"Войдите, пожалуйста". Вошли. В комнате никого не было, кроме большого пестрого попугая в золотистой клетке. Взрослые присели, я приблизился к клетке рассмотреть птицу. Не знаю, то ли оттого, что я подошел, то ли по какой другой причине, но попугай раскряхтелся: "Дуры пришли, дуры пришли!" На его голос вошла фрау Майер, она возилась с коровой во дворе. Дамы занялись счетами, а попугай, недовольный, разворчался: "Дуры пришли, дуры пришли. - И в сердцах добавил: - Обманщицы, обманщицы!" Фрау Майер встала, подошла к клетке, пару раз щелкнула его палочкой, вроде дирижерской, что-то шепнула, и он объявил: "Приношу искренние извинения!" Судя по тону, попугай отнюдь не чувствовал себя виноватым, просто хотел угодить своей хозяйке. Какая чушь! Не хватит ли?.. Ты прав, хватит! Давай-ка вспомним еще одну историю, забавную, - как мы встретились в Москве с Юрой Кобуловым. У меня такое чувство, что эта буря никогда не кончится. И голод дает о себе знать... Ты, совсем как те цыгане, завел свое: "Мандро нани, мандро нани!" Когда детям хочется есть, а еды нет, цыганка-мать запевает песню: "Мандро нани, мандро нани!", что означает "хлеба нету, хлеба нету!". Поет, хлопает в ладоши, вовлекает в пляску детей, они поют, танцуют, и на душе становится легко... А мы вспомним о Юре Кобулове, и голод забудется. Это было еще при жизни моих родителей. Я и Юра, сын известного чекиста, вместе были зачислены на первый курс техникума. Он походил несколько месяцев и бросил, а может, родители заставили. В городе мы часто встречались на улице и даже здоровались. Его пребывание в техникуме мне запомнилось вот почему. Гоги Цулукидзе умел пускать дым колечками, да еще какими! На одном выдохе больше тридцати колец подряд. Юра побился с ним об заклад, сможет ли тот выпустить столько-то колец. Пари было денежным, а деньги у Юры водились - папенька подбрасывал. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало... Вскоре Юра Кобулов исчез из города. Поговаривали, что отец отправил его на курсы МГБ в Россию! Прошло много лет - десять или двенадцать. Я работал в Белоруссии, приехал по делам в Москву. Поднялся в кафе-мороженое на улице Горького, оно помещалось на втором этаже. Спросил "Сандэй", я очень любил его и, когда случалось быть в Москве, всегда лакомился. Только мне принесли мороженое, как в кафе вошел майор госбезопасности Юрий Бахчиевич Кобулов в сопровождении двух кокетливых девиц. Они уселись за столик напротив, мы оказались совсем близко, лицом к лицу. Юра поднял глаза, заметил меня. Во второй раз посмотрел, когда ел мороженое. По лицу его скользнула улыбка или нечто похожее на улыбку. Сомнений не было - он узнал меня. Мы были молоды, внешность за время, что мы не виделись, почти не изменилась. И еще... Если я тотчас узнал его, отчего ему было не узнать меня? Что мне было делать? Уйти? Нельзя. А вдруг он не узнал меня, зачем же мозолить ему глаза своей фигурой, походкой, повадками?.. Как часто бывало со мной, я положился на авось - будь что будет - и спросил еще мороженого. Мой последний побег был не только "шумным", он неблагоприятно отразился на карьере пяти или шести чекистов, к тому же на меня за эти четыре года, что я был в бегах, четыре раза объявлялся отдельно союзный, отдельно зарубежный розыск. Юра Кобулов, как сотрудник Лубянки и сын своего отца, не мог не знать о том, что я в розыске, и, уж конечно, не мог не узнать меня... Они съели мороженое, Юра Кобулов еще раз взглянул на меня и ушел... Прошло много времени, я освободился, вернулся в Тбилиси. Как-то во время застолья мне представился некий Беридзе. Он был близок с семьей Кобуловых, пока их всех не пересажали. Юре удалось избежать ареста, и он рассказал Беридзе о нашей встрече в кафе-мороженое. Он не выдал меня! Я искал Юру - мне хотелось поблагодарить его. Тщетно. Никто ничего не знал о нем!..
Ветер стих. В путь, Гора!"
Глава восьмая
Гора подошел к истоку Васюгани. Отсюда он должен был пройти напрямик к юго-востоку двести-двести пятьдесят километров и выйти к Оми. "Отрада" располагалась на берегу реки, там, где ее пересекал восьмидесятый меридиан. По карте Мити Филиппова идти надо было низинами, по замерзшим болотам, стало быть, путь был легким. Дней за пять-шесть до того, как Гора вышел к верховью Васюгани, боль в суставах отпустила, он даже смог стать на лыжи. Гора приободрился, повеселел... Единственное, что омрачало его настроение, - Митиленич. Тот не воспользовался ни одной из возможностей взять беглеца, хотя весь путь его лежал перед ним как на ладони. Он и на Васюгани не оставил "бесхозным" своего подопечного - сначала над Горой кружил вертолет, а совсем недавно он заметил путника. Тот мелькнул неподалеку раза три или четыре. Надо думать, Митиленич будет сопровождать его до самой Оми, но что он затаил в душе, что затевает? Горе, разумеется, приходило в голову: Митиленич - игрок, все его опера-ции задуманы оригинально, другим это не под силу. Он замышляет что-то такое, что принесет ему награду, очередной чин и признание. Например, возьмет беглеца так, что даже генералы в верхах рты поразевают. Но как? Гора не знал и знать не хотел. По крайней мере, сейчас.
"Я столько времени в пути и ни разу не обмолвился о том, почему перебрался из Грузии на Север... Тогда начнем со дня реабилитации и освобождения... Почему? Разве меньше довелось мне пережить, видеть и слышать хотя бы на том же полуострове Таймыр и Колыме?..Оттуда и началась "пора ухода"... Правильно, но в лоне свершений... Все, что мне пришлось испытать, привело меня, пусть отчасти, к мысли о побеге и ее претворению в жизнь... Вспомним, конечно, и об этом, но потом... Сначала расскажем, как мне раз в жизни выпало выйти из лагеря на законном основании. Давай-ка, а? Ладно, согласен! Начнем с "Я - никто". В лагере, где я отбывал срок, были стадион и баскетбольная площадка. Мы сколоти-ли шесть команд и устроили турнир. Играли грузины с литовцами. Шел второй тайм, мы проигрывали. Примчался Ворон, крикнул: "Каргаретели, на свободу!" Все застыли как вкопанные, уставившись на меня. Обычно в таких случаях поднима-лась суматоха - поздравления, объятия, поцелуи. Я знал, что Верховный суд пересматривает наше дело, опротестованное прокуратурой, ждал реабилитации, но не так быстро. Времена были хрущевские, люди освобождались из лагерей один за другим. Я сказал Ворону, что приду, как только кончится игра. Буквально через несколько минут появился начальник учетно-регистрационного отдела. Постоял, посмотрел, как мы играем, и крикнул: "Каргаретели, ты что, на свободу не хочешь?!" Я отозвался: "Приду, как смогу!" Он развел руками, ушел. Кончилась игра, я принял душ, попрощался с друзьями, добрыми знакомыми, собрал свое барахло и пошел на выход. Провожатых было много, совали, по обыкновению, деньги на дорогу.
В лагере у меня не было никаких забот по той простой причине, что я ничем не мог помочь тем, кто находился на воле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156