Приятель деда Горы гостил у родственников в Боржоми. С хозяйской террасы мост через реку виден был как на ладони. Поспорил хозяин с крестьянином, приехавшим на заработки из Джавахети. Тот утверждал, что может в течение часа плевать с моста в речку. Ударили по рукам. Крестьянин выиграл спор, но наш "шутник", придравшись, что тот недостаточно хорошо плевал, выплатил всего половину обещанной суммы.
Григани! В те времена в Тбилиси было двое оригиналов. Один скромно и терпе-ливо стоял с утра до вечера на проспекте Руставели возле магазина "Люкс". Одет был совсем как Сталин, даже руку держал просунутой между пуговицами кителя. И внешне это был Сталин, точь-в-точь. Стоял, являя себя миру. Сам ни с кем не здоровался, и с ним никто не заговаривал, по крайней мере, я не видел. Стоял, и все. Вторым оригиналом был Григани, одевался он как денди лондонский или на манер денди. Красивый, рослый, элегантный, он был комбинатором, ловчил в одном из городов. По приезде в Тбилиси любил пройтись по проспекту Руставели. Здесь у него была дама сердца, полунемка-полугрузинка, очень красивая женщи-на, и, надо думать, приезжал он в город из-за нее, но поскольку был человеком крайне занятым, то совмещал свои наезды с каким-нибудь делом, иначе не выбрался бы. Как-то раз стоим мы на проспекте Руставели возле "Вод Лагидзе", я и несколько парней. Навстречу, со стороны площади, идет, прогуливаясь, Григани под руку со своей красоткой. Не доходя до "Лагидзе", он встречает знакомого и останавливается переговорить с ним, а женщина продолжает идти и, минуя нас, проходит немного вперед. Григани догоняет ее. Кукури Сихарулидзе, провожая женщину жадным взглядом, довольно громко говорит: "У-у, вот хороша баба для е...и!" Григани, оборачиваясь, спокойно замечает: "Ничего особенного!" Нашу реакцию легко себе представить, тем более что Григани эту фразу бросил вскользь и, подхватив под руку возлюбленную, пошел своей дорогой.
Дед Леван был известен в обществе своими безобидными шутками, острым язычком, и вот как его юмор вылился в цинизм!.. Все, что осталось после револю-ции у обнищавшего дворянина, так это его хата в одну комнатенку в Кикети, орехо-вое дерево да небольшой дворик. В Тбилиси он ютился с сестрой в трущобах и с наступлением весны перебирался в Кикети. Жили они здесь до поздней осени, все равно как господа, мешкавшие съезжать с дачи в ожидании крестьянского оброка и распоряжений, связанных с урожаем. Дед Леван коротал дни, лежа на циновке под ореховым деревом. Подложив под голову мутаку, он дремал или предавался размышлениям. Чоголия снимали конфискованную у кого-то дачу. Сам Чоголия был военным, прибывшим в Грузию в составе одиннадцатой армии. Потом он заделался партийным функционером. Жена его из прежней Елизаветы Петровны стала Элладой, так, пожалуй, звучало культурнее. И был у них сын лет шестнад-цати, звали его Денисом, а мы дразнили его Деникиным, что вызывало крайнее негодование всех членов семьи. Как-то раз Деникин задал деду Левану щекотли-вый вопрос: "Весь день, все лето и всю жизнь вы лежите под этим орехом. На что вы живете, откуда у вас деньги?" Деникин был кретином, сам бы он до этого не додумался, стало быть, повторял то, о чем говорили в семье. Дед Леван смекнул и ответил: "Присылают из Парижа". Деникин полюбопытствовал: за что? "За то, благодаря чему люди размножаются", - ответил дед Леван. О том, благодаря чему люди размножаются, Деникин, естественно, знал и удивленно справился: "Почему выбрали именно вас, что, своей у французов мало?" "Они покупают, чтобы улучшить свою породу", - пояснил дед Левам. На этом разговор кончился, но на следующий день Деникин снова навестил деда Левана на сей раз с деловым предложением: "То, благодаря чему люди размножаются, мое не пригодится?" Дед Леван оглядел Деникина с макушки до пят, одобрительно покивал головой и велел нести в небольшом аптечном пузырьке - погляжу, если сгодится, отошлю. Маль-чик так быстро примчал "небольшой аптечный пузырек", полный того, благодаря чему люди размножаются, что дед Леван заподозрил фальсификацию. Но нет, продукт был натуральным, еще теплым. Несмотря на это, дед взболтал пузырек, подставил его под солнечные лучи, пробивающиеся сквозь ореховые листья, и сказал Деникину: "Не годится, за это французы не заплатят..."
Был погожий летний день, я возвращался из техникума домой. Увидел отца, он беседовал с друзьями. Подошел, поздоровался. Это были писатели, поэты, все моложе моего отца. Эрекле Каргаретели был для них богом глубоко образован-ный, остроумный, простой в общении. Друзья любили, когда он вел застолье. Эта встреча тоже закончилась пирушкой у гололицых. Гололицые торговали вином. Почему их называли гололицыми, никто не знал, по крайней мере оснований для этого не было никаких. Отец прихватил меня с собой. Мне кажется, больше потому, чтобы иметь предлог не задерживаться надолго. Гололицые торговали только вином, зато оно было отменного качества и самых различных сортов. Они держали винный погреб, собственность какого-то колхоза. Если приходили знако-мые, уважаемые гости, гололицые посылали мальчика на базар, и он приносил еду. Погреб у них был просторным и прохладным, со множеством отделений. Эрекле Наргаретели с друзьями вошли в одно из них. По центру размещалась широкая приземистая бочка с бочонками вокруг. Я не вдруг догадался, что эти предметы заменяют стол и стулья... Пошел пир, затеялись тосты один утонченнее другого. Поэты захмелели, в воздухе разлилось колдовство стиха. Естественно, ни слова о политике, и, может, именно это придало блеск и гармонию застолью. Тут появился еще один поэт, тоже прекрасный, но нежеланный, поскольку во хмелю всегда нес околесицу, а случалось, и драки затевал. Он уселся и, переполненный злобой, выплеснул ее на окружающих в безудержном потоке слов, так что никто и рта раскрыть не смог. Развеялась атмосфера печали, надежды, красоты и востор-га... Один из застольцев, поманив гололицего, шепнул ему что-то на ухо. Винотор-говец ушел, спустя небольшое время вернулся и вполголоса сообщил пустомеле, что его ждет на лестнице дама. Тот, извинившись перед застольцами, вышел. Оказалось, что ему привели шлюху. Иначе его не выставишь, заявил автор затеи. Были и комментарии, и смех, но пир все равно потускнел, за столом воцарилась неловкость, она передалась и мне. Тогда я не смог объяснить себе своего настро-ения - я был отроком. Только потом я понял, эта грубая шутка покоробила меня. Мой дед Гора никогда не позволил бы себе такого. В осуждение он встал бы из-за стола, скорее всего незаметно, а может, и демонстративно. Раньше те поэты были как дед Гора, новое время перекроило и изуродовало их души, под его влиянием были утрачены мужская честь, человечность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156