Вернется еще его время. Обязательно вернется.
– Царя Казани нужно встретить по-царски! – повелел Василий Иванович и тут же назначил бояр, кому надлежало выехать навстречу Шаху-Али.
Замаячили после этого вестовые от бояр к царю, от царя к боярам, а Василий Иванович продумывал, как, не теряя своего царского достоинства, встретить Шаха-Али с надлежащей его царскому достоинству пышностью. И куда его девать. В Касимов? Но там государит брат Шаха-Али Джан-Али. Не сгонять же его. Давать новый удел? И так много казанских вельмож со своей челядью и дружинами сидят в российских пределах. По договору с Улу-Мухаммедом. По тому же договору Мещера отдана была его брату Касиму в наследие роду их. Как выкуп за освобождение Василия Темного. В дополнение к золоту и серебру. Договор этот держал и сын великого князя Иван Васильевич, держит и он, внук подписавшего столь унизительный для Руси договор. Более того, даже Кашира, пожалованная в свое время Абдул-Латыфу, пока еще за его наследниками. Не достаточно ли? «Оставлю при дворе», – наконец-то решил судьбу Шаха-Али Василий Иванович.
Но не перед лицом же держать? Все время станет напоминать своим присутствием, что прозевали Казань. Да и сам он весьма неприятен для глаза: длиннорук, большеголов, с телом не отрока, а бабы вислозадой. К тому же, лишний свидетель при разговорах о государственных делах нужен ли? Татарин, он и есть татарин.
Выход все же нашелся. В сельце Воробьево, у Москвы-реки, пустовал дворец, построенный еще Софьей Витовной, его, Василия Ивановича, прабабкой. Срублен он из дубовых бревен. Устроен знатно, пригоже. Да и служб вполне достаточно для слуг и малой дружины ханской. «Сам и отвезу туда Шаха-Али. И поохочусь заодно».
Василий Иванович не часто, но наезжал в этот дворец, чтобы развлечься соколиной охотой на пернатую дичь в строгинском затоне и в пойме, погонять зайцев борзыми по полям и перелескам. Места за Воробьевыми горами красивые, дичи всяческой полным-полно, есть, где душе потешиться. Распорядился Василий Иванович, чтобы немедля готовили дворец на Воробьевых горах для царя казанского.
– Да гляди у меня! Все чтобы ладом! Ни в чем чтоб нужды Шигалей не испытывал. Сам осмотрю!
После такого повеления кто же нерадивость проявит? И волынить никто не осмелится.
В общем, когда свергнутый казанский хан добрался до Москвы, дворец был готов к приему нового жильца. Как брата своего, по которому сильно соскучился, встретил Василий Иванович изгнанника. Обнял его крепко, поцеловал по русскому обычаю троекратно, и повел царь Василий Иванович Шаха-Али в трапезную, где уже были накрыты столы.
За обедом о делах не было молвлено ни слова. И не оттого, что царю Василию Ивановичу не интересно было узнать подробно, что же произошло в Казани, как сумел захватить трон давно на него претендовавший Сагиб-Гирей, но многолюдье заставляло царя осторожничать. Лишь об одном спросил:
– Гонец твой, царь Шиг-Алей, передал, что Сагиб-Гирей намерен мирных послов слать? Верно ли то?
– Верно. У меня, однако, есть сомнения…
– О них позже поведаешь. В своем дворце. Я с тобой туда тоже поеду.
Верно поступал царь: не нужны лишние свидетели при таких разговорах. Совсем не нужны.
Не отправился на сей раз почивать после обеда, как было принято исстари в Кремле, а сразу же поезд царский двинулся по Калужской дороге к сельцу Воробьеву. Шах-Али – в царевой карете. Как брат любезный. Как два равных царя.
Впереди рынды в белых кафтанах на белоснежных конях гарцуют, позади тоже – рынды. Ни бояр не взял Василий Иванович с собой, ни дьяков. А соколятники давно уже на Воробьевых горах, борзятники со сворами – тоже там. Вот теперь можно и расспросить.
– Иль вы не сведали, что крымцы идут? Что гонца не слали?
– Весь диван предал. Во главе с улу-карачи. С огланами сговорились. Оглан Сиди тоже глаза на Крым повернул. Купцов пограбили и побили. Людишек многих побили. Дружину Карпова заточили. Думаю, побьют всех. Посла твоего в темницу бросили.
– Вызволим. Не учиним договору, если не отпустит пленных, – уверенно ответил Василий Иванович и перекрестился. – Упокой душу, Господи, невинно убиенных, павших от рук антихристов, – а после небольшой паузы заговорил взволнованно: – Рать соберу к зиме и – по ледоставу пойду. Достанет извергов десница Господня. Круто поведу себя с послами Сагиба, пока полон не вызволю. Но и потом не попущу коварства лютого!
– Я думаю, не пошлет посла Сагиб-Гирей.
– Отчего?
– Хотел бы, со мной бы послал. Пустил меня так, чтобы не успел я к тебе, господин мой, быстро добраться. Не замышляет ли коварства какого?
– Ты еще молод и зелен. Вот так, вдруг, не ополчишь рать большую. Нынче, считаю, ждать их не стоит. Ну, а если пойдут, то малым набегом. А у меня полки на берегу стоят. В Коломне, в Кашире, в Тарусе, в Серпухове. Сейчас от Одоева и Белева отгонят крымцев и снова встанут по своим станам. Если что, отобьют. Князь Вельский добрые вести шлет: нигде больше крымцев не видать, кроме как в верховьях Оки.
Отпустили сомнения Шаха-Али, покойней становилось у него на душе. Да и то прикинуть: молод он еще совсем, много ли житейской мудрости, легко поддается он еще стороннему влиянию, легко принимает чужие мысли за справедливые, не вникая основательно в них, не сопоставив с фактами и событиями. Не научил его первый горький жизненный опыт, едва не стоивший ему головы. Трон потерял, впереди не видно просвета. Но молодость, она и есть – молодость. Посадил царь Василий Иванович его в свою карету, успокаивает, значит, не серчает. Плохо, конечно, что Касимовский удел не вернул, во дворец загородный гостем везет, но ничего – обойдется все, пожалует еще царь города и земли. Или Казань вернет. Посветлело кислое бабье лицо отрока, и стал он рассказывать, как добирались они до Воротынца, и тот голод, который они претерпевали, та усталость, тот душевный разлад выглядели в его рассказе сущими пустяками.
Впрочем, трудности те и переживания с приездом в Воробьевский дворец вовсе стали забываться. Замелькали праздные дни, заполненные выездами на охоту да многочасовыми застольями, за которыми выбирались новые места для охоты, все дальше в дебри, все выше по Москве-реке. И ни разу не обеспокоился царь Василий Иванович, отчего князь Вельский не шлет никаких вестей. Ну, не шлет – и не шлет. Все, стало быть, в порядке.
– Знатно завтра на разливах соколами промышлять станем. За сельцом Щукиным. Сегодня же и выедем. Путь туда не близок. Завтра если выезжать, на зорьку не поспеем. Проведем там несколько дней.
И в самом деле, верстах в трех от сельца Щукина – большущий затон с поймой. Полая вода хоть и сошла, по овражкам и в низинках все еще поблескивали озерца. Любезные места для отдыха перелетных уток, гусей и даже лебедей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
– Царя Казани нужно встретить по-царски! – повелел Василий Иванович и тут же назначил бояр, кому надлежало выехать навстречу Шаху-Али.
Замаячили после этого вестовые от бояр к царю, от царя к боярам, а Василий Иванович продумывал, как, не теряя своего царского достоинства, встретить Шаха-Али с надлежащей его царскому достоинству пышностью. И куда его девать. В Касимов? Но там государит брат Шаха-Али Джан-Али. Не сгонять же его. Давать новый удел? И так много казанских вельмож со своей челядью и дружинами сидят в российских пределах. По договору с Улу-Мухаммедом. По тому же договору Мещера отдана была его брату Касиму в наследие роду их. Как выкуп за освобождение Василия Темного. В дополнение к золоту и серебру. Договор этот держал и сын великого князя Иван Васильевич, держит и он, внук подписавшего столь унизительный для Руси договор. Более того, даже Кашира, пожалованная в свое время Абдул-Латыфу, пока еще за его наследниками. Не достаточно ли? «Оставлю при дворе», – наконец-то решил судьбу Шаха-Али Василий Иванович.
Но не перед лицом же держать? Все время станет напоминать своим присутствием, что прозевали Казань. Да и сам он весьма неприятен для глаза: длиннорук, большеголов, с телом не отрока, а бабы вислозадой. К тому же, лишний свидетель при разговорах о государственных делах нужен ли? Татарин, он и есть татарин.
Выход все же нашелся. В сельце Воробьево, у Москвы-реки, пустовал дворец, построенный еще Софьей Витовной, его, Василия Ивановича, прабабкой. Срублен он из дубовых бревен. Устроен знатно, пригоже. Да и служб вполне достаточно для слуг и малой дружины ханской. «Сам и отвезу туда Шаха-Али. И поохочусь заодно».
Василий Иванович не часто, но наезжал в этот дворец, чтобы развлечься соколиной охотой на пернатую дичь в строгинском затоне и в пойме, погонять зайцев борзыми по полям и перелескам. Места за Воробьевыми горами красивые, дичи всяческой полным-полно, есть, где душе потешиться. Распорядился Василий Иванович, чтобы немедля готовили дворец на Воробьевых горах для царя казанского.
– Да гляди у меня! Все чтобы ладом! Ни в чем чтоб нужды Шигалей не испытывал. Сам осмотрю!
После такого повеления кто же нерадивость проявит? И волынить никто не осмелится.
В общем, когда свергнутый казанский хан добрался до Москвы, дворец был готов к приему нового жильца. Как брата своего, по которому сильно соскучился, встретил Василий Иванович изгнанника. Обнял его крепко, поцеловал по русскому обычаю троекратно, и повел царь Василий Иванович Шаха-Али в трапезную, где уже были накрыты столы.
За обедом о делах не было молвлено ни слова. И не оттого, что царю Василию Ивановичу не интересно было узнать подробно, что же произошло в Казани, как сумел захватить трон давно на него претендовавший Сагиб-Гирей, но многолюдье заставляло царя осторожничать. Лишь об одном спросил:
– Гонец твой, царь Шиг-Алей, передал, что Сагиб-Гирей намерен мирных послов слать? Верно ли то?
– Верно. У меня, однако, есть сомнения…
– О них позже поведаешь. В своем дворце. Я с тобой туда тоже поеду.
Верно поступал царь: не нужны лишние свидетели при таких разговорах. Совсем не нужны.
Не отправился на сей раз почивать после обеда, как было принято исстари в Кремле, а сразу же поезд царский двинулся по Калужской дороге к сельцу Воробьеву. Шах-Али – в царевой карете. Как брат любезный. Как два равных царя.
Впереди рынды в белых кафтанах на белоснежных конях гарцуют, позади тоже – рынды. Ни бояр не взял Василий Иванович с собой, ни дьяков. А соколятники давно уже на Воробьевых горах, борзятники со сворами – тоже там. Вот теперь можно и расспросить.
– Иль вы не сведали, что крымцы идут? Что гонца не слали?
– Весь диван предал. Во главе с улу-карачи. С огланами сговорились. Оглан Сиди тоже глаза на Крым повернул. Купцов пограбили и побили. Людишек многих побили. Дружину Карпова заточили. Думаю, побьют всех. Посла твоего в темницу бросили.
– Вызволим. Не учиним договору, если не отпустит пленных, – уверенно ответил Василий Иванович и перекрестился. – Упокой душу, Господи, невинно убиенных, павших от рук антихристов, – а после небольшой паузы заговорил взволнованно: – Рать соберу к зиме и – по ледоставу пойду. Достанет извергов десница Господня. Круто поведу себя с послами Сагиба, пока полон не вызволю. Но и потом не попущу коварства лютого!
– Я думаю, не пошлет посла Сагиб-Гирей.
– Отчего?
– Хотел бы, со мной бы послал. Пустил меня так, чтобы не успел я к тебе, господин мой, быстро добраться. Не замышляет ли коварства какого?
– Ты еще молод и зелен. Вот так, вдруг, не ополчишь рать большую. Нынче, считаю, ждать их не стоит. Ну, а если пойдут, то малым набегом. А у меня полки на берегу стоят. В Коломне, в Кашире, в Тарусе, в Серпухове. Сейчас от Одоева и Белева отгонят крымцев и снова встанут по своим станам. Если что, отобьют. Князь Вельский добрые вести шлет: нигде больше крымцев не видать, кроме как в верховьях Оки.
Отпустили сомнения Шаха-Али, покойней становилось у него на душе. Да и то прикинуть: молод он еще совсем, много ли житейской мудрости, легко поддается он еще стороннему влиянию, легко принимает чужие мысли за справедливые, не вникая основательно в них, не сопоставив с фактами и событиями. Не научил его первый горький жизненный опыт, едва не стоивший ему головы. Трон потерял, впереди не видно просвета. Но молодость, она и есть – молодость. Посадил царь Василий Иванович его в свою карету, успокаивает, значит, не серчает. Плохо, конечно, что Касимовский удел не вернул, во дворец загородный гостем везет, но ничего – обойдется все, пожалует еще царь города и земли. Или Казань вернет. Посветлело кислое бабье лицо отрока, и стал он рассказывать, как добирались они до Воротынца, и тот голод, который они претерпевали, та усталость, тот душевный разлад выглядели в его рассказе сущими пустяками.
Впрочем, трудности те и переживания с приездом в Воробьевский дворец вовсе стали забываться. Замелькали праздные дни, заполненные выездами на охоту да многочасовыми застольями, за которыми выбирались новые места для охоты, все дальше в дебри, все выше по Москве-реке. И ни разу не обеспокоился царь Василий Иванович, отчего князь Вельский не шлет никаких вестей. Ну, не шлет – и не шлет. Все, стало быть, в порядке.
– Знатно завтра на разливах соколами промышлять станем. За сельцом Щукиным. Сегодня же и выедем. Путь туда не близок. Завтра если выезжать, на зорьку не поспеем. Проведем там несколько дней.
И в самом деле, верстах в трех от сельца Щукина – большущий затон с поймой. Полая вода хоть и сошла, по овражкам и в низинках все еще поблескивали озерца. Любезные места для отдыха перелетных уток, гусей и даже лебедей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138