А на том окурке следы губной помады, и достается он, ясное дело, рассказчику. Я даже песню слыхал об этом, Сенька Бомштейн распевал. Человек склонен к сентиментальности. Какой, скажите, шедевр без элемента мелодрамы, сентиментальности?.. Почти обязательный компонент... А что удивительного, если заключенный тоскует по женщине, ее любви. Окурок - это порождение любовной тоски. Если по правде, меня тоже пронзил образ женщины в самолетном кресле - сердце захолонуло, дыхание сперло. Ах ты, старый паскудник, в твоем возрасте! Пройти через голод, холод, передряги - и нате! Томление по женщине. Это, брат, добрый знак! Отличный знак!
Постой, постой, мне было всего восемь лет, когда я влюбился. Только увижу ее, весь обмираю!.. Как же ее звали?.. Натела, Натела Тамазашвили! Восемь лет! Вот те на! Она мне снилась, но не такой, как в жизни, а в образе златовласки из моих видений с грохочущими мельничными жерновами над головой... Надо же! Как рано пробуждается страсть... Ладно, допустим сердцебиение от подсознательного. Так по крайней мере уверяют психологи и философы. Это грубое плотское чувство, да, согласен. Но порой оно перерастает в любовь, возвышенную и благородную. Свершается чудо. Инстинкт размножения, воспроизводства выливается в духовность, нежную, трепетную!..
Да-да, Натела. Где я встретил ее впервые?.. У Гвилавы, мы дружили семьями. У них был сын Хута, мой ровесник, к которому и повел меня отец на день рождения. Там была и Натела, та девочка. Потом оказалось, что Тамазашвили жили неподалеку от нас... Да. Я без устали гонял волчок перед их домом. Только бы видеть ее - мне больше ничего не надо было. Нателу водили на уроки музыки, я знал на память ее расписание. Тот вечер я запомнил еще и по каким-то иным причинам. У Гвилавы был собственный дом на окраине города, возле конечной остановки трамвая...
...За дело! Не забывай о деле! Я прошел примерно тысячу километров. Это и много, и мало. Много потому, что за такой короткий срок я не мог и надеяться пройти столько, спасибо, Кола помог. До хижины Хабибулы девятьсот километров. Это если по прямой, только по прямой. А по рельефу самое малое еще тысяча триста!.. С больными суставами... Почти без еды! Провизия, подаренная стариком, вот-вот вся выйдет. Мне бы до Оби добраться или хоть до притока, тогда бы я разжился рыбой...
...А доберешься? Не доберусь - прощай, мир. Что-то я часто стал думать о смерти... Что, время пришло? Ой ли? Впрочем, есть же выход. Недаром мне Миша Салуквадзе рассказывал эту байку. Нужно взять на заметку. Была у него соседка, Ангелина, из тех, что вечно недомогают. Она все хныкала - умираю да умираю. Лет пять-шесть ее терпеливо успокаивали, утешали, что ничего страшного у нее нет, не надо бояться, все будет хорошо. Ангелина стояла на своем: умираю! Тогда доведенный до отчаяния супруг как-то раз сказал: "Ангелина, милая, перестань канючить, свыкнись с этой мыслью, тогда и умирать будет не страшно". Услышав это, Ангелина взвилась с постели: "Ты что болтаешь, с чем это я должна свыкну-ться!" Как вскочила, так с тех пор ни разу не слегла с болячками!.. Гора, браток, бежим, значит, живем!.. Не так ли? Сделаем километров тридцать на юг, подальше от воздушной трассы, а потом двинем на запад - Обь завоевывать!.. Отлично! О чем теперь покумекаем?.. Может, доскажем о дне рождения Хуты?.. Давай. Началось с того, что, когда мы сходили с трамвая, я заметил на одной из скамеек забытый кем-то бумажный пакет. Вагон был пустой, а остановка последней. Я потянулся к пакету, хотел было заглянуть, но отец не позволил. Я удивился, спросил о причине. "Сначала сбегай отнеси пакет", - велел отец. Сбегал, отнес. "Как это ни грустно, человек - существо слабое, - заметил Эренле. Даже если не так, находка может ввергнуть тебя в искушение, с которым ты не справишься. Согрешишь, присвоишь себе чужую вещь, а потом всю жизнь будешь сожалеть об этом". Отец не менее, чем дед, по природе своей был склонен к поучениям, в тот день он преподал мне еще пару уроков. Мы сидели обок за столом, когда он сказал: "Обрати внимание сначала на мою тарелку, потом на свою и сравни их". Я посмотрел, смутно почувствовал разницу, но не осознал ее. "Объедки, - пояснил он, - будь то кость, огрызок или кусок, должны быть сложены на тарелке так, чтобы у других это не вызывало отвращения и потерю аппетита". Я огляделся, тарелки у большинства и вправду скорее походили на натюрморт или коллаж, чем на остатки еды. Спустя время мне захотелось выйти из-за стола. Отец не позволил: "Дождись, пока тебя позовут дети". Меня позвали. Отец пошел со мной и объяснил: "У грузинского застолья свои обычаи. Вставать и выходить из-за стола не следует, поскольку те, что остаются, могут решить, что ты вышел по надобности. Каково?.."
Поначалу, едва мы сели за стол, я долго не мог ни к чему прикоснуться. Я держал в руках кусочек сырного пирога и пребывал в растерянности. Дома за обедом я не приступал к еде до тех пор, пока не выносил во двор детям из бедных семей что-нибудь съестное, таков был заведенный для меня порядок. Дело в том, что после турецко-армянской войны в Грузии нашло себе пристанище множество армян. Большинство из них бедствовали, дети голодали. У меня в любимцах ходил Врастан, сын нашего дворника, рожденный в Тбилиси и названный по этому случаю Врастаном. По-армянски это значит Грузия. Я непременно должен был чем-то угостить его - булкой с котлетой, кусочком сырного пирога, в зависимости от того, что было у нас самих... Вот и теперь сидел я за столом у Гвилавы и думал: кому же мне отдать сырный пирог? Отец догадался, что меня мучает, погладил по голове: "Ешь сам, причина уважительная".
Да... Эрекле Каргаретели, мой отец, сидел в тюрьме восемь раз; убить его удалось лишь на восьмой, хотя попытки такого рода предпринимались и в гражданскую войну, и в чекистском застенке. В тот, последний раз в дело пошла бы пуля, время было такое - тысяча девятьсот тридцать седьмой год, но убийцы и тут просчитались, с расстрелом ничего не получилось, тогда они убили его молотком. Нужно отметить, что подолгу отец никогда не сидел, самое большее - одиннадцать месяцев. Объясняется это просто. Эрекле Каргаретели был профессиональным юристом, и невежественные подонки не могли обвинить его абы в чем. К тому же и опыт, полученный в результате знаний о стольких арестах и расстрелах... А если еще и предположить нечто вроде иммунитета, а?.. Реваз Ткавадзе и кое-кто видели на стене камеры запись, сделанную Эрекле Каргарете-ли в последнюю отсидку: "Под током времени увяла юность". Он держался мужественно, отвел от себя все ложные обвинения, сам не оболгал никого, и тогда они взялись за молоток. Каким же он в молодости был?!
Каждый арест моего отца сопровождался непременным появлением в нашем доме двух незнакомых друг с другом людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
Постой, постой, мне было всего восемь лет, когда я влюбился. Только увижу ее, весь обмираю!.. Как же ее звали?.. Натела, Натела Тамазашвили! Восемь лет! Вот те на! Она мне снилась, но не такой, как в жизни, а в образе златовласки из моих видений с грохочущими мельничными жерновами над головой... Надо же! Как рано пробуждается страсть... Ладно, допустим сердцебиение от подсознательного. Так по крайней мере уверяют психологи и философы. Это грубое плотское чувство, да, согласен. Но порой оно перерастает в любовь, возвышенную и благородную. Свершается чудо. Инстинкт размножения, воспроизводства выливается в духовность, нежную, трепетную!..
Да-да, Натела. Где я встретил ее впервые?.. У Гвилавы, мы дружили семьями. У них был сын Хута, мой ровесник, к которому и повел меня отец на день рождения. Там была и Натела, та девочка. Потом оказалось, что Тамазашвили жили неподалеку от нас... Да. Я без устали гонял волчок перед их домом. Только бы видеть ее - мне больше ничего не надо было. Нателу водили на уроки музыки, я знал на память ее расписание. Тот вечер я запомнил еще и по каким-то иным причинам. У Гвилавы был собственный дом на окраине города, возле конечной остановки трамвая...
...За дело! Не забывай о деле! Я прошел примерно тысячу километров. Это и много, и мало. Много потому, что за такой короткий срок я не мог и надеяться пройти столько, спасибо, Кола помог. До хижины Хабибулы девятьсот километров. Это если по прямой, только по прямой. А по рельефу самое малое еще тысяча триста!.. С больными суставами... Почти без еды! Провизия, подаренная стариком, вот-вот вся выйдет. Мне бы до Оби добраться или хоть до притока, тогда бы я разжился рыбой...
...А доберешься? Не доберусь - прощай, мир. Что-то я часто стал думать о смерти... Что, время пришло? Ой ли? Впрочем, есть же выход. Недаром мне Миша Салуквадзе рассказывал эту байку. Нужно взять на заметку. Была у него соседка, Ангелина, из тех, что вечно недомогают. Она все хныкала - умираю да умираю. Лет пять-шесть ее терпеливо успокаивали, утешали, что ничего страшного у нее нет, не надо бояться, все будет хорошо. Ангелина стояла на своем: умираю! Тогда доведенный до отчаяния супруг как-то раз сказал: "Ангелина, милая, перестань канючить, свыкнись с этой мыслью, тогда и умирать будет не страшно". Услышав это, Ангелина взвилась с постели: "Ты что болтаешь, с чем это я должна свыкну-ться!" Как вскочила, так с тех пор ни разу не слегла с болячками!.. Гора, браток, бежим, значит, живем!.. Не так ли? Сделаем километров тридцать на юг, подальше от воздушной трассы, а потом двинем на запад - Обь завоевывать!.. Отлично! О чем теперь покумекаем?.. Может, доскажем о дне рождения Хуты?.. Давай. Началось с того, что, когда мы сходили с трамвая, я заметил на одной из скамеек забытый кем-то бумажный пакет. Вагон был пустой, а остановка последней. Я потянулся к пакету, хотел было заглянуть, но отец не позволил. Я удивился, спросил о причине. "Сначала сбегай отнеси пакет", - велел отец. Сбегал, отнес. "Как это ни грустно, человек - существо слабое, - заметил Эренле. Даже если не так, находка может ввергнуть тебя в искушение, с которым ты не справишься. Согрешишь, присвоишь себе чужую вещь, а потом всю жизнь будешь сожалеть об этом". Отец не менее, чем дед, по природе своей был склонен к поучениям, в тот день он преподал мне еще пару уроков. Мы сидели обок за столом, когда он сказал: "Обрати внимание сначала на мою тарелку, потом на свою и сравни их". Я посмотрел, смутно почувствовал разницу, но не осознал ее. "Объедки, - пояснил он, - будь то кость, огрызок или кусок, должны быть сложены на тарелке так, чтобы у других это не вызывало отвращения и потерю аппетита". Я огляделся, тарелки у большинства и вправду скорее походили на натюрморт или коллаж, чем на остатки еды. Спустя время мне захотелось выйти из-за стола. Отец не позволил: "Дождись, пока тебя позовут дети". Меня позвали. Отец пошел со мной и объяснил: "У грузинского застолья свои обычаи. Вставать и выходить из-за стола не следует, поскольку те, что остаются, могут решить, что ты вышел по надобности. Каково?.."
Поначалу, едва мы сели за стол, я долго не мог ни к чему прикоснуться. Я держал в руках кусочек сырного пирога и пребывал в растерянности. Дома за обедом я не приступал к еде до тех пор, пока не выносил во двор детям из бедных семей что-нибудь съестное, таков был заведенный для меня порядок. Дело в том, что после турецко-армянской войны в Грузии нашло себе пристанище множество армян. Большинство из них бедствовали, дети голодали. У меня в любимцах ходил Врастан, сын нашего дворника, рожденный в Тбилиси и названный по этому случаю Врастаном. По-армянски это значит Грузия. Я непременно должен был чем-то угостить его - булкой с котлетой, кусочком сырного пирога, в зависимости от того, что было у нас самих... Вот и теперь сидел я за столом у Гвилавы и думал: кому же мне отдать сырный пирог? Отец догадался, что меня мучает, погладил по голове: "Ешь сам, причина уважительная".
Да... Эрекле Каргаретели, мой отец, сидел в тюрьме восемь раз; убить его удалось лишь на восьмой, хотя попытки такого рода предпринимались и в гражданскую войну, и в чекистском застенке. В тот, последний раз в дело пошла бы пуля, время было такое - тысяча девятьсот тридцать седьмой год, но убийцы и тут просчитались, с расстрелом ничего не получилось, тогда они убили его молотком. Нужно отметить, что подолгу отец никогда не сидел, самое большее - одиннадцать месяцев. Объясняется это просто. Эрекле Каргаретели был профессиональным юристом, и невежественные подонки не могли обвинить его абы в чем. К тому же и опыт, полученный в результате знаний о стольких арестах и расстрелах... А если еще и предположить нечто вроде иммунитета, а?.. Реваз Ткавадзе и кое-кто видели на стене камеры запись, сделанную Эрекле Каргарете-ли в последнюю отсидку: "Под током времени увяла юность". Он держался мужественно, отвел от себя все ложные обвинения, сам не оболгал никого, и тогда они взялись за молоток. Каким же он в молодости был?!
Каждый арест моего отца сопровождался непременным появлением в нашем доме двух незнакомых друг с другом людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156