Теперь морякам нечем заняться. Обычно для них всегда находится много работы на корабле, который сел на мель. Но наш корабль затонул. На затонувших кораблях морякам делать нечего.
Где-то поблизости от меня раздается пыхтение помощника по посту управления. Вилли Оловянные Уши. Наверное, сейчас хорошо быть глухим. Ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не обонять, вжаться в палубу — но пайолы сделаны из стали, в них не зароешься. У нас есть горючее — это гарантировано. Но кто, черт побери, знает, потребуется ли оно нам когда-нибудь? Притворяться бессмысленно: мы в западне. На этот раз нам не ускользнуть, никакое маневрирование не спасет. Нас словно гвоздями пришили. Наша стальная банка держится — это тоже гарантировано — но они превратили ее в гроб. Без плавучести мы останемся лежать здесь до Судного дня. Восставшее из гроба тело… с трехсотметровой глубины. Чудо-парни германского флота!
На тусклом фоне освещения поста управления рулями глубины я вижу, что плечи командира едва заметно опустились. Невольно беря с него пример, я тоже позволяю себе расслабиться. Чувствую облегчение вдоль всей своей спины. Ромбовидная мышца — именно ее только что отпустила судорога. Главная мышца плеча — однажды заученное запоминается навсегда. Курсы анатомии в Дрездене. Дурацкая возня с трупами. Отравившиеся газом были лучше всех: они сохранялись дольше умерших естественной смертью. Зал, полный скелетов, и каждому придана поза античной скульптуры. Собрание нелепых костяных статуй: Дискобол, Борец, Мальчик, вытаскивающий занозу.
— Забавно, — слышу я шепот командира, обращенный к манометру. Он поворачивается ко мне и продолжает. — Он вот так спикировал на меня, отвернул, слегка ушел в сторону. Я видел все, как днем!
Мне не видно движений его руки; он окончательно сбивает меня с толка. Похоже, в данный момент для него существует лишь тот самолет:
— Возможно, было две бомбы — я не мог определить наверняка!
Воздух повис дымчатыми голубыми слоями. Трудно дышать. Пахнет газом. Двое в кают-компании снимают крышку с первой батареи. В свете аварийной лампы, падающем через люк, я вижу, что один из них держит в левой руке полоску синей лакмусовой бумаги, а правой направляет измерительный щуп, достает его и смачивает лакмусовую бумажку. Я уставился на этих двоих, как на мальчиков-служек у алтаря во время торжественной мессы.
Едва слышны команды шефа:
— Немедленно влейте туда раствор извести. Затем выясните, сколько банок вытекло!
Значит, в трюмной воде в аккумуляторном отделении содержится кислота. Много банок должно было треснуть и вытечь, и серная кислота, вступив в реакцию с морской водой, привела к образованию паров хлора. Так вот что так ужасно воняет.
Старик поставил на карту слишком много, теперь пришла пора расплачиваться. А что он мог поделать? Мы должны быть благодарны за это сборищу сумасшедших в Керневеле, господам штабным офицерам. Мы будем на их совести.
В моей голове раздается издевательский хохот: «Совесть! Какая совесть?! Для Керневела мы являемся всего-навсего номером. Зачеркните и забудьте о нем! На верфи строят новую лодку, а в резерве личного состава полно экипажей».
Сквозь дымку я вижу шефа. Его промокшая рубашка расстегнута до пупа, спутавшиеся волосы свисают на лицо. Левую щеку по диагонали пересекает царапина.
С кормы является второй инженер. Из его шепота я понимаю, что вода все еще медленно прибывает в трюме машинного отсека. Затем улавливаю лишь обрывки его доклада:
— В дизельном отделении течь… много… разорвало первый впускной клапан под пятым торпедным аппаратом… трубопровод водяного охлаждения… опоры двигателя… трещина в трубе воздушного охлаждения…
Он вынужден остановиться, чтобы перевести дыхание.
Слышится шарканье сапог по палубным плитам.
В тот же момент Старик приказывает соблюдать тишину. Совершенно правильно, черт побери — над нами все еще крутится небольшое судно.
Похоже, некоторые пробоины представляют собой полнейшую загадку. Второй инженер не может понять, откуда просачивается вода. Она поднимается и в трюме центрального поста. Отчетливо слышится глухое бульканье.
— Что с горючим? — спрашивает Старик. — Который из топливных танков поврежден?
Шеф исчезает на корме. Пару минут спустя он возвращается, чтобы доложить:
— Сначала горючее текло из выпускной магистрали топливопровода — но потом вместо него пошла вода.
— Странно, — говорит Старик.
Очевидно, что так не должно быть. Выпускной трубопровод, насколько я знаю, проходит рядом с дизелями. Если бы танк треснул с той стороны, то струя воды из выпускной магистрали била бы под намного большим давлением, нежели сейчас. Они вместе, и командир, и шеф, ломают над этим голову. Танк был еще наполовину полон — тогда почему течь такая слабая? Помимо обычных топливных танков, также дополнительный запас горючего с «Везера» был закачан в две цистерны плавучести.
— Странно, — эхом откликается шеф. — Сначала топливо, затем вода.
— В каком месте трубопровод из этого танка проходит сквозь корпус высокого давления к наружному фланцу? И где находятся заглушки выпускной и впускной магистрали? — Кажется, есть надежда, что течь дал только выпускной топливопровод, а сам танк остался невредим.
Они оба могут только гадать, ибо заглушки упрятаны так далеко, что никому до них не добраться.
Шеф опять торопится на корму.
Я стараюсь представить схему расположения различных танков. В так называемых «седельных», расположенных ближе к середине лодки, горючее плавает на поверхности воды, которая занимает оставшийся объем, уравнивая, таким образом, давление внутри резервуара с забортным. Там нет незаполненных мест. Итак, эти танки менее уязвимы, чем наружные. Очень вероятно, что треснул один из внешних танков. Но замеры должны показать, как много горючего мы потеряли. Единственная загвоздка в том, насколько точно шеф знает, какое количество топлива должно было остаться в танках. В любом случае, показания датчика, отмечающего уровень топлива, недостаточно точны для этого. А расчеты количества топлива, расходуемого за час хода, тоже неточны. Лишь постоянные замеры могут дать точный остаток. Но когда уровень топлива в танках замерялся в последний раз?
Прибывает насквозь мокрый помощник по посту управления, чтобы доложить о повреждении клапана трубопровода. Он устранил неисправность. Так вот что было причиной той воды, что набралась в трюме центрального поста.
Внезапно я замечаю, что шум винта прекратился. Уловка? Может, они остановили свой двигатель? Можем мы свободно вздохнуть, или проклятое корыто на поверхности замыслило что-то новое?
— Все, ушли наконец! — бормочет кто-то. Должно быть, Дориан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
Где-то поблизости от меня раздается пыхтение помощника по посту управления. Вилли Оловянные Уши. Наверное, сейчас хорошо быть глухим. Ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не обонять, вжаться в палубу — но пайолы сделаны из стали, в них не зароешься. У нас есть горючее — это гарантировано. Но кто, черт побери, знает, потребуется ли оно нам когда-нибудь? Притворяться бессмысленно: мы в западне. На этот раз нам не ускользнуть, никакое маневрирование не спасет. Нас словно гвоздями пришили. Наша стальная банка держится — это тоже гарантировано — но они превратили ее в гроб. Без плавучести мы останемся лежать здесь до Судного дня. Восставшее из гроба тело… с трехсотметровой глубины. Чудо-парни германского флота!
На тусклом фоне освещения поста управления рулями глубины я вижу, что плечи командира едва заметно опустились. Невольно беря с него пример, я тоже позволяю себе расслабиться. Чувствую облегчение вдоль всей своей спины. Ромбовидная мышца — именно ее только что отпустила судорога. Главная мышца плеча — однажды заученное запоминается навсегда. Курсы анатомии в Дрездене. Дурацкая возня с трупами. Отравившиеся газом были лучше всех: они сохранялись дольше умерших естественной смертью. Зал, полный скелетов, и каждому придана поза античной скульптуры. Собрание нелепых костяных статуй: Дискобол, Борец, Мальчик, вытаскивающий занозу.
— Забавно, — слышу я шепот командира, обращенный к манометру. Он поворачивается ко мне и продолжает. — Он вот так спикировал на меня, отвернул, слегка ушел в сторону. Я видел все, как днем!
Мне не видно движений его руки; он окончательно сбивает меня с толка. Похоже, в данный момент для него существует лишь тот самолет:
— Возможно, было две бомбы — я не мог определить наверняка!
Воздух повис дымчатыми голубыми слоями. Трудно дышать. Пахнет газом. Двое в кают-компании снимают крышку с первой батареи. В свете аварийной лампы, падающем через люк, я вижу, что один из них держит в левой руке полоску синей лакмусовой бумаги, а правой направляет измерительный щуп, достает его и смачивает лакмусовую бумажку. Я уставился на этих двоих, как на мальчиков-служек у алтаря во время торжественной мессы.
Едва слышны команды шефа:
— Немедленно влейте туда раствор извести. Затем выясните, сколько банок вытекло!
Значит, в трюмной воде в аккумуляторном отделении содержится кислота. Много банок должно было треснуть и вытечь, и серная кислота, вступив в реакцию с морской водой, привела к образованию паров хлора. Так вот что так ужасно воняет.
Старик поставил на карту слишком много, теперь пришла пора расплачиваться. А что он мог поделать? Мы должны быть благодарны за это сборищу сумасшедших в Керневеле, господам штабным офицерам. Мы будем на их совести.
В моей голове раздается издевательский хохот: «Совесть! Какая совесть?! Для Керневела мы являемся всего-навсего номером. Зачеркните и забудьте о нем! На верфи строят новую лодку, а в резерве личного состава полно экипажей».
Сквозь дымку я вижу шефа. Его промокшая рубашка расстегнута до пупа, спутавшиеся волосы свисают на лицо. Левую щеку по диагонали пересекает царапина.
С кормы является второй инженер. Из его шепота я понимаю, что вода все еще медленно прибывает в трюме машинного отсека. Затем улавливаю лишь обрывки его доклада:
— В дизельном отделении течь… много… разорвало первый впускной клапан под пятым торпедным аппаратом… трубопровод водяного охлаждения… опоры двигателя… трещина в трубе воздушного охлаждения…
Он вынужден остановиться, чтобы перевести дыхание.
Слышится шарканье сапог по палубным плитам.
В тот же момент Старик приказывает соблюдать тишину. Совершенно правильно, черт побери — над нами все еще крутится небольшое судно.
Похоже, некоторые пробоины представляют собой полнейшую загадку. Второй инженер не может понять, откуда просачивается вода. Она поднимается и в трюме центрального поста. Отчетливо слышится глухое бульканье.
— Что с горючим? — спрашивает Старик. — Который из топливных танков поврежден?
Шеф исчезает на корме. Пару минут спустя он возвращается, чтобы доложить:
— Сначала горючее текло из выпускной магистрали топливопровода — но потом вместо него пошла вода.
— Странно, — говорит Старик.
Очевидно, что так не должно быть. Выпускной трубопровод, насколько я знаю, проходит рядом с дизелями. Если бы танк треснул с той стороны, то струя воды из выпускной магистрали била бы под намного большим давлением, нежели сейчас. Они вместе, и командир, и шеф, ломают над этим голову. Танк был еще наполовину полон — тогда почему течь такая слабая? Помимо обычных топливных танков, также дополнительный запас горючего с «Везера» был закачан в две цистерны плавучести.
— Странно, — эхом откликается шеф. — Сначала топливо, затем вода.
— В каком месте трубопровод из этого танка проходит сквозь корпус высокого давления к наружному фланцу? И где находятся заглушки выпускной и впускной магистрали? — Кажется, есть надежда, что течь дал только выпускной топливопровод, а сам танк остался невредим.
Они оба могут только гадать, ибо заглушки упрятаны так далеко, что никому до них не добраться.
Шеф опять торопится на корму.
Я стараюсь представить схему расположения различных танков. В так называемых «седельных», расположенных ближе к середине лодки, горючее плавает на поверхности воды, которая занимает оставшийся объем, уравнивая, таким образом, давление внутри резервуара с забортным. Там нет незаполненных мест. Итак, эти танки менее уязвимы, чем наружные. Очень вероятно, что треснул один из внешних танков. Но замеры должны показать, как много горючего мы потеряли. Единственная загвоздка в том, насколько точно шеф знает, какое количество топлива должно было остаться в танках. В любом случае, показания датчика, отмечающего уровень топлива, недостаточно точны для этого. А расчеты количества топлива, расходуемого за час хода, тоже неточны. Лишь постоянные замеры могут дать точный остаток. Но когда уровень топлива в танках замерялся в последний раз?
Прибывает насквозь мокрый помощник по посту управления, чтобы доложить о повреждении клапана трубопровода. Он устранил неисправность. Так вот что было причиной той воды, что набралась в трюме центрального поста.
Внезапно я замечаю, что шум винта прекратился. Уловка? Может, они остановили свой двигатель? Можем мы свободно вздохнуть, или проклятое корыто на поверхности замыслило что-то новое?
— Все, ушли наконец! — бормочет кто-то. Должно быть, Дориан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174