– Пошли Яко за пыжиком.
– Нету Яко, – тихо ответила Пыльмау и виновато посмотрела на мужа.
Утром Джон видел сына, разговаривал с ним, и Яко рассказал, как все было в доме, пока отец отсутствовал, как он сам отобрал годных щенят у суки Пипик, а остальных заморозил в снегу, как ходил вместе с Тнаратом проверять нерпичьи сети и даже стрелял из дробовика по утиной стае.
– Где же он? – встревоженно спросил Джон.
– Учится он, – прошептала Пыльмау и опустила голову.
– Вот! – со злорадством воскликнул Ильмоч. – Учится! Чему учится? Раньше только отец знал, как и чему учить сына. Ушел учиться! Раньше разве такое было мыслимо?
– Где твоя мудрость, Орво? – Теперь Ильмоч обратился к старику. – Твоих людей учат чужаки, а ты сидишь и покуриваешь. Твоих самых дорогих друзей сажают в сумеречный дом, а ты вежливо улыбаешься. Что случилось? Почему вы вдруг стали такие беспомощные? Я тебе послал лучшего парня, чтобы он пожил в твоей яранге, чтобы ты полюбил его как родного, а твоя дочь отвергает его, и он носит позор, полученный в твоей яранге! Почему я должен открыть вам глаза и сказать прямо, откуда все это идет? Разве вы сами не видите? От школы все, от грамоты!
Ильмоч повернулся к Джону.
– И твоего сына научат отбирать у мужей их жен…
– Она еще не была ему настоящей женой, – возразил Орво.
– Нотавье лучше тебя знает! – отрезал Ильмоч.
– Учитель нарочно услал тебя в сумеречный дом, чтобы легче было творить черные дела, совращать людей, учить их тому, что никогда им в жизни не будет нужне! – продолжал Ильмоч. – Я понял: грамота – это не только умение наносить и различать следы на бумаге. Не это важно. Важнее – какие это следы и что за мысли внушают эти значки!
Ильмоч еще долго говорил, выкрикивая ругательства по адресу учителя. Но когда он обратился к Тынарахтыне, которая оказалась такой коварной и непостоянной и променяли хорошего парня, потомственного оленевода, сына самого Ильмоча, на какою-то учителя, который только и знает, что чертит значки на бумаге и еще учит детей чужим песням, Орво не выдержал:
– Он не только пишет и поет. Ты неправ. Он ходит на охоту и два дня назад убил двух нерп. Так что жир, который горит в школьных светильниках, он добыл сам.
– Как! – воскликнул изумленный Ильмоч. – Ты его защищаешь? Ты, который клялся в дружбе, защищаешь этого пришельца? Ты знаешь не хуже меня белых людей. Для меня самое большое удовольствие – забрюхатить наших дочерей, а потом отправиться на своих кораблях в свои страны. Разве ты это забыл?
Орво молчал. Он низко опустил голову и стыдился смотреть в глаза Джону. Но Пыльмау, которая возилась с дочерью у жирника, все слышала, и с потемневшим от гнева лицом она подошла к Ильмочу.
– Ты забыл, в чьей яранге находишься?
Но, ослепленный обидой за своего сына, Ильмоч уже не задумывался над своими словами.
– Видишь? – со злорадной усмешкой обратился он к Джону. – Женщина подает свой голос. И все это от него, от учителя! Это он сказал, что женщина равна мужчине! Ты слыхал? Женщина равна мужчине! Такое мог сказать только безумец или человек, который решил разрушить нашу жизнь!
Ильмоч так раскричался, что Софи-Анканау начала всхлипывать, а потом залилась громким плачем.
Но старик уже сам устал от своего крика. Он вдруг беспомощно всхлипнул, и Джон почувствовал жалость.
– Скажи, Сон, как жить дальше? – обратился старик к нему. – Почему они пришли и нарушили нашу жизнь? Почему они не дают человеку жить собственными мыслями, а суют ему свои? А, Сон?
Но что мог ответить Джон? Он сам был в таком смятении, в таком расстройстве и мыслей, и чувств, что только спокойствие и уверенность Пыльмау поддерживали его.
– А что говорит сам Нотавье? – спросил Джон.
– Что может сказать мальчик? – всхлипнул Ильмоч. – Его обманули. И Тынарахтына обманула, и мой друг, – старик кивнул в сторону Орво.
– Прежде чем говорить об обмане, поглядел бы на себя, – спокойно заметил Орво. – Сколько раз лгал сам и даже не краснел.
– Ты мне такое сказал? – гневно воскликнул Ильмоч. – Мне, другу, оленному человеку? После этого ноги моей больше не будет в вашем селении. Будете дохнуть с голоду – не зовите и не ищите! Обманщиком меня назвал!
Ильмоч поспешно одевался, шарил вокруг себя дрожащими пальцами. Он схватил малахай Орво, обнаружил ошибку, плюнул на него и так с обнаженной головой выскочил в чоттагин и пнул подвернувшуюся под ноги собаку.
Под жалобный собачий визг Орво и Джон долго смотрели друг на друга.
– Как же такое случилось?
– Сам не понимаю, – пожал плечами Орво. – Сначала все было так хорошо. Правда, Тынарахтына посмеивалась над оленеводом, но она всегда такая насмешница… Заставляла его всякие дурости делать… А с Антоном у нее давно началось. Держала она все это в себе, никому не говорила, но я-то видел. Да и за школьными-то светильниками пошла смотреть, чтобы быть поближе к нему…
– А что Антон? – допытывался Джон.
– Антон тоже виноват, – ответил Орво. – Зачем говорил про равноправие? Это несерьезно. Теперь она смотрит в сторону, словно пес, который тайком сало съел.
– Как же они собираются жить? – спросил Джон.
– Жениться собираются, – грустно ответил Орво. – Говорят, по новому обычаю. По бумажке.
– Как сам на все это смотришь?
– А я и не смотрю, – ответил Орво. – Я закрыл глаза, потому что ничего не понимаю… Антон мне признался, что тебя взяли в сумеречный дом, потому что он написал такое письмо. Каялся. Много раз писал в Уэлен. Я сам возил письмо, но меня до тебя не пустили.
– Раз они оба собираются жениться, – немного подумав, сказал Джон, – пусть женятся. Главное – они любят друг друга.
– Это гы зря говоришь, – наставительно возразил Орво. – Что же получится? Мужчина ведь такой человек – сегодня он любит одну, завтра другую. Что ж, каждый раз ему менять жену?
Джон улыбнулся, а Орво вдруг рассердился:
– Почему улыбаешься? Тебе дело говорят, а ты ничего не хочешь советовать. Словно подменили тебя в этом сумеречном доме. Дай совет человеку, – с мольбой в голосе попросил Орво.
– Пусть женятся, – сказал Джон. – Это очень хорошо, что Тынарахтына сама выбрала себе мужа. Я надеюсь, что они будут счастливы.
– Так ведь мы друга лишились, – жалобно простонал Орво. – Откуда будем брать оленьи шкуры? Камусы на торбаса? Когда я соглашался отдать Тынарахтыну за Нотавье, я думал о благе всего селения, всех людей Энмына.
– Жизнь теперь так изменится, – сказал Джон, – что и шкуры, и все другое мы будем доставать иначе, не отдавая дочерей за нелюбимых ими мужчин.
Орво ушел недовольный и сердитый. Он продолжал что-то бормотать про себя и даже не ответил на приветствие Яко, бегущего домой из школы.
Мальчик потоптался в чоттагине, отряхнул приставший к подошвам весенний талый снег и вошел в полог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
– Нету Яко, – тихо ответила Пыльмау и виновато посмотрела на мужа.
Утром Джон видел сына, разговаривал с ним, и Яко рассказал, как все было в доме, пока отец отсутствовал, как он сам отобрал годных щенят у суки Пипик, а остальных заморозил в снегу, как ходил вместе с Тнаратом проверять нерпичьи сети и даже стрелял из дробовика по утиной стае.
– Где же он? – встревоженно спросил Джон.
– Учится он, – прошептала Пыльмау и опустила голову.
– Вот! – со злорадством воскликнул Ильмоч. – Учится! Чему учится? Раньше только отец знал, как и чему учить сына. Ушел учиться! Раньше разве такое было мыслимо?
– Где твоя мудрость, Орво? – Теперь Ильмоч обратился к старику. – Твоих людей учат чужаки, а ты сидишь и покуриваешь. Твоих самых дорогих друзей сажают в сумеречный дом, а ты вежливо улыбаешься. Что случилось? Почему вы вдруг стали такие беспомощные? Я тебе послал лучшего парня, чтобы он пожил в твоей яранге, чтобы ты полюбил его как родного, а твоя дочь отвергает его, и он носит позор, полученный в твоей яранге! Почему я должен открыть вам глаза и сказать прямо, откуда все это идет? Разве вы сами не видите? От школы все, от грамоты!
Ильмоч повернулся к Джону.
– И твоего сына научат отбирать у мужей их жен…
– Она еще не была ему настоящей женой, – возразил Орво.
– Нотавье лучше тебя знает! – отрезал Ильмоч.
– Учитель нарочно услал тебя в сумеречный дом, чтобы легче было творить черные дела, совращать людей, учить их тому, что никогда им в жизни не будет нужне! – продолжал Ильмоч. – Я понял: грамота – это не только умение наносить и различать следы на бумаге. Не это важно. Важнее – какие это следы и что за мысли внушают эти значки!
Ильмоч еще долго говорил, выкрикивая ругательства по адресу учителя. Но когда он обратился к Тынарахтыне, которая оказалась такой коварной и непостоянной и променяли хорошего парня, потомственного оленевода, сына самого Ильмоча, на какою-то учителя, который только и знает, что чертит значки на бумаге и еще учит детей чужим песням, Орво не выдержал:
– Он не только пишет и поет. Ты неправ. Он ходит на охоту и два дня назад убил двух нерп. Так что жир, который горит в школьных светильниках, он добыл сам.
– Как! – воскликнул изумленный Ильмоч. – Ты его защищаешь? Ты, который клялся в дружбе, защищаешь этого пришельца? Ты знаешь не хуже меня белых людей. Для меня самое большое удовольствие – забрюхатить наших дочерей, а потом отправиться на своих кораблях в свои страны. Разве ты это забыл?
Орво молчал. Он низко опустил голову и стыдился смотреть в глаза Джону. Но Пыльмау, которая возилась с дочерью у жирника, все слышала, и с потемневшим от гнева лицом она подошла к Ильмочу.
– Ты забыл, в чьей яранге находишься?
Но, ослепленный обидой за своего сына, Ильмоч уже не задумывался над своими словами.
– Видишь? – со злорадной усмешкой обратился он к Джону. – Женщина подает свой голос. И все это от него, от учителя! Это он сказал, что женщина равна мужчине! Ты слыхал? Женщина равна мужчине! Такое мог сказать только безумец или человек, который решил разрушить нашу жизнь!
Ильмоч так раскричался, что Софи-Анканау начала всхлипывать, а потом залилась громким плачем.
Но старик уже сам устал от своего крика. Он вдруг беспомощно всхлипнул, и Джон почувствовал жалость.
– Скажи, Сон, как жить дальше? – обратился старик к нему. – Почему они пришли и нарушили нашу жизнь? Почему они не дают человеку жить собственными мыслями, а суют ему свои? А, Сон?
Но что мог ответить Джон? Он сам был в таком смятении, в таком расстройстве и мыслей, и чувств, что только спокойствие и уверенность Пыльмау поддерживали его.
– А что говорит сам Нотавье? – спросил Джон.
– Что может сказать мальчик? – всхлипнул Ильмоч. – Его обманули. И Тынарахтына обманула, и мой друг, – старик кивнул в сторону Орво.
– Прежде чем говорить об обмане, поглядел бы на себя, – спокойно заметил Орво. – Сколько раз лгал сам и даже не краснел.
– Ты мне такое сказал? – гневно воскликнул Ильмоч. – Мне, другу, оленному человеку? После этого ноги моей больше не будет в вашем селении. Будете дохнуть с голоду – не зовите и не ищите! Обманщиком меня назвал!
Ильмоч поспешно одевался, шарил вокруг себя дрожащими пальцами. Он схватил малахай Орво, обнаружил ошибку, плюнул на него и так с обнаженной головой выскочил в чоттагин и пнул подвернувшуюся под ноги собаку.
Под жалобный собачий визг Орво и Джон долго смотрели друг на друга.
– Как же такое случилось?
– Сам не понимаю, – пожал плечами Орво. – Сначала все было так хорошо. Правда, Тынарахтына посмеивалась над оленеводом, но она всегда такая насмешница… Заставляла его всякие дурости делать… А с Антоном у нее давно началось. Держала она все это в себе, никому не говорила, но я-то видел. Да и за школьными-то светильниками пошла смотреть, чтобы быть поближе к нему…
– А что Антон? – допытывался Джон.
– Антон тоже виноват, – ответил Орво. – Зачем говорил про равноправие? Это несерьезно. Теперь она смотрит в сторону, словно пес, который тайком сало съел.
– Как же они собираются жить? – спросил Джон.
– Жениться собираются, – грустно ответил Орво. – Говорят, по новому обычаю. По бумажке.
– Как сам на все это смотришь?
– А я и не смотрю, – ответил Орво. – Я закрыл глаза, потому что ничего не понимаю… Антон мне признался, что тебя взяли в сумеречный дом, потому что он написал такое письмо. Каялся. Много раз писал в Уэлен. Я сам возил письмо, но меня до тебя не пустили.
– Раз они оба собираются жениться, – немного подумав, сказал Джон, – пусть женятся. Главное – они любят друг друга.
– Это гы зря говоришь, – наставительно возразил Орво. – Что же получится? Мужчина ведь такой человек – сегодня он любит одну, завтра другую. Что ж, каждый раз ему менять жену?
Джон улыбнулся, а Орво вдруг рассердился:
– Почему улыбаешься? Тебе дело говорят, а ты ничего не хочешь советовать. Словно подменили тебя в этом сумеречном доме. Дай совет человеку, – с мольбой в голосе попросил Орво.
– Пусть женятся, – сказал Джон. – Это очень хорошо, что Тынарахтына сама выбрала себе мужа. Я надеюсь, что они будут счастливы.
– Так ведь мы друга лишились, – жалобно простонал Орво. – Откуда будем брать оленьи шкуры? Камусы на торбаса? Когда я соглашался отдать Тынарахтыну за Нотавье, я думал о благе всего селения, всех людей Энмына.
– Жизнь теперь так изменится, – сказал Джон, – что и шкуры, и все другое мы будем доставать иначе, не отдавая дочерей за нелюбимых ими мужчин.
Орво ушел недовольный и сердитый. Он продолжал что-то бормотать про себя и даже не ответил на приветствие Яко, бегущего домой из школы.
Мальчик потоптался в чоттагине, отряхнул приставший к подошвам весенний талый снег и вошел в полог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157