Сама по себе эта мысль безобидна. Она даже полезна для того, чтобы сохранить порядок внутри общества. Но когда какой-нибудь народ стремится устроить жизнь других народов на свой лад, вот это уже плохо. Милый Орво, если бы ты знал всю кровавую историю нашего цивилизованного мира!
– У нас никто не пробовал изменять нашу жизнь, – сказал Орво.
– А разве вы не пытались заменить богов? – спросил Джон. – Вот я знаю жизнь эскимосов и индейцев Северной Америки. Наши большие шаманы, служители белых богов, спят и во сне видят обращенных в свою веру «дикарей», как они называют эскимосов и индейцев.
– У нас тоже хотели изменить наших богов, – ответил Орво. – Ездили по стойбищам бородатые русские шаманы и раздавали металлические крестики и белые рубашки. А для этого надо было окунуться в воду и признать бога белых… Очень многие признали его.
– Как это – признали? – удивился Джон. – Значит, вы христиане?
– А жалко, что ли, было не признать? – продолжал в темноте Орво. – Такие вещи, как железный крест, из которого можно смастерить рыболовный крючок, в те времена было трудно достать. А взрослым вдобавок давали целую связку листового табаку. С какой стати за такое добро не признать белого бога? И мои сородичи признавали его и говорили, почему не быть и такому богу? И ставили его рядом со своими богами и так же обращались к нему с молитвами. Рассуждали они так: если бог, которого привезли белые шаманы, вправду всемилостив, всемогущ и всемудр, он не станет выгонять хозяев из того жилища, куда его приняли. Некоторое время жили такие боги вместе с нашими старыми, а потом и забылись. От них, правду говоря, не было никакого проку, ибо они не знали нашей жизни, не знали моря и оленей. Потом они не выдерживали нашей пищи…
– Как! – поразился Джон. – Вы еще и кормили их?
– А как же! – ответил Орво. – Бог тоже хочет есть. Но жир и кровь разъедали бумагу, и вскоре от священного лика оставались одни грязные клочки. Те, кому достались деревянные боги, держали их дольше, но потом тоже выбросили или отдали детям играть…
Джон не был верующим, но такое отношение к религии его покоробило, и он не без тайного смысла смутить Орво, спросил:
– А что бы ты сказал, если бы белый человек так же поступил с вашими богами?
– Пожалуй, он был бы прав. Нельзя навязывать чужих богов.
Джон поразился простому и верному ответу.
– Да, ты прав… Я много думал о нашей жизни. По-моему, чем меньше мы будем соприкасаться с миром белых людей, тем лучше будет. Ты согласен со мной, Орво?
– Я тоже об этом думал, – не сразу ответил Орво. – Совсем отгородиться от них мы не можем. Во всем остальном я с тобой согласен, Сон.
В стойбище Ильмоча путники прибыли в середине следующего дня. Джон старался припомнить знакомые места, но хоть и яранги были те же, однако окружающая местность не была знакома. Очевидно, кочевники расположили свои жилища в ином месте, чем в прошлом году.
Собаки рвались к оленям, но вожаки упряжки тянули их в сторону, к ярангам, где уже стояла толпа встречающих. Ильмоч выделялся своим ростом и нарядной замшевой одеждой. Он сердечно приветствовал гостей и, наказав пастухам посадить на цепь собак и покормить, повел Орво и Джона в свою ярангу.
Джон с любопытством оглядел внутреннее убранство кочевого жилища. Общее устройство было приблизительно такое же, как у береговых чукчей, но все части яранги оленевода отличались легкостью. Собственно, стен в яранге не было: шатер из оленьей замши или просто коротко стриженных оленьих шкур, натянутый на жерди, образовал внешнюю оболочку яранги, внутри которой висел тесноватый, на взгляд приморского жителя, полог. В просторном чоттагине горел костер.
– Я очень рад, что вы приехали ко мне, – торжественно заявил Ильмоч, – будьте у меня как у себя дома.
Джон преподнес подарки своему тундровому другу. Ильмоч их принял со сдержанным достоинством, лишь мельком взглянув на них.
– Вэлынкыкун! – сказал он и распорядился подарки убрать.
Выбрав удобный момент, Джон спросил у Орво:
– Ильмочу не понравились мои подарки?
– Понравились, – уверенно ответил Орво. – Просто между друзьями подарки – дело обычное и глазеть на них нехорошо.
– Ильмоч, – Джон обратился к хозяину, – можно ли мне повидать Кэлену?
– Можно, – кивнул Ильмоч, – Она будет рада видеть человека, которого спасла от смерти.
Старуха не замедлила явиться. Она шумно запричитала, увидев Джона:
– Кыкэ вынэ вай! Приехал спасенный! Кыкэ! Вон какой здоровый и красивый.
Джон преподнес ей отрез на камлейку, табак и граненые швейные иглы.
– Вэлынкыкун! – поблагодарила Кэлена и попросила позволения осмотреть руки.
Сухие жилистые пальцы старухи с ловкостью опытного хирурга исследовали каждый шов, каждую складку. Полюбовавшись на свою работу, Кэлена не удержалась и с восхищением произнесла:
– Хорошо сработано!
Орво и Джон поместились в яранге главы стойбища Ильмоча. Для них поставили второй полог. Среди ночи Джона разбудил шум ветра. Он лежал в темном пологе, и видения прошлого обступали его. Ему казалось, что время повернуло вспять и он снова очутился в том же положении, как два года назад. Ему даже почудилась боль в кистях.
Буря в жилище кочевника слышалась отчетливо – здесь стенки были тоньше и вся яранга меньше. До утра Джону так и не удалось заснуть как следует. Он то засыпал, то просыпался, явь перемешивалась со сновидениями. Услышав легкий шум в чоттагине, он высунул из полога голову и увидел тяжелую фигуру Ильмоча.
– Проснулся? – поздоровался Ильмоч и с сожалением сказал: – Пурга. Плохо.
Из отверстия, которым оканчивался конус яранги, в чоттагин сыпался снежок. Удивительное это сооружение – яранга. Джон заметил, если в стене яранги имеется малюсенькое отверстие – от гвоздя или от чего другого, даже в малюсенькую метель от него наметает в чоттагине целый сугроб снегу. А вот в дымовое отверстие, куда свободно может пролезть человек, сыплется лишь снежная пыль!
Ильмоч откинул оленью шкуру, заменявшую дверь, и скрылся в светящейся полутьме пурги.
Весь этот день Орво и Джон были единственными мужчинами в стойбище – все пастухи ушли к оленям. Ильмоч вернулся только поздно вечером. Он долго отряхивался в чоттагине, выбивая куском оленьего рога снег из кухлянки и торбасов.
– Пурга надолго, – сообщил он. – Тепло. Снег мокрый, липкий.
– Южный ветер? – спросил Орво.
– Он, – ответил Ильмоч.
– Плохой ветер, – Орво тревожно посмотрел на Джона. – Он может оторвать припай. А когда после пурги ударит мороз – снег затвердеет, и оленям трудно будет добывать корм.
– Как только стихнет, – сказал Ильмоч, – откочуем на другие пастбища, на южный склон хребта. Там ветер сдувает снег.
Три дня и три ночи яранга содрогалась от порывов ветра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
– У нас никто не пробовал изменять нашу жизнь, – сказал Орво.
– А разве вы не пытались заменить богов? – спросил Джон. – Вот я знаю жизнь эскимосов и индейцев Северной Америки. Наши большие шаманы, служители белых богов, спят и во сне видят обращенных в свою веру «дикарей», как они называют эскимосов и индейцев.
– У нас тоже хотели изменить наших богов, – ответил Орво. – Ездили по стойбищам бородатые русские шаманы и раздавали металлические крестики и белые рубашки. А для этого надо было окунуться в воду и признать бога белых… Очень многие признали его.
– Как это – признали? – удивился Джон. – Значит, вы христиане?
– А жалко, что ли, было не признать? – продолжал в темноте Орво. – Такие вещи, как железный крест, из которого можно смастерить рыболовный крючок, в те времена было трудно достать. А взрослым вдобавок давали целую связку листового табаку. С какой стати за такое добро не признать белого бога? И мои сородичи признавали его и говорили, почему не быть и такому богу? И ставили его рядом со своими богами и так же обращались к нему с молитвами. Рассуждали они так: если бог, которого привезли белые шаманы, вправду всемилостив, всемогущ и всемудр, он не станет выгонять хозяев из того жилища, куда его приняли. Некоторое время жили такие боги вместе с нашими старыми, а потом и забылись. От них, правду говоря, не было никакого проку, ибо они не знали нашей жизни, не знали моря и оленей. Потом они не выдерживали нашей пищи…
– Как! – поразился Джон. – Вы еще и кормили их?
– А как же! – ответил Орво. – Бог тоже хочет есть. Но жир и кровь разъедали бумагу, и вскоре от священного лика оставались одни грязные клочки. Те, кому достались деревянные боги, держали их дольше, но потом тоже выбросили или отдали детям играть…
Джон не был верующим, но такое отношение к религии его покоробило, и он не без тайного смысла смутить Орво, спросил:
– А что бы ты сказал, если бы белый человек так же поступил с вашими богами?
– Пожалуй, он был бы прав. Нельзя навязывать чужих богов.
Джон поразился простому и верному ответу.
– Да, ты прав… Я много думал о нашей жизни. По-моему, чем меньше мы будем соприкасаться с миром белых людей, тем лучше будет. Ты согласен со мной, Орво?
– Я тоже об этом думал, – не сразу ответил Орво. – Совсем отгородиться от них мы не можем. Во всем остальном я с тобой согласен, Сон.
В стойбище Ильмоча путники прибыли в середине следующего дня. Джон старался припомнить знакомые места, но хоть и яранги были те же, однако окружающая местность не была знакома. Очевидно, кочевники расположили свои жилища в ином месте, чем в прошлом году.
Собаки рвались к оленям, но вожаки упряжки тянули их в сторону, к ярангам, где уже стояла толпа встречающих. Ильмоч выделялся своим ростом и нарядной замшевой одеждой. Он сердечно приветствовал гостей и, наказав пастухам посадить на цепь собак и покормить, повел Орво и Джона в свою ярангу.
Джон с любопытством оглядел внутреннее убранство кочевого жилища. Общее устройство было приблизительно такое же, как у береговых чукчей, но все части яранги оленевода отличались легкостью. Собственно, стен в яранге не было: шатер из оленьей замши или просто коротко стриженных оленьих шкур, натянутый на жерди, образовал внешнюю оболочку яранги, внутри которой висел тесноватый, на взгляд приморского жителя, полог. В просторном чоттагине горел костер.
– Я очень рад, что вы приехали ко мне, – торжественно заявил Ильмоч, – будьте у меня как у себя дома.
Джон преподнес подарки своему тундровому другу. Ильмоч их принял со сдержанным достоинством, лишь мельком взглянув на них.
– Вэлынкыкун! – сказал он и распорядился подарки убрать.
Выбрав удобный момент, Джон спросил у Орво:
– Ильмочу не понравились мои подарки?
– Понравились, – уверенно ответил Орво. – Просто между друзьями подарки – дело обычное и глазеть на них нехорошо.
– Ильмоч, – Джон обратился к хозяину, – можно ли мне повидать Кэлену?
– Можно, – кивнул Ильмоч, – Она будет рада видеть человека, которого спасла от смерти.
Старуха не замедлила явиться. Она шумно запричитала, увидев Джона:
– Кыкэ вынэ вай! Приехал спасенный! Кыкэ! Вон какой здоровый и красивый.
Джон преподнес ей отрез на камлейку, табак и граненые швейные иглы.
– Вэлынкыкун! – поблагодарила Кэлена и попросила позволения осмотреть руки.
Сухие жилистые пальцы старухи с ловкостью опытного хирурга исследовали каждый шов, каждую складку. Полюбовавшись на свою работу, Кэлена не удержалась и с восхищением произнесла:
– Хорошо сработано!
Орво и Джон поместились в яранге главы стойбища Ильмоча. Для них поставили второй полог. Среди ночи Джона разбудил шум ветра. Он лежал в темном пологе, и видения прошлого обступали его. Ему казалось, что время повернуло вспять и он снова очутился в том же положении, как два года назад. Ему даже почудилась боль в кистях.
Буря в жилище кочевника слышалась отчетливо – здесь стенки были тоньше и вся яранга меньше. До утра Джону так и не удалось заснуть как следует. Он то засыпал, то просыпался, явь перемешивалась со сновидениями. Услышав легкий шум в чоттагине, он высунул из полога голову и увидел тяжелую фигуру Ильмоча.
– Проснулся? – поздоровался Ильмоч и с сожалением сказал: – Пурга. Плохо.
Из отверстия, которым оканчивался конус яранги, в чоттагин сыпался снежок. Удивительное это сооружение – яранга. Джон заметил, если в стене яранги имеется малюсенькое отверстие – от гвоздя или от чего другого, даже в малюсенькую метель от него наметает в чоттагине целый сугроб снегу. А вот в дымовое отверстие, куда свободно может пролезть человек, сыплется лишь снежная пыль!
Ильмоч откинул оленью шкуру, заменявшую дверь, и скрылся в светящейся полутьме пурги.
Весь этот день Орво и Джон были единственными мужчинами в стойбище – все пастухи ушли к оленям. Ильмоч вернулся только поздно вечером. Он долго отряхивался в чоттагине, выбивая куском оленьего рога снег из кухлянки и торбасов.
– Пурга надолго, – сообщил он. – Тепло. Снег мокрый, липкий.
– Южный ветер? – спросил Орво.
– Он, – ответил Ильмоч.
– Плохой ветер, – Орво тревожно посмотрел на Джона. – Он может оторвать припай. А когда после пурги ударит мороз – снег затвердеет, и оленям трудно будет добывать корм.
– Как только стихнет, – сказал Ильмоч, – откочуем на другие пастбища, на южный склон хребта. Там ветер сдувает снег.
Три дня и три ночи яранга содрогалась от порывов ветра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157