– Человечков нет.
Когда в этот вечер энмынцы пришли послушать музыку, Джон обнаружил, что музыкальный ящик молчит. Ручка завода свободно проворачивалась в своем гнезде, а внутри деревянного ящика с грохотом перекатывались части механизма.
Яко сидел в углу ни жив ни мертв. Он понял, что испортил музыкальный ящик, хотя и старался, чтобы все внутренности поместились обратно.
– Что с ним случилось? – недоумевал Джон, вертя ручку и потряхивая ящик.
Глаза Пыльмау и сына встретились. Мать подошла, и Яко виновато сказал:
– Я искал человечков.
– Тебе же сказали – никаких человечков там нет! – закричала Пыльмау и схватила мальчика за ухо.
От страха и боли Яко завопил на весь чоттагин.
– Что ты делаешь? – Джон отобрал мальчика у разъяренной матери, – Успокойся, Яко. Ты хорошо сделал, что посмотрел. Молодец. Стараться узнать новое – в этом ничего плохого нет. Только в другой раз возьми меня в помощники. Хорошо, Яко?
Мальчик перестал плакать и в знак согласия кивнул.
Граммофон починили, и в темные осенние вечера по притихшему Энмыну разносились звуки духового оркестра. Негритянские певцы рвали сырой прохладный воздух своими резкими голосами.
Моторный вельбот принес радость и новый порядок жизни в Энмын. Теперь расстояния сократились, и поездка в Уэлен или Кэнискун не составляла большого труда. Единственное, о чем надо было заботиться, – это о горючем.
– Если бы мотор мог есть нерпичий или моржовый жир! – мечтал Орво. – Тогда мы бы уходили далеко в море, где еще никто не стрелял, где зверь не пуган.
Охотники побывали на Инчоунском лежбище, но в этом году моржа было немного, и вся надежда была на промысел у собственных берегов. Однако лед в эту зиму пришел рано.
20
С утра ледяная каша подошла к берегу Энмына. Высокие волны кидались на мерзлую гальку, швыряли на берег огромные куски льда. Некоторые долетали до яранг и даже пробили в крыше яранги Тнарата дыру.
Несколько дней шел мокрый снег. Тропы Энмына обледенели, и людям стоило большого труда добраться из одной яранги в другую. Собаки не высовывали носа из чоттагинов, да и люди без особой нужды не выбирались из теплых жилищ.
Когда Джон ходил за мясом в земляное хранилище, ему каждый раз казалось, что небо нависает все ниже и ниже, волны подбираются к ярангам и вся эта враждебная, чужая природа старается поглотить одинокое маленькое селение.
В одну из ночей ударил мороз, сухая снежная пелена покрыла землю и выровняла успокоившееся торосистое море.
Нацепив на ноги «вороньи лапки», охотники вышли на свежий лед. От каждой яранги протянулись тропы к морю, а под вечер они окрасились свежей нерпичьей кровью.
Джон сидел в пологе и чинил порванные ремешки на лыжах-снегоступах. В чоттагине послышалось притопывание – так гости давали знать о своем приходе.
– Етти! – крикнул через меховую занавесь Джон – Мэнин?
– Гым , – в полог просунулась голова Орво, а рядом с ним возникла другая.
– Ты его помнишь? – Орво кивнул на соседа. – Это Ильмоч, у которого ты жил, когда Кэлена лечила твои руки.
– Как же! – воскликнул Джон. – Отлично помню!
Пыльмау не надо было напоминать о том, что надо приготовить угощение. Выпив две большие чашки крепкого чаю, Ильмоч выжидательно посмотрел на Орво.
– Джон, – Орво обратился к хозяину, – Ильмоч много слышал о музыкальном ящике, и ему бы хотелось его послушать.
– Можно, – сказал Джон и крикнул: – Яко, давай заводи музыку! – Яко, совершенно голый, полез в угол и спросил отца:
– Женский голос заводить или мужской?
– Какой вы хотите? – спросил Джон у Ильмоча.
– Послушаем сначала мужской, – покосившись на Орво, сказал Ильмоч.
Кочевник слушал внимательно. У него было такое выражение лица, словно он понимал каждое слово лихой ковбойской песенки в исполнении Дина Моргана.
Когда пластинка кончилась, Ильмоч похвалил:
– Хорошо поет. Громко.
После мужского послушали женский голос и негритянский церковный хор. Гость остался очень доволен концертом.
– Я пришел к тебе, Сон, с подарком, – сообщил он.
– Это верно, – подтвердил Орво. – Ильмоч будет твой тундровый друг. Сейчас он тебе привез две оленьи туши, несколько шкур, камусы, пыжики и оленьи жилы для ниток. Все это он тебе дарит, как другу.
– О! Большое спасибо! – несколько растерянный таким неожиданным подарком произнес Джон.
Значит, не зря говорила Пыльмау о намерении Ильмоча стать его тундровым другом. Ну что же, иметь такого друга и лестно, и полезно. Вот только чем его отдарить? И надо ли отдаривать немедленно?
– Мы с Джоном скоро приедем к вам, пока вы не откочевали далеко от нас, – сказал кочевнику Орво.
Допив чай, гости ушли, и Джон сразу же спросил жену:
– Может быть, мне нужно было сразу отдарить Ильмоча?
– Нет, сразу нельзя, – ответила Пыльмау. – Не то получится не подарок, а вроде как бы торг. Вот как поедешь к нему в гости в стойбище, тогда и повезешь подарки.
Через несколько дней Орво и Джон, нагрузив нарты подарками для оленеводов, отправились в тундру. На нартах Джона лежали разные мелочи, купленные в Номе, – обрезки цветной ткани, белая бязь на камлейки, нитки, иголки, куски лахтачьей кожи на подошвы, ремни и два пузыря из нерпичьей кожи, наполненные топленым тюленьим жиром.
Первую ночь провели в тундре. Орво накопал из-под снега хворосту и разжег жаркий костер, на котором согрел чай. Поужинали холодным копальхеном, вареным нерпичьим мясом и, окруженные собаками, улеглись в снежной яме.
Погода была тихая. По звездному небу гуляли сполохи полярного сияния, на одной половине неба прорезывался узкий серпик молодого месяца. Полежав некоторое время с открытыми глазами, Джон окликнул Орво:
– Не спишь?
– Не сплю, – ответил старик. – Лежу вот и думаю: разве приходило мне на ум, что через две зимы и два лета мы снова поедем с тобой к Ильмочу? И не как белый человек и луоравэтльан, а просто как люди, которые живут одной жизнью… А ведь давно ли это было? Значит, наша жизнь не такая уж чужая для тебя?
– Когда я ехал сюда впервые, я тоже не думал, что это дорога к вам. Ты и не поверишь, как мне было страшно. Честно говоря, я на вас и не смотрел как на настоящих людей…
– Это мне знакомо, – отозвался Орво. – Когда я в первый раз попал на корабль к белым, так словно в другом мире очутился. Ни языка, ни обычаев я не знал. Надо мной смеялись, издевались, били кому не лень. Почему-то любили угощать мылом… О, сколько я съел этого мыла, прежде чем меня стали немного уважать! Орво тяжело вздохнул, и, как бы отвечая ему, вздохнул спящий вожак собачьей упряжки.
– Люди отделены друг от друга предрассудками и неверными представлениями о себе, – заговорил Джон. – Самая большая ошибка, пожалуй, вот в чем: каждый народ думает, что именно он и живет правильно, а все другие народы так или иначе отклоняются от этой правильной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
Когда в этот вечер энмынцы пришли послушать музыку, Джон обнаружил, что музыкальный ящик молчит. Ручка завода свободно проворачивалась в своем гнезде, а внутри деревянного ящика с грохотом перекатывались части механизма.
Яко сидел в углу ни жив ни мертв. Он понял, что испортил музыкальный ящик, хотя и старался, чтобы все внутренности поместились обратно.
– Что с ним случилось? – недоумевал Джон, вертя ручку и потряхивая ящик.
Глаза Пыльмау и сына встретились. Мать подошла, и Яко виновато сказал:
– Я искал человечков.
– Тебе же сказали – никаких человечков там нет! – закричала Пыльмау и схватила мальчика за ухо.
От страха и боли Яко завопил на весь чоттагин.
– Что ты делаешь? – Джон отобрал мальчика у разъяренной матери, – Успокойся, Яко. Ты хорошо сделал, что посмотрел. Молодец. Стараться узнать новое – в этом ничего плохого нет. Только в другой раз возьми меня в помощники. Хорошо, Яко?
Мальчик перестал плакать и в знак согласия кивнул.
Граммофон починили, и в темные осенние вечера по притихшему Энмыну разносились звуки духового оркестра. Негритянские певцы рвали сырой прохладный воздух своими резкими голосами.
Моторный вельбот принес радость и новый порядок жизни в Энмын. Теперь расстояния сократились, и поездка в Уэлен или Кэнискун не составляла большого труда. Единственное, о чем надо было заботиться, – это о горючем.
– Если бы мотор мог есть нерпичий или моржовый жир! – мечтал Орво. – Тогда мы бы уходили далеко в море, где еще никто не стрелял, где зверь не пуган.
Охотники побывали на Инчоунском лежбище, но в этом году моржа было немного, и вся надежда была на промысел у собственных берегов. Однако лед в эту зиму пришел рано.
20
С утра ледяная каша подошла к берегу Энмына. Высокие волны кидались на мерзлую гальку, швыряли на берег огромные куски льда. Некоторые долетали до яранг и даже пробили в крыше яранги Тнарата дыру.
Несколько дней шел мокрый снег. Тропы Энмына обледенели, и людям стоило большого труда добраться из одной яранги в другую. Собаки не высовывали носа из чоттагинов, да и люди без особой нужды не выбирались из теплых жилищ.
Когда Джон ходил за мясом в земляное хранилище, ему каждый раз казалось, что небо нависает все ниже и ниже, волны подбираются к ярангам и вся эта враждебная, чужая природа старается поглотить одинокое маленькое селение.
В одну из ночей ударил мороз, сухая снежная пелена покрыла землю и выровняла успокоившееся торосистое море.
Нацепив на ноги «вороньи лапки», охотники вышли на свежий лед. От каждой яранги протянулись тропы к морю, а под вечер они окрасились свежей нерпичьей кровью.
Джон сидел в пологе и чинил порванные ремешки на лыжах-снегоступах. В чоттагине послышалось притопывание – так гости давали знать о своем приходе.
– Етти! – крикнул через меховую занавесь Джон – Мэнин?
– Гым , – в полог просунулась голова Орво, а рядом с ним возникла другая.
– Ты его помнишь? – Орво кивнул на соседа. – Это Ильмоч, у которого ты жил, когда Кэлена лечила твои руки.
– Как же! – воскликнул Джон. – Отлично помню!
Пыльмау не надо было напоминать о том, что надо приготовить угощение. Выпив две большие чашки крепкого чаю, Ильмоч выжидательно посмотрел на Орво.
– Джон, – Орво обратился к хозяину, – Ильмоч много слышал о музыкальном ящике, и ему бы хотелось его послушать.
– Можно, – сказал Джон и крикнул: – Яко, давай заводи музыку! – Яко, совершенно голый, полез в угол и спросил отца:
– Женский голос заводить или мужской?
– Какой вы хотите? – спросил Джон у Ильмоча.
– Послушаем сначала мужской, – покосившись на Орво, сказал Ильмоч.
Кочевник слушал внимательно. У него было такое выражение лица, словно он понимал каждое слово лихой ковбойской песенки в исполнении Дина Моргана.
Когда пластинка кончилась, Ильмоч похвалил:
– Хорошо поет. Громко.
После мужского послушали женский голос и негритянский церковный хор. Гость остался очень доволен концертом.
– Я пришел к тебе, Сон, с подарком, – сообщил он.
– Это верно, – подтвердил Орво. – Ильмоч будет твой тундровый друг. Сейчас он тебе привез две оленьи туши, несколько шкур, камусы, пыжики и оленьи жилы для ниток. Все это он тебе дарит, как другу.
– О! Большое спасибо! – несколько растерянный таким неожиданным подарком произнес Джон.
Значит, не зря говорила Пыльмау о намерении Ильмоча стать его тундровым другом. Ну что же, иметь такого друга и лестно, и полезно. Вот только чем его отдарить? И надо ли отдаривать немедленно?
– Мы с Джоном скоро приедем к вам, пока вы не откочевали далеко от нас, – сказал кочевнику Орво.
Допив чай, гости ушли, и Джон сразу же спросил жену:
– Может быть, мне нужно было сразу отдарить Ильмоча?
– Нет, сразу нельзя, – ответила Пыльмау. – Не то получится не подарок, а вроде как бы торг. Вот как поедешь к нему в гости в стойбище, тогда и повезешь подарки.
Через несколько дней Орво и Джон, нагрузив нарты подарками для оленеводов, отправились в тундру. На нартах Джона лежали разные мелочи, купленные в Номе, – обрезки цветной ткани, белая бязь на камлейки, нитки, иголки, куски лахтачьей кожи на подошвы, ремни и два пузыря из нерпичьей кожи, наполненные топленым тюленьим жиром.
Первую ночь провели в тундре. Орво накопал из-под снега хворосту и разжег жаркий костер, на котором согрел чай. Поужинали холодным копальхеном, вареным нерпичьим мясом и, окруженные собаками, улеглись в снежной яме.
Погода была тихая. По звездному небу гуляли сполохи полярного сияния, на одной половине неба прорезывался узкий серпик молодого месяца. Полежав некоторое время с открытыми глазами, Джон окликнул Орво:
– Не спишь?
– Не сплю, – ответил старик. – Лежу вот и думаю: разве приходило мне на ум, что через две зимы и два лета мы снова поедем с тобой к Ильмочу? И не как белый человек и луоравэтльан, а просто как люди, которые живут одной жизнью… А ведь давно ли это было? Значит, наша жизнь не такая уж чужая для тебя?
– Когда я ехал сюда впервые, я тоже не думал, что это дорога к вам. Ты и не поверишь, как мне было страшно. Честно говоря, я на вас и не смотрел как на настоящих людей…
– Это мне знакомо, – отозвался Орво. – Когда я в первый раз попал на корабль к белым, так словно в другом мире очутился. Ни языка, ни обычаев я не знал. Надо мной смеялись, издевались, били кому не лень. Почему-то любили угощать мылом… О, сколько я съел этого мыла, прежде чем меня стали немного уважать! Орво тяжело вздохнул, и, как бы отвечая ему, вздохнул спящий вожак собачьей упряжки.
– Люди отделены друг от друга предрассудками и неверными представлениями о себе, – заговорил Джон. – Самая большая ошибка, пожалуй, вот в чем: каждый народ думает, что именно он и живет правильно, а все другие народы так или иначе отклоняются от этой правильной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157