С землей сравняются остроги черемисы. Пока же ни один волос не упал даже с данников Казани. От тебя зависит, литься ли крови в Казанском ханстве.
Шаха-Али передернуло это грубое «от тебя», ему очень хотелось хлопнуть в ладоши и приказать вбежавшим стражникам схватить наглеца, но он усилием воли сдержал себя. Он пока еще не осознал, что произошло, как могло так случиться, что он узнает о приближении крымцев от ханского посла, а не от своих воевод, уланов и советников, но в том, что посол говорит о событии реальном, он уже не сомневался. Беда, о которой так настойчиво предупреждал его сеид, пришла. «Но гонцы наши должны уже быть в Москве. Царь Василий Иванович послал уже рать. Она – на подходе. Нужно выиграть лишь время. Неделю или две. Казань и Арск не так-то просто взять без осады и штурма». Спросил посла крымского:
– В чем наша, – слово «наша» произнес особенно подчеркнуто, – роль? Что нам предлагается сделать, чтобы кровь наших подданных не пролилась безвинно?
– Отдать престол Сагиб-Гирею, да продлит Аллах его жизнь.
– За эти дерзкие речи я повелю отрубить тебе голову. Или посадить на кол.
– Я готов к этому ради торжества моего повелителя Мухаммед-Гирея, славнейшего из славных, кому Аллах предначертал возвеличить Орду до прежнего могущества. Только моя смерть ничего не изменит. У Казани лишь один путь – открыть ворота. А для тебя один исход остаться живым – добровольно передать ханство Сагиб-Гирею, достойному из достойных. – Ципцан предостерегающе поднял руку, останавливая попытку Шаха-Али что-то возразить. – Помощь от князя Василия, раба Мухаммед-Гирея, не придет к тебе. Письмо сеида-отступника, письмо твое, Шах-Али, и письмо воеводы московского у меня. Вот они, можешь убедиться, – и ципцан швырнул к ногам Шаха-Али свитки.
«Это – конец! Конец! Верхогляд! Падкий на лесть!» – костил себя Шах-Али, глядя испуганно на брошенные послом письма, веря и не веря своим глазам. Трагизм происходящего увиделся ему теперь во всей оголенности, и страх настойчиво вползал в душу, устраиваясь там крепко и надолго. Нашел, однако же, в себе силы ответить гордо:
– Мы соберем советников, уланов и мурз. Их слову мы подчинимся.
– Пусть будет так. Я добавлю еще: Сагиб-Гирей сдерет, если станешь упрямиться, с тебя шкуру. С живого. Принародно. На площади перед дворцом. Такова его воля. Передашь мирно трон – отпустит тебя к твоему царю, которому ты служишь. Думаю, тот примет тебя и вернет тебе Касимов. Ему нужны предающие свой народ.
Советники, уланы и мурзы съехались во дворец быстро, ибо каждому из них вестовые, передавая повеление Шаха-Али, добавляли:
– Ципцан Мухаммед-Гирея тоже во дворце. Этого момента ждали все его сторонники, и вот – свершилось.
Шаха-Али слушали, надев маски прискорбного уныния, а когда заговорил посол крымского хана, допуская неуважение к хану казанскому, они громко возмущались, казалось, даже не притворно, требовали наказать немедленно наглеца, но когда настало время высказывать свое мнение, то случилась моментальная метаморфоза.
Первый советник Шаха-Али:
– Посол Мухаммед-Гирея заслуживает немедленно смерти за дерзость. – Начало речи полно неподдельного гнева, но тон меняется, когда переходит ширни к рекомендациям: – Но Аллаху, видимо, угодно так, чтобы Сагиб-Гирей сел на трон в Казани. Мы не готовы оборонять город. У нас нет войска, кроме вашей, хан, гвардии. А провианта не хватит даже для недельной осады. Да и правоверные не станут сражаться с правоверными ради русского царя, ради гяуров. Народ сказал свое слово, когда расправился с сеидом за то, что призывал то к миру с неверными, выступал против джихада. Смиритесь, Шах-Али, и правоверные не проклянут вас и ваших потомков за то, что станете виновником великого разорения Казани.
– Великое разорение ждет Казань, если она не захочет жить в мире с русскими, – возмутился Шах-Али. – Не ты ли, презренный, повторял это следом за мной десятки и сотни раз?!
– Москва станет данником Мухаммед-Гирея на веки вечные. Такова воля Аллаха!
– Ты страшно заблуждаешься! На тебе будет кровь и позор потомков наших. На тебе и тебе подобным! – И устремил взор на военачальника. – Что скажешь ты, мой верный слуга?
– Если повелите, мой хан, я сам отрублю голову послу крымского хана за дерзость его. Я сам встану на крепостную стену с обнаженной саблей! Только повелите! Но подумайте, мой повелитель, о последствиях. Город не сможет долго сопротивляться туменам Тавриды, казаков и ногаев. Казань будет разрушена, и всем нам придется сложить головы. Ради чего? Не ради свободы, а ради русского царя, извечного данника Орды, данника могущественного Мухаммед-Гирея.
– Еще царь Иван Васильевич отложился от Крыма после Угры! – возразил гневно Шах-Али улану. – Россия стала могущественней Крыма и в состоянии отомстить за все обиды, ей нанесенные!
– Не думаю так. И знаю, что она не пошлет нам помощи, если мы встанем на дорогу войны. Ей бы суметь устоять против Литвы, Польши, рыцарей-крестоносцев, Швеции. И чем больше будут неверные лить крови, воюя между собой, тем крепче на ногах будем стоять мы, правоверные. Не идти же и нам по пути кяфиров и лить кровь мусульман, ослабляя себя? Истинные мусульмане такого не допустят!
Это была уже явная угроза. Можно сказать, неприкрытая. Шах-Али понял, что если ширни и улан на стороне Сагиб-Гирея, остальные тоже с ними. Окончательно слетела с его глаз пелена, и увидел он перед собой пропасть. Сжалось тоскливо сердце, гордая голова его склонилась. Собравшись с духом, он произнес:
– Я уступаю трон Сагиб-Гирею. Подчиняюсь воле сильного. Я не желаю напрасной крови своих подданных. Я готов испить горькую чашу, лишь бы жил счастливо мой народ. Хотя я сомневаюсь, что так будет.
Отречение, достойное мудрости почтенного старца, но не юноши, едва начавшего жить. Многие из собравшихся в тронном зале оценили это по достоинству. И оценка эта в свое время сослужит ему добрую службу.
Шах-Али тут же велел седлать и вьючить коней, а главному евнуху собирать жен в дорогу. Не забыл и посла царя Василия Ивановича и воеводу московского, отправил к ним вестового, чтобы те спешно покинули город, забрав с собой купцов. Увы, ни одно из этих распоряжений Шаха-Али выполнено не было. Вестового не выпустили из дворца, а когда он сам собрался с женами своими покинуть город, ципцан не позволил ему выехать даже за пределы дворца.
– Сагиб-Гирей сам проводит тебя, – и пошленько ухмыльнувшись, добавил. – Жен твоих он вдруг пожелает оставить себе?
– Но мы вольны поступать так, как считаем нужным! Мы – не пленники Сагиб-Гирея. Мы добровольно отдали трон!
– Ошибаешься. Ты – отступник. Ты – лизоблюд раба Мухаммед-Гирея, который возомнил себя могущественным царем и скоро поплатится за это, как поплатился ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Шаха-Али передернуло это грубое «от тебя», ему очень хотелось хлопнуть в ладоши и приказать вбежавшим стражникам схватить наглеца, но он усилием воли сдержал себя. Он пока еще не осознал, что произошло, как могло так случиться, что он узнает о приближении крымцев от ханского посла, а не от своих воевод, уланов и советников, но в том, что посол говорит о событии реальном, он уже не сомневался. Беда, о которой так настойчиво предупреждал его сеид, пришла. «Но гонцы наши должны уже быть в Москве. Царь Василий Иванович послал уже рать. Она – на подходе. Нужно выиграть лишь время. Неделю или две. Казань и Арск не так-то просто взять без осады и штурма». Спросил посла крымского:
– В чем наша, – слово «наша» произнес особенно подчеркнуто, – роль? Что нам предлагается сделать, чтобы кровь наших подданных не пролилась безвинно?
– Отдать престол Сагиб-Гирею, да продлит Аллах его жизнь.
– За эти дерзкие речи я повелю отрубить тебе голову. Или посадить на кол.
– Я готов к этому ради торжества моего повелителя Мухаммед-Гирея, славнейшего из славных, кому Аллах предначертал возвеличить Орду до прежнего могущества. Только моя смерть ничего не изменит. У Казани лишь один путь – открыть ворота. А для тебя один исход остаться живым – добровольно передать ханство Сагиб-Гирею, достойному из достойных. – Ципцан предостерегающе поднял руку, останавливая попытку Шаха-Али что-то возразить. – Помощь от князя Василия, раба Мухаммед-Гирея, не придет к тебе. Письмо сеида-отступника, письмо твое, Шах-Али, и письмо воеводы московского у меня. Вот они, можешь убедиться, – и ципцан швырнул к ногам Шаха-Али свитки.
«Это – конец! Конец! Верхогляд! Падкий на лесть!» – костил себя Шах-Али, глядя испуганно на брошенные послом письма, веря и не веря своим глазам. Трагизм происходящего увиделся ему теперь во всей оголенности, и страх настойчиво вползал в душу, устраиваясь там крепко и надолго. Нашел, однако же, в себе силы ответить гордо:
– Мы соберем советников, уланов и мурз. Их слову мы подчинимся.
– Пусть будет так. Я добавлю еще: Сагиб-Гирей сдерет, если станешь упрямиться, с тебя шкуру. С живого. Принародно. На площади перед дворцом. Такова его воля. Передашь мирно трон – отпустит тебя к твоему царю, которому ты служишь. Думаю, тот примет тебя и вернет тебе Касимов. Ему нужны предающие свой народ.
Советники, уланы и мурзы съехались во дворец быстро, ибо каждому из них вестовые, передавая повеление Шаха-Али, добавляли:
– Ципцан Мухаммед-Гирея тоже во дворце. Этого момента ждали все его сторонники, и вот – свершилось.
Шаха-Али слушали, надев маски прискорбного уныния, а когда заговорил посол крымского хана, допуская неуважение к хану казанскому, они громко возмущались, казалось, даже не притворно, требовали наказать немедленно наглеца, но когда настало время высказывать свое мнение, то случилась моментальная метаморфоза.
Первый советник Шаха-Али:
– Посол Мухаммед-Гирея заслуживает немедленно смерти за дерзость. – Начало речи полно неподдельного гнева, но тон меняется, когда переходит ширни к рекомендациям: – Но Аллаху, видимо, угодно так, чтобы Сагиб-Гирей сел на трон в Казани. Мы не готовы оборонять город. У нас нет войска, кроме вашей, хан, гвардии. А провианта не хватит даже для недельной осады. Да и правоверные не станут сражаться с правоверными ради русского царя, ради гяуров. Народ сказал свое слово, когда расправился с сеидом за то, что призывал то к миру с неверными, выступал против джихада. Смиритесь, Шах-Али, и правоверные не проклянут вас и ваших потомков за то, что станете виновником великого разорения Казани.
– Великое разорение ждет Казань, если она не захочет жить в мире с русскими, – возмутился Шах-Али. – Не ты ли, презренный, повторял это следом за мной десятки и сотни раз?!
– Москва станет данником Мухаммед-Гирея на веки вечные. Такова воля Аллаха!
– Ты страшно заблуждаешься! На тебе будет кровь и позор потомков наших. На тебе и тебе подобным! – И устремил взор на военачальника. – Что скажешь ты, мой верный слуга?
– Если повелите, мой хан, я сам отрублю голову послу крымского хана за дерзость его. Я сам встану на крепостную стену с обнаженной саблей! Только повелите! Но подумайте, мой повелитель, о последствиях. Город не сможет долго сопротивляться туменам Тавриды, казаков и ногаев. Казань будет разрушена, и всем нам придется сложить головы. Ради чего? Не ради свободы, а ради русского царя, извечного данника Орды, данника могущественного Мухаммед-Гирея.
– Еще царь Иван Васильевич отложился от Крыма после Угры! – возразил гневно Шах-Али улану. – Россия стала могущественней Крыма и в состоянии отомстить за все обиды, ей нанесенные!
– Не думаю так. И знаю, что она не пошлет нам помощи, если мы встанем на дорогу войны. Ей бы суметь устоять против Литвы, Польши, рыцарей-крестоносцев, Швеции. И чем больше будут неверные лить крови, воюя между собой, тем крепче на ногах будем стоять мы, правоверные. Не идти же и нам по пути кяфиров и лить кровь мусульман, ослабляя себя? Истинные мусульмане такого не допустят!
Это была уже явная угроза. Можно сказать, неприкрытая. Шах-Али понял, что если ширни и улан на стороне Сагиб-Гирея, остальные тоже с ними. Окончательно слетела с его глаз пелена, и увидел он перед собой пропасть. Сжалось тоскливо сердце, гордая голова его склонилась. Собравшись с духом, он произнес:
– Я уступаю трон Сагиб-Гирею. Подчиняюсь воле сильного. Я не желаю напрасной крови своих подданных. Я готов испить горькую чашу, лишь бы жил счастливо мой народ. Хотя я сомневаюсь, что так будет.
Отречение, достойное мудрости почтенного старца, но не юноши, едва начавшего жить. Многие из собравшихся в тронном зале оценили это по достоинству. И оценка эта в свое время сослужит ему добрую службу.
Шах-Али тут же велел седлать и вьючить коней, а главному евнуху собирать жен в дорогу. Не забыл и посла царя Василия Ивановича и воеводу московского, отправил к ним вестового, чтобы те спешно покинули город, забрав с собой купцов. Увы, ни одно из этих распоряжений Шаха-Али выполнено не было. Вестового не выпустили из дворца, а когда он сам собрался с женами своими покинуть город, ципцан не позволил ему выехать даже за пределы дворца.
– Сагиб-Гирей сам проводит тебя, – и пошленько ухмыльнувшись, добавил. – Жен твоих он вдруг пожелает оставить себе?
– Но мы вольны поступать так, как считаем нужным! Мы – не пленники Сагиб-Гирея. Мы добровольно отдали трон!
– Ошибаешься. Ты – отступник. Ты – лизоблюд раба Мухаммед-Гирея, который возомнил себя могущественным царем и скоро поплатится за это, как поплатился ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138