Было очевидно, что охранник не будет сдавать их в милицию, как не будет вызывать пожарных. Ему, похоже, глубоко наплевать на сгорающий позади "Паритет". У этого невменяемого, видимо есть свои, идущие в разрез с официальными планы. И глядя на подергивающиеся, заостренные уши, на эти белоснежные зубы, со слишком уж выступающими клыками, становилось понятно, что эти планы не простираются так уж далеко. Пиночет начал кричать и кричал еще долго, а когда устал, его сменил Стрый. Впрочем, их так никто и не услышал.
"Паритет" горел ярко и дымно еще четыре часа. Когда наконец, кто-то сообразил вызвать пожарных (ежедневно набирающих теперь на колонке воды в пожарные баки своих машин), двухэтажный особняк выгорел дотла, и крыша его рухнула вниз, погребя под собой весь второй этаж. Павел Константинович Мартиков, бывший старший экономист этого заведения мог спать спокойно - все его грехи превратились в комья липкого черного пепла. На втором этаже, среди груды обгорелой древесины лежала почти не тронутая огнем картина, на которой закопченное море приобрело насыщенный черный цвет.
17.
Июль. 19ое. Ставлю даты архаическом стиле - меня это забавляет. Нет, я не любитель всей этой средневековой мути, этой замшелой старины. Но иногда становится так невыносимо тоскливо, что так бы и сбежал куда ни будь из этих жестоких времен. Сегодня меня чуть не убили. Пишу эти строчки и содрогаюсь - это называется шоковое состояние. Может быть просто хотели ограбить? Нет, убить. Уж перед своим собственным дневником я могу быть полностью откровенным - этот тип в подворотне, он достал нож и почти ударил меня. Странно, что я не сошел с ума. Мы живем в своем замкнутом мирке, у кого-то он шире, а у кого-то уже. У кого-то это кокон, раковина. Это дом, это обитель тишины и покоя. Я не говорю, что эти хоромы должны быть материальными. По большей части мы носим их в себе. Что-то вроде улитки, которая несет на склизкой спине свой твердый домик. Идешь по улице и черствые люди обходят тебя, волоча на себе свои собственные раковины. Им наплевать на тебя, а тебе на них. И в этом можно найти успокоение, и даже счастье. Может быть чувствуешь себя бессмертным? Потом что-то случается. Что-то нестандартное, выбивающее из колеи. Что-то плохое. Тебя сбивает машиной, твой близкий человек (ха, кто по настоящему близок?) покидает сей мир, или вот например, тебя подстерегает в подворотне невменяемый маньяк и пытается убить. Хрусь - твою раковину ломает, и ее острые осколки впиваются в мягкую плоть, и причиняет ей невыносимую боль. Мир, уютный маленький мир переворачивается вверх дном или вовсе исчезает, а тебе остается принимать все невзгоды своей тонкой кожей. В данном случае голый розовый слизняк, прячущийся в раковине - это человеческое сознание, эта путаная масса желаний, комплексов и амбиций. Без брони она не может и стоит раз или два проломить эту жесткую оболочку, как здравомыслие начинает давать течи и в конце концов идет ко дну. Острые неврозы, умопомешательство. На долгие-долгие дни! Меня спасла машина, которая очень вовремя заехала в арку. И я сбежав, еще почти час ходил по Школьной, боясь вернуть назад. В конце концов совсем стемнело и арка осветилась от ближайшего фонаря. Тогда я рискнул заглянуть в нее и нашел, что она совершенно пустая. Мои канистры так никто и не взял - капелька удачи в этом океане страха. Вот только одна из них оказалась довольно сильно помята - не тот ли автомобиль проехался по ней. Дома я ничего не сказал, списав задержку на слишком длинную очередь у водоколонки. Тогда я чувствовал себя еще очень ничего - основная тоска навалилась сегодняшней ночью. Мне кажется... мое существование словно поделилось на две половины - до того, как на меня напали, и после. Иногда мне кажется, что меня все-таки убили, и момент нынешний - это греза, сон, издевательство. Последний аккорд агонии. Все время вспоминаю этот нож - длинный, блестящий, настоящий кинжал. Что бы я почувствовал, воткнись он мне в живот. Я читал, раны в живот очень болезненны и практически неизлечимы. Просто очень долго умираешь, вот и все. Неужели это могло быть со мной? Со мной?! Ненавижу его, этого неведомого убийцу!! Он не убил меня, но сделал хуже он убил во мне чувство спокойствия. И последнее доверие к людям. Я убил бы его... Вот так, просто написать, если бы у меня был свой нож, я не колеблясь вонзил бы ему в глотку. И моя бы рука не дрогнула. Убил бы за то, что он сделал... Жизнь дерьмо... Нет, не так, подлиннее: Жизнь - поток фекалий в который нельзя войти дважды, и каждый раз входя в эти дерьмистые воды, мы получаем новую порцию. Вот так, и подчеркнуть!
P.S.(хотя какой к черту постскриптум в дневнике-то): У нас по-прежнему нет воды, никакой. Особенно мерзко сливать в унитазе, потому что вода в него поступала из общей сети то же. Теперь там дурно пахнет, очень согласуясь с моей последней мыслью. Чем все это закончится, скажите мне на милость?
18.
Бомж Васек одиноко сидел на низком пологом левом берегу речки Мелочевки и с неимоверной тоской наблюдал за величаво проплывающим мимо мусором. Коричневые, мутные воды реки давно уже стали пристанищем для самых разнообразных предметов. Лысые шины здесь мирно соседствовали с собачьими трупами, разлапистые коряги с испорченными предметами быта. Каждую весну, кучка солдат из ближайшей части вычищала оба речных берега, но мусор снова накапливался и остановить этот процесс было совершенно невозможно. Вся эта дрянь, уже порядком обросшая вездесущей тиной в конце концов достигала плотины и накапливалась там. Отдельным мелким предметам удавалось проскочить острые клинья водоломов, но тогда они все равно застревали, уже на скользких слизистых камнях позади плотины. Туда регулярно (до последнего времени) наведывались бомжи, стремясь присмотреть себе что ни будь полезное. Был еще омут. Там, сразу за волноломами падающая вода вырыла своеобразную яму, почти полтора метра глубиной. Иным представителями славной мусорной породы удавалось не проскочить над ними и осесть на камнях, а уйти на дно, если хватало веса. В этом омуте, надежно скрытом от посторонних глаз желтоватой дурнопахнущей пеной можно найти много всего занимательного и интересного, если вас, кончено интересуют такого рода находки. Здесь. В мутноватой спокойной водице обретаются антикварные бутылки, выкинутые в реку еще в незапамятные времена, печатная машинка, насквозь ржавая и заселенная крошечными речными рачками, которые под действием химикатов сейчас мутируют со страшной силой. Есть тут давно вышедший из моды пиджак, дырявый и похожий на некое потустороннее чудище, вешалки для одежды датирующиеся аж 1915 годом (в то время со старого еще моста навернулся грузовик перевозящий галантерею), набор пуговиц, фотоаппарат "Зенит" со слепым глазком окуляра, и ржавый до невозможности пистолет системы ТТ с тремя патронами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
"Паритет" горел ярко и дымно еще четыре часа. Когда наконец, кто-то сообразил вызвать пожарных (ежедневно набирающих теперь на колонке воды в пожарные баки своих машин), двухэтажный особняк выгорел дотла, и крыша его рухнула вниз, погребя под собой весь второй этаж. Павел Константинович Мартиков, бывший старший экономист этого заведения мог спать спокойно - все его грехи превратились в комья липкого черного пепла. На втором этаже, среди груды обгорелой древесины лежала почти не тронутая огнем картина, на которой закопченное море приобрело насыщенный черный цвет.
17.
Июль. 19ое. Ставлю даты архаическом стиле - меня это забавляет. Нет, я не любитель всей этой средневековой мути, этой замшелой старины. Но иногда становится так невыносимо тоскливо, что так бы и сбежал куда ни будь из этих жестоких времен. Сегодня меня чуть не убили. Пишу эти строчки и содрогаюсь - это называется шоковое состояние. Может быть просто хотели ограбить? Нет, убить. Уж перед своим собственным дневником я могу быть полностью откровенным - этот тип в подворотне, он достал нож и почти ударил меня. Странно, что я не сошел с ума. Мы живем в своем замкнутом мирке, у кого-то он шире, а у кого-то уже. У кого-то это кокон, раковина. Это дом, это обитель тишины и покоя. Я не говорю, что эти хоромы должны быть материальными. По большей части мы носим их в себе. Что-то вроде улитки, которая несет на склизкой спине свой твердый домик. Идешь по улице и черствые люди обходят тебя, волоча на себе свои собственные раковины. Им наплевать на тебя, а тебе на них. И в этом можно найти успокоение, и даже счастье. Может быть чувствуешь себя бессмертным? Потом что-то случается. Что-то нестандартное, выбивающее из колеи. Что-то плохое. Тебя сбивает машиной, твой близкий человек (ха, кто по настоящему близок?) покидает сей мир, или вот например, тебя подстерегает в подворотне невменяемый маньяк и пытается убить. Хрусь - твою раковину ломает, и ее острые осколки впиваются в мягкую плоть, и причиняет ей невыносимую боль. Мир, уютный маленький мир переворачивается вверх дном или вовсе исчезает, а тебе остается принимать все невзгоды своей тонкой кожей. В данном случае голый розовый слизняк, прячущийся в раковине - это человеческое сознание, эта путаная масса желаний, комплексов и амбиций. Без брони она не может и стоит раз или два проломить эту жесткую оболочку, как здравомыслие начинает давать течи и в конце концов идет ко дну. Острые неврозы, умопомешательство. На долгие-долгие дни! Меня спасла машина, которая очень вовремя заехала в арку. И я сбежав, еще почти час ходил по Школьной, боясь вернуть назад. В конце концов совсем стемнело и арка осветилась от ближайшего фонаря. Тогда я рискнул заглянуть в нее и нашел, что она совершенно пустая. Мои канистры так никто и не взял - капелька удачи в этом океане страха. Вот только одна из них оказалась довольно сильно помята - не тот ли автомобиль проехался по ней. Дома я ничего не сказал, списав задержку на слишком длинную очередь у водоколонки. Тогда я чувствовал себя еще очень ничего - основная тоска навалилась сегодняшней ночью. Мне кажется... мое существование словно поделилось на две половины - до того, как на меня напали, и после. Иногда мне кажется, что меня все-таки убили, и момент нынешний - это греза, сон, издевательство. Последний аккорд агонии. Все время вспоминаю этот нож - длинный, блестящий, настоящий кинжал. Что бы я почувствовал, воткнись он мне в живот. Я читал, раны в живот очень болезненны и практически неизлечимы. Просто очень долго умираешь, вот и все. Неужели это могло быть со мной? Со мной?! Ненавижу его, этого неведомого убийцу!! Он не убил меня, но сделал хуже он убил во мне чувство спокойствия. И последнее доверие к людям. Я убил бы его... Вот так, просто написать, если бы у меня был свой нож, я не колеблясь вонзил бы ему в глотку. И моя бы рука не дрогнула. Убил бы за то, что он сделал... Жизнь дерьмо... Нет, не так, подлиннее: Жизнь - поток фекалий в который нельзя войти дважды, и каждый раз входя в эти дерьмистые воды, мы получаем новую порцию. Вот так, и подчеркнуть!
P.S.(хотя какой к черту постскриптум в дневнике-то): У нас по-прежнему нет воды, никакой. Особенно мерзко сливать в унитазе, потому что вода в него поступала из общей сети то же. Теперь там дурно пахнет, очень согласуясь с моей последней мыслью. Чем все это закончится, скажите мне на милость?
18.
Бомж Васек одиноко сидел на низком пологом левом берегу речки Мелочевки и с неимоверной тоской наблюдал за величаво проплывающим мимо мусором. Коричневые, мутные воды реки давно уже стали пристанищем для самых разнообразных предметов. Лысые шины здесь мирно соседствовали с собачьими трупами, разлапистые коряги с испорченными предметами быта. Каждую весну, кучка солдат из ближайшей части вычищала оба речных берега, но мусор снова накапливался и остановить этот процесс было совершенно невозможно. Вся эта дрянь, уже порядком обросшая вездесущей тиной в конце концов достигала плотины и накапливалась там. Отдельным мелким предметам удавалось проскочить острые клинья водоломов, но тогда они все равно застревали, уже на скользких слизистых камнях позади плотины. Туда регулярно (до последнего времени) наведывались бомжи, стремясь присмотреть себе что ни будь полезное. Был еще омут. Там, сразу за волноломами падающая вода вырыла своеобразную яму, почти полтора метра глубиной. Иным представителями славной мусорной породы удавалось не проскочить над ними и осесть на камнях, а уйти на дно, если хватало веса. В этом омуте, надежно скрытом от посторонних глаз желтоватой дурнопахнущей пеной можно найти много всего занимательного и интересного, если вас, кончено интересуют такого рода находки. Здесь. В мутноватой спокойной водице обретаются антикварные бутылки, выкинутые в реку еще в незапамятные времена, печатная машинка, насквозь ржавая и заселенная крошечными речными рачками, которые под действием химикатов сейчас мутируют со страшной силой. Есть тут давно вышедший из моды пиджак, дырявый и похожий на некое потустороннее чудище, вешалки для одежды датирующиеся аж 1915 годом (в то время со старого еще моста навернулся грузовик перевозящий галантерею), набор пуговиц, фотоаппарат "Зенит" со слепым глазком окуляра, и ржавый до невозможности пистолет системы ТТ с тремя патронами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167