.
— Мы можем снова выйти на них?
— Затруднительно! — отвечает штурман. — Если только… — он замолкает и начинает снова. — В смысле, разве что они изменят основной курс.
— Мы едва ли можем рассчитывать на это…
Старик следует за ним на пост управления. Я слышу обрывки диалога и рассуждения Старика вслух:
— Нырнули в 22.53, ну пусть будет 23.00 — сейчас 07.50. Иными словами, мы отстали от них на восемь часов. С какой скоростью они идут? Вероятнее всего, около восьми узлов. Итак, они ушли на шестьдесят четыре мили — по самым приблизительным подсчетам. Чтобы дойти до их теперешнего местоположения, нам придется идти четыре часа полным ходом. А как у нас обстоят дела с горючим? Слишком большое расстояние, чтобы идти на максимальной скорости. Кроме того, к этому времени конвой уйдет еще дальше вперед.
Тем не менее, он явно не спешит начать приготовления к смене нашего курса.
На посту управления появляется шеф. Он не говорит ни слова, но вся его поза задает единственный вопрос: «Ну когда же мы повернем назад?»
Несмотря на усталость, я не могу заснуть. Такое впечатление, словно я наелся пилюль, придающих бодрости. Я не могу унять свое возбуждение. Впрочем, все в нашем спальном отделении испытывают то же самое. В носовом отсеке стоит гвалт. Похоже, пытаются убедить себя, что празднуют победу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
Снизу докладывают, что радист принял сигналы SOS с британских пароходов.
— Ну, ну, — говорит Старик. Ни слова более.
В 07.30 мы принимаем сообщение от одной из наших лодок. Штурман, очевидно, по рассеянности зачитывает его вслух:
— «Потопили три парохода. Возможно, и четвертый тоже. Четыре часа преследовали глубинными бомбами. Конвой разбился на группы и отдельные корабли. Контакт потерян. Преследую к юго-западу. UZ».
Я вглядываюсь в зарево над горизонтом, в котором время от времени мелькают яркие вспышки.
В моем мозгу проносится бессмысленная череда смешанных кадров: проектор крутится слишком быстро. Полосы кинопленки склеены беспорядочно, случайно, многие эпизоды повторяются. Снова и снова я вижу столбы взрывов, которые замирают на несколько мгновений, чтобы осыпаться ливнем деревянных обломков и железных кусков. Я вижу черные клубы дыма, затягивающие небо подобно гигантским моткам шерсти. Затем грохочущая вспышка, полыхающее на поверхности горючее — и барахтающиеся перед нами в воде черные точки.
Меня охватывает ужас от осознания того, что натворили наши торпеды. Запоздалая реакция. Одно нажатие на пусковой рычаг! Я закрываю глаза, чтобы прогнать навязчивое видение, но по-прежнему вижу море огня, разливающееся по поверхности воды, и людей, плывущих изо всех сил, чтобы спасти свои жизни.
Что чувствует Старик, когда перед его мысленным взором проходят все потопленные им корабли? А когда он думает о всех людях, бывших на борту этих кораблей и ушедших на дно вместе с ними, или разорванных на части взрывами торпед — обваренных, искалеченных, лишившихся частей своих тел, сгоревших заживо, задохнувшихся, утонувших, раздавленных. Или наполовину ошпаренных, наполовину задохнувшихся, и лишь затем утонувших. На его счету почти двести тысяч тонн: гавань средних размеров, заполненная судами, уничтоженными им одним.
Спустя некоторое время снизу докладывают, что принята радиограмма. Купш вошел в контакт с тем же самым конвоем; Стекманн поразил шеститысячник.
Меня охватывает прилив усталости. Мне нельзя прислоняться к бульверку или дальномеру — а то я могу заснуть стоя. В моем черепе гулкая пустота, как в опорожненной бочке. И я ощущаю судороги, сводящие мой желудок. И давление в мочевом пузыре. На негнущихся ногах я спускаюсь в лодку.
Старшего механика Франца не видать в его каюте. После того, как он свалял такого дурака, он старается не показываться на людях. На самом деле у него сейчас должно быть время отдыха. Вероятно, он боится высунуть нос из машинного отделения.
Рванувшись в сторону кормы, к гальюну, я наталкиваюсь у его двери на второго вахтенного офицера. Значит, его мучает та же потребность, что и меня. Боже мой, ну и вид у него: осунувшееся, раздраженное лицо старого гнома. Мне кажется, что торчащая щетина его бороды и то потемнела. Я смотрю на него в замешательстве, пока до меня не доходит, что это обман зрения, создаваемый побелевшей кожей, которая стала одного цвета с мелом. Просто щетина стала больше выделяться.
Когда он появляется из-за двери, то спрашивает у стюарда кофе.
— Думаю, лимонад был бы более уместен, — замечаю я.
Стюард замешкался, не зная, чего от него хотят. Второй вахтенный вытягивается в углу койки, не считая нужным отвечать что-либо.
— Лимонад, — я принимаю вместо него решение. — И для меня тоже.
Сон пойдет нам обоим на пользу. Зачем же тогда пить кофе?
Только я начал с наслаждением устраиваться на койке, как появляется Старик и требует:
— Быстрее, дайте что-нибудь поесть!
Стюард возвращается с лимонадом и двумя кружками.
— Крепкий кофе и холодную нарезку, да поживее! — требует Старик.
Стюард появился не вовремя. Кок должен иметь пищу наготове и ожидать только команды подать ее на стол.
Старик жует, останавливается и снова принимается жевать, вперив взор прямо перед собой. Тишина становится гнетущей.
— Еще три корабля отправили на дно, — нарушает он молчание, но в его голосе нет ни капли торжества; даже напротив, он кажется мрачным и недовольным.
— Мы тоже чуть было не угодили туда же! — слетает у меня с языка.
— Ерунда, — отвечает Старик и смотрит в пустоту.
Он жует еще минуту-другую, а затем добавляет:
— По крайней мере, у нас всегда наготове приличный гроб, который мы постоянно таскаем с собой, словно улитка — раковину.
Это не очень обнадеживающее сравнение, похоже, нравится ему.
— Словно улитки, — повторяет он сам себе, кивая головой с вымученной улыбкой на губах.
Вот, значит, и все: враг — это всего лишь несколько смутно различимых силуэтов на горизонте. Торпеда выходит — а лодка даже не содрогнется. Адское пламя — наш победный костер. Все как-то не складывается вместе: сначала охотничий азарт, затем атака, потом глубинные бомбы, часы непрерывной пытки. Но еще до этого — звуки тонущих кораблей, а когда мы поднялись на поверхность — пылающий остов, наша третья жертва! Все четыре торпеды попали точно в цель — а у нас глубокая депрессия.
Похоже, Старик вышел из состояния прострации. Он выпрямляется и кричит вглубь прохода:
— Корабельное время?
— 07.50!
— Штурман!
Тот немедленно возникает с поста управления, как джинн из бутылки.
— Мы можем снова выйти на них?
— Затруднительно! — отвечает штурман. — Если только… — он замолкает и начинает снова. — В смысле, разве что они изменят основной курс.
— Мы едва ли можем рассчитывать на это…
Старик следует за ним на пост управления. Я слышу обрывки диалога и рассуждения Старика вслух:
— Нырнули в 22.53, ну пусть будет 23.00 — сейчас 07.50. Иными словами, мы отстали от них на восемь часов. С какой скоростью они идут? Вероятнее всего, около восьми узлов. Итак, они ушли на шестьдесят четыре мили — по самым приблизительным подсчетам. Чтобы дойти до их теперешнего местоположения, нам придется идти четыре часа полным ходом. А как у нас обстоят дела с горючим? Слишком большое расстояние, чтобы идти на максимальной скорости. Кроме того, к этому времени конвой уйдет еще дальше вперед.
Тем не менее, он явно не спешит начать приготовления к смене нашего курса.
На посту управления появляется шеф. Он не говорит ни слова, но вся его поза задает единственный вопрос: «Ну когда же мы повернем назад?»
Несмотря на усталость, я не могу заснуть. Такое впечатление, словно я наелся пилюль, придающих бодрости. Я не могу унять свое возбуждение. Впрочем, все в нашем спальном отделении испытывают то же самое. В носовом отсеке стоит гвалт. Похоже, пытаются убедить себя, что празднуют победу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174