Более того, прибывших одновременно первых воевод Сторожевого и Передового полков позвал не обоих вместе, а поодиночке.
Князь ни с кем не советовался, только приказывал, необычно жестко и необычно кратко, как изменить маршрут, направив в прежде определенные полкам станы не более четырех-пяти сотен, но сделать это так, чтобы создалось полное впечатление, будто встал на свое летнее стояние весь полк. В проводники к новым станам давал своих бояр.
Даже Федору Шереметеву, первому воеводе полка Правой руки, с которым Михаил Воротынский был связан ратной дружбой, не раскрыл всего замысла. На вопрос боярина: «Иль задумка какая неожиданно появилась?» – ответил:
– Появилась. Только не неожиданно. Станы новые для полков с ранней весны Ертоул ладил. Они уже готовы. Пока все, что дозволяю я себе открыться. Не обессудь, дружище. Настанет час, обо всем поведаю. Поклонюсь низко, чтобы исполнил ты мною намеченное безропотно. России ради. А пока занимай стан на Наре выше Серпухова и поставь такую охрану вокруг, чтобы никто не смог перебежать к татарам, когда Девлетка подойдет.
Более долгий разговор получился с первым воеводой Сторожевого полка. И это естественно, ибо полк предстояло дробить на три части, одна из которых сядет в Симоновом, Даниловом и в Новоспасском монастырях под Москвой, вторая, с приданными городовыми казаками и ополченцами, встанет у переправ через Оку, а третья зароется в землю в устье Нары у Высоцкого монастыря.
– Рвы в рост человека чтобы были. И землянка для каждой десятки. Не один день сидеть предстоит. Месяц, а то и два. Раскаты ладить, осыпи. Чтоб все чин чином. Ертоул пришлет помощь, но не великую. У ертоульцев дел по горло. Повелю добавить еще посошных людишек.
Уточнив лишь кое-какие детали, первый воевода Сторожевого полка заверил:
– Все, князь, исполню, как велишь. Не сомневайся.
– Самое главное, хорошо это запомни, чтоб в тайне осталось, что в монастыри под Москвой ратников отрядил. Самых верных тысяцких туда пошли. Но без огласки отправь. Пусть даже все остальные ратники считают, будто весь полк на Усть-Наре и на переправах.
– Не сомневайся, князь, – заверил еще раз воевода. – Иль разумения нет у меня?
Поясно поклонившись, шагнул из шатра. Вдогон услышал:
– Зови первого воеводу Передового полка.
Князь Андрей Хованский вошел с совершенно нескрываемым неудовольствием: его, первого воеводу опричного полка, а не земского, к тому же по численности не меньше даже Большого полка, зовут после воеводы Сторожевого. Его, князя Хованского, сам государь поставил на полк, и это должен бы помнить главный воевода. Не поклонился. Кивнул лишь небрежно, с подчеркнутым высокомерием. Князь Михаил Воротынский воспринял это высокомерие с досадой, но не стал сразу же ставить подчиненного на свое место. По-доброму предложил:
– Садись, князь. Разговор долгий предстоит. В ногах правды нет…
– Верно сказываешь: в ногах правды нет, только вон сколько времени проторчал я у тебя под порогом на ногах.
Вновь пропустил князь Воротынский мимо ушей обидную реплику князя Андрея Хованского, повел разговор о деле.
– Стоять полкам в сей год наметил я по-иному. Твоему полку сработал тайный стан. Половину туда уведешь, я сам провожу, вторую половину раздели по отрядам и поставь за заставами Сторожевого полка поодаль от переправ. Верстах в пяти, а то и чуток подальше. Особенно крупно встань у Сенькиного перевоза, у Дракина брода и у Телишова…
– Мой полк Передовой, – резко возразил князь Хованский. – И не мне по оврагам сидеть или спину Сторожевого оберегать!
Не вдруг обрубил заносчивого воеводу, как заносчивы были тогда все опричники, коих царь поставил на целую голову выше земских, князь Воротынский. Помолчал, обдумывая, как ловчее ответить, чтобы понял Хованский всю неуместность пререканий и исполнял бы приказы точно и с прилежанием. Потом заговорил. Жестко, словно вбивая колья в тын:
– Запомни, князь! Я не потерплю непослушания! Не поймешь, заменю тебя Хворостининым! Ясно?!
– Меня сам государь первым поставил!..
– Ведомо мне это! Но ведомо, как и тебе, иное! Сколько крови пролилось ратников и пахарей по вине воевод, споривших перед сечами о главенстве. Так вот, я, как главный воевода окской рати, как слуга ближний государя, чин, князь, не в пример твоему, предупреждаю тебя: я подобного не потерплю! А перед государем ответ мне держать!
Помолчал, утихомиривая гневность свою, и, теперь уже мягче, вновь заговорил:
– Тебе государь наш Иван Васильевич сказывал, верно, что Девлет-Гирей замыслил и какую рать собрал на нас? Нет? Худо. Так вот, слушай: если он верх возьмет, не быть больше России. Князей и бояр русских – под корень. Воевод, кто не обасурманится, тоже – под корень. Сам в Кремле сядет, а на все наши города правителями царевичи, мурзы и князья крымские собраны. Не данницею Россию идет сделать, а ханствовать в ней. Как в свое время Мамай намеревался.
– Ну, Мамай – иное дело. Он не чингизид. Ему в Орде править не дозволено было, вот он и решил сесть на трон в Москве…
– Верно. Только и Девлетка такое же наметил, хотя он чингизид. Тогда, как он считает, Астрахань и Казань его станут, а Орда снова в Золотую превратится, вот тогда замысел Чингисхана достичь копытами коней берегов великого западного моря можно будет выполнить. Так что не только о России мечтает Девлетка, но и о иных странах, что за нашей спиной. К тому же – не одинок он. Османцы его поддерживают, генуэзцы к нему в наем идут… И вот, спрашиваю я, позволительно ли нам в такое время шапки ломать?
– Но я должен знать обо всем, что ты, князь, задумал. Иначе какой же я первый воевода Передового полка?
– Поведаю. Тебе одному из всех первых воевод. Только поклянись Богом, что никому до времени ничего не скажешь.
– Клянусь Господом Богом! Слово твое останется со мной до смерти.
Михаил Воротынский поверил клятве, хотя она исходила из уст царского опричника, а для них не было ничего святого – известно это всей земле русской необъятной. До самых до захолустных деревушек.
– Рискованно, – высказал свое отношение князь Андрей Хованский, выслушав подробнейший рассказ главного воеводы. – Очень рискованно. Но – великомудро. При малых силах самое то, что нужно. – И еще раз уточнил: – Мой полк, выходит, главный стержень замысла.
– Верно понял. Сумеешь раздразнить хана так, чтобы он на тебя хотя бы пару туменов пустил, тогда он точно в петлю угодит, сам того не заметив.
– Сделаю, князь, все, что смогу.
– И даже больше того…
– И даже больше. И то сказать: дюжина тысяч отборных ратников – не шуточки какие. А уж распорядиться им, поверь мне, я сумею.
– Ведомо то мне. Воевода ты видный, не из замухрышек. И правая рука твоя, князь Хворостинин, тоже не лыком шит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Князь ни с кем не советовался, только приказывал, необычно жестко и необычно кратко, как изменить маршрут, направив в прежде определенные полкам станы не более четырех-пяти сотен, но сделать это так, чтобы создалось полное впечатление, будто встал на свое летнее стояние весь полк. В проводники к новым станам давал своих бояр.
Даже Федору Шереметеву, первому воеводе полка Правой руки, с которым Михаил Воротынский был связан ратной дружбой, не раскрыл всего замысла. На вопрос боярина: «Иль задумка какая неожиданно появилась?» – ответил:
– Появилась. Только не неожиданно. Станы новые для полков с ранней весны Ертоул ладил. Они уже готовы. Пока все, что дозволяю я себе открыться. Не обессудь, дружище. Настанет час, обо всем поведаю. Поклонюсь низко, чтобы исполнил ты мною намеченное безропотно. России ради. А пока занимай стан на Наре выше Серпухова и поставь такую охрану вокруг, чтобы никто не смог перебежать к татарам, когда Девлетка подойдет.
Более долгий разговор получился с первым воеводой Сторожевого полка. И это естественно, ибо полк предстояло дробить на три части, одна из которых сядет в Симоновом, Даниловом и в Новоспасском монастырях под Москвой, вторая, с приданными городовыми казаками и ополченцами, встанет у переправ через Оку, а третья зароется в землю в устье Нары у Высоцкого монастыря.
– Рвы в рост человека чтобы были. И землянка для каждой десятки. Не один день сидеть предстоит. Месяц, а то и два. Раскаты ладить, осыпи. Чтоб все чин чином. Ертоул пришлет помощь, но не великую. У ертоульцев дел по горло. Повелю добавить еще посошных людишек.
Уточнив лишь кое-какие детали, первый воевода Сторожевого полка заверил:
– Все, князь, исполню, как велишь. Не сомневайся.
– Самое главное, хорошо это запомни, чтоб в тайне осталось, что в монастыри под Москвой ратников отрядил. Самых верных тысяцких туда пошли. Но без огласки отправь. Пусть даже все остальные ратники считают, будто весь полк на Усть-Наре и на переправах.
– Не сомневайся, князь, – заверил еще раз воевода. – Иль разумения нет у меня?
Поясно поклонившись, шагнул из шатра. Вдогон услышал:
– Зови первого воеводу Передового полка.
Князь Андрей Хованский вошел с совершенно нескрываемым неудовольствием: его, первого воеводу опричного полка, а не земского, к тому же по численности не меньше даже Большого полка, зовут после воеводы Сторожевого. Его, князя Хованского, сам государь поставил на полк, и это должен бы помнить главный воевода. Не поклонился. Кивнул лишь небрежно, с подчеркнутым высокомерием. Князь Михаил Воротынский воспринял это высокомерие с досадой, но не стал сразу же ставить подчиненного на свое место. По-доброму предложил:
– Садись, князь. Разговор долгий предстоит. В ногах правды нет…
– Верно сказываешь: в ногах правды нет, только вон сколько времени проторчал я у тебя под порогом на ногах.
Вновь пропустил князь Воротынский мимо ушей обидную реплику князя Андрея Хованского, повел разговор о деле.
– Стоять полкам в сей год наметил я по-иному. Твоему полку сработал тайный стан. Половину туда уведешь, я сам провожу, вторую половину раздели по отрядам и поставь за заставами Сторожевого полка поодаль от переправ. Верстах в пяти, а то и чуток подальше. Особенно крупно встань у Сенькиного перевоза, у Дракина брода и у Телишова…
– Мой полк Передовой, – резко возразил князь Хованский. – И не мне по оврагам сидеть или спину Сторожевого оберегать!
Не вдруг обрубил заносчивого воеводу, как заносчивы были тогда все опричники, коих царь поставил на целую голову выше земских, князь Воротынский. Помолчал, обдумывая, как ловчее ответить, чтобы понял Хованский всю неуместность пререканий и исполнял бы приказы точно и с прилежанием. Потом заговорил. Жестко, словно вбивая колья в тын:
– Запомни, князь! Я не потерплю непослушания! Не поймешь, заменю тебя Хворостининым! Ясно?!
– Меня сам государь первым поставил!..
– Ведомо мне это! Но ведомо, как и тебе, иное! Сколько крови пролилось ратников и пахарей по вине воевод, споривших перед сечами о главенстве. Так вот, я, как главный воевода окской рати, как слуга ближний государя, чин, князь, не в пример твоему, предупреждаю тебя: я подобного не потерплю! А перед государем ответ мне держать!
Помолчал, утихомиривая гневность свою, и, теперь уже мягче, вновь заговорил:
– Тебе государь наш Иван Васильевич сказывал, верно, что Девлет-Гирей замыслил и какую рать собрал на нас? Нет? Худо. Так вот, слушай: если он верх возьмет, не быть больше России. Князей и бояр русских – под корень. Воевод, кто не обасурманится, тоже – под корень. Сам в Кремле сядет, а на все наши города правителями царевичи, мурзы и князья крымские собраны. Не данницею Россию идет сделать, а ханствовать в ней. Как в свое время Мамай намеревался.
– Ну, Мамай – иное дело. Он не чингизид. Ему в Орде править не дозволено было, вот он и решил сесть на трон в Москве…
– Верно. Только и Девлетка такое же наметил, хотя он чингизид. Тогда, как он считает, Астрахань и Казань его станут, а Орда снова в Золотую превратится, вот тогда замысел Чингисхана достичь копытами коней берегов великого западного моря можно будет выполнить. Так что не только о России мечтает Девлетка, но и о иных странах, что за нашей спиной. К тому же – не одинок он. Османцы его поддерживают, генуэзцы к нему в наем идут… И вот, спрашиваю я, позволительно ли нам в такое время шапки ломать?
– Но я должен знать обо всем, что ты, князь, задумал. Иначе какой же я первый воевода Передового полка?
– Поведаю. Тебе одному из всех первых воевод. Только поклянись Богом, что никому до времени ничего не скажешь.
– Клянусь Господом Богом! Слово твое останется со мной до смерти.
Михаил Воротынский поверил клятве, хотя она исходила из уст царского опричника, а для них не было ничего святого – известно это всей земле русской необъятной. До самых до захолустных деревушек.
– Рискованно, – высказал свое отношение князь Андрей Хованский, выслушав подробнейший рассказ главного воеводы. – Очень рискованно. Но – великомудро. При малых силах самое то, что нужно. – И еще раз уточнил: – Мой полк, выходит, главный стержень замысла.
– Верно понял. Сумеешь раздразнить хана так, чтобы он на тебя хотя бы пару туменов пустил, тогда он точно в петлю угодит, сам того не заметив.
– Сделаю, князь, все, что смогу.
– И даже больше того…
– И даже больше. И то сказать: дюжина тысяч отборных ратников – не шуточки какие. А уж распорядиться им, поверь мне, я сумею.
– Ведомо то мне. Воевода ты видный, не из замухрышек. И правая рука твоя, князь Хворостинин, тоже не лыком шит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138