Ответил Никифор:
– Воля князя Михаила и твоя, матушка. Если тревожных вестей не получим, можно и подольше.
– Я согласен с Никифором, – кивнул княжич, надел шелом и степенно, как настоящий воевода, уставший от стычек и боев с врагами, стал подниматься по ступеням резного крыльца.
К матери прильнул он лишь тогда, когда они остались одни. В домашней мягкой одежде Михаил не только стал внешне похожим на обычного мальчика, но он словно почувствовал это сердцем, изменился неузнаваемо, ласково гладил руку матери, обнявшей его, а глаза княжича затуманились неожиданными слезами.
– Трудно, Мишенька? – спросила, глотая слезы, княгиня. – Иль свыкся уже?
Михаил всхлипнул, и мать, гладя его по голове, принялась утешать:
– Все образуется. Бог даст, вернется в вотчину свою отец твой, возьмет дружину под свою руку, ну, а пока, сынок, не забывай, что ты – князь, ты – старший в роду, тебе оберегать от поругания вотчину.
Ничего не ответил Михаил, продолжая всхлипывать.
Миновала неделя домашней идиллии, братья подружились, младший уже без страха встречал старшего, когда тот приходил к нему поиграть в доспехах, с мечом и даже с колчаном стрел и луком – княжичу Владимиру особенно нравился колчан расшитый и стрелы с перьями на конце, и когда подходило время оканчивать забавы, нянька едва-едва уговаривала его вернуть колчан брату.
Во время одной из таких игр, когда старший учил меньшого натягивать тетиву и пускать стрелы, а мамки и няньки удивлялись тому, как крохотными ручонками своими тужится княжич-ребенок пустить стрелу в цель, хотя сам едва лишь научился твердо стоять на ногах, и судачили меж собой: «Ратник растет. Сразу видно – воеводою знатным станет. Не хуже отца», – в это самое время на полянку у терема княжича пришел Никифор. И к княжичу Михаилу:
– В удел, князь, спешить нужда. Литовцы малый поход готовят. Вестовой прискакал, двух коней загнав.
– Княгине, матушке моей, поведал?
– Сейчас иду. А ты, князь, облачайся в дорогу. Коня тебе седлают.
Княжич Владимир не захотел отдавать лук и стрелы, как его ни уговаривали, и Михаил махнул рукой.
– Пусть играет. Оставляю.
Короткие сборы, и вот уже к крыльцу подводят для княжича Михаила оседланного коня. Княгиня, спокойная внешне, ласково обнимает сына, затем крестит его.
– Пресвятая дева Мария, замолви слово перед сыном своим Иисусом Христом, чтобы простер он над головой моего чада руку свою. – Еще раз перекрестила. – С Богом, князь! Помни, нынче ты – защитник удела нашего. Не оплошай. Блюди совесть свою…
Поклонился княжич Михаил матери, братцу, которого тоже вывели на крыльцо и который не выпускал из рук ни лука, ни колчана, вовсе не понимая, что происходит, поклонился челяди, высыпавшей провожать юного князя и, опершись на руку Никифора, вспорхнул в седло. Конь терпеливо ждал, когда хозяин разберет поводья и прижмет шенкеля.
Никифор (Двужил, он и есть – Двужил) взял резвый темп, лишь иногда переходя на шаг, чтобы передохнули кони, не обезножили бы, а привалы делал короткие, даже костры не велел разводить. Медовуха с холодным мясом и на обед, и на ужин. Еще умудрялся на этих коротких привалах обсуждать с княжичем предстоящий бой с врагами, да так строил разговор, чтобы толкнуть княжича на размышления, чтобы и тот обмозговывал, какие меры нужно принять для успешного отражения предстоящего набега литовцев.
– Дружиной одной не одолеть литовцев. Малый поход – не татарская сакма.
– Попросим дружины у князей Одоевских и Белевских. Пока они подойдут, встанем на Угре. Продержимся, Бог даст.
– Бог-то – Бог, да сам не будь плох. Насчет дружин ты прав. Еще из Серпухова подмогу попросим. А вот выстоим ли, сомнение меня гложет. Похитрей что-нибудь нужно бы придумать.
И ни слова до следующего привала, хотя он уже наметил план предстоящего боя, а гонцы к князьям-воеводам посланы соратником его Сидором Шикой. В Серпухов Никифор тоже послал гонца (на несколько часов опередит их – и то ладно), но помалкивал об этом и на просьбы княжича: «Ты, Никифор, пошли вперед гонца оповестить князей-соседей», – отвечал:
– Непременно исполню.
И даже покидал княжича, словно спешил выполнить его повеление. На следующем привале, уже под Серпуховом, вновь заговорил с княжичем:
– Не думал, князь, как литовцев встречать?
– Нет, – слукавил Михаил, ибо он перебрал уже много вариантов, о которых слышал от Никифора или Шики, которые те применяли в битвах с татарскими сакмами и литовскими разбойными отрядами, иные видел подходящими, но отмахивался от них, считая недостойным повторять пройденное, а искал какой-то новый ход, но не нашел его. Признаться же в этом не захотел.
– Так уж и не думал, – усомнился Двужил. – Небось, мелькала мысль о засаде, только не ладной показалась, заезженной?..
– Верно, – признался, покраснев, Михаил. – Да и литвины что? Дураки? Или ратники никудышные?
– Кудышные. Что и говорить… А с засадой все же дело спорей пойдет. Прикинь: казаков городовых, ополченцев да со сторож казаков и стрельцов покличем, оставив там малую их часть, вот тебе и добрая тысяча. Подковой ее поставить за Гнилым логом. Втянутся в него литвины, ударить с трех сторон. Из рушниц. Стрелами. А как невмоготу станет, пусть пятятся к Угре. Вот тут дружина твоя в сечу войдет. С дружиной еще и казаков иметь не лишне. Пусть они обоз захватят, что за добром нашим снаряжен. Кони у литовцев добрые. Наверняка и доспехи будут. Литовцы запасливы. Арбалетами, Бог даст, разживемся. Они, ясное дело, послабей наших самострелов, но сгодятся. Еще как!
План этот был принят, началось обсуждение конкретных деталей, подсчет количества ратников, каких можно собрать в спешном порядке, ибо до начала похода литовцев, если все пойдет так, как извещал лазутчик, оставались считанные дни.
Вышло, однако же, лучше, чем ожидали Михаил с Двужилом. В засаду подоспела дружина одоевская. Порубежная дружина, привыкшая к сечам, умелая в них. Ее поставили в лесу для удара с флангов.
В указанный лазутчиками день литовская рать не появилась. Что? Отменили малый поход или не управились к сроку? Неопределенность всегда тревожит, выбивает из колеи. Никифор, однако, от имени князя Михаила повелел всем оставаться на своих местах, костров не разводить, коней не расседлывать. Даже на ночь. Лишь отпустить подпруги.
Коням ничего, овса набито в кобурах, трава вокруг – по пояс, а вот ратникам ночью – зябко. Особенно неуютно на заре, когда седеет от инея трава на полянах и одевается серебристым кружевным узором перелесок на опушках. Тут бы самое время к костерку руки протянуть, увы, не велено. Стало быть – терпи. Впрочем, ратникам терпение то не в новинку.
День миновал. Утомительно-тягучий. Ночь настала, а ворогов все нет. Не шлют никаких вестей и дозоры из казаков-порубежников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138