- сказал Пиночет, - какого я вам полезного проводника достал! -Как достал-то? -Да сам пришел! - осклабился Николай, при этих словах Хоноров забился в цепях и тоскливо замычал, - Иду по улице, тут подбегает этот, глазки слепошарые свои щурит и мне заявляет: "ты, мол, знаешь!" "Знаю, говорю, вот только что?" А он: "Ты же из этих, которые от монстра бегут! По глазам вижу!" Ну я его спрашиваю: "А что еще есть?" Ну он мне про общину ихнюю и выболтал. А ведь сам то туда не пошел, в стороне болтался. -Выходит, рассмотрел он твою избранность? - сказал Босх. -Выходит так... -А что потом? - спросил вдруг Малахов. -Стрый, ты мне действуешь на нервы! - тут же отозвался Васютко, - потом все будет хорошо, понял! Потом будет рай! -А как же "чумные"? Что они делают с ними? Если те бегут - стреляют, а когда остаются... -Вот ты чумной! На самом деле чумной!!! -Все! - сказал Босх, - идем! Тридцать минут и нирвана. Исход уже скоро! -Но Плащевик обещал прийти! - сказал Николай. -К "чумным" Плащевика. Просрочил уже на полчаса. Идем. -Может быть лучше переждать?! - спросил Стрый и голос его дрогнул. Евлампий поднял окровавленную голову, удивленно в него всмотрелся и проронил: -Чую, уже скоро! -Ни чего ты не чуешь, шиз слепошарый!!! - заорал Кобольд, и сильно толкнул Евлампия, тот покатился по полу, тихо причитая. Встали, взяли оружие - все новенькое, современное, Босх не скупился. Рябов с наивным детским интересом, изучил массивный пулемет Калашникова, прежде чем подвесить его себе на шею. -Этого пустим впереди! - шепнул Босх Кобольду, большой знаток теоретики пушечного мяса. -Ну, пошли... Подле выхода из пещер на вечной стоянке примостился броневик Босха надежная машина, на которой и следовало бы выезжать на охоту за людьми. Увы, шальной осколок пробил бак. Еще тогда, и от него не защитила даже броня, раньше времени приковав средство передвижения к крошечной площадке на территории внутреннего периметра. Здесь было тихо и сумрачно. Чуть в стороне возвышался белокаменные, исчерченный трещинами дом - здесь когда-то были кельи монахов. Над головой угрюмой, краснокирпичной стелой возвышалась заводская труба, скоблила копченой верхушкой низкие облака. Уходящие вниз "чумные" говорили, что по ночам там зажигают красные огни, как встарь, но никто из нового отряда Босха сам это не наблюдал. Место здесь было неуютное и мрачноватое, но по иронии судьбы именно здесь было безопаснее всего во всем городе. Только здесь можно было пережить близкий Исход. -Стрый? - вдруг спросил Васютко, - Стрый ты чего? Названый стоял в дверях ведущего в катакомбы хода. Автомат на шее, во взгляде растерянность. Но когда на него стали оборачиваться, поднял голову и даже посмотрел на них с вызовом. -Нельзя идти! - сказал он. -Как нельзя?! Ты сдурел что ль... Стрый взмахнул руками, автомат подкинуло, он стукнул его по груди, и Малахов болезненно скривился: -Это... - сказал страдальческим тоном, - это... неправильно!!! -Да что неправильно, Стрый? -Все!!! - заорал тот, - И он! - ткнул рукой в Хонорова, который безразлично стоял со своей цепью, живо иллюстрируя проблему рабства, - И "чумные"! И замок! И Плащевик тоже!!! Я не хочу! Не хочу ради него лезть под пули! -Я понял Стрый! - сказал Босх и кивнул Рябову. Тот, весело осклабившись (улыбка его со временем по бессмысленности все больше напоминала оскал человека-зеркала Витька), вскинул пулемет и выцелил Стрыя. Малахов испуганно подался назад. В пять шагов преодолев расстояние между ними, Рябов больно ткнул Евгения стволом в живот. Буйный отец семейства наслаждался ситуацией. -Хочешь ты этого или нет, - тоном образцового родителя читающего нотации непутевому отпрыску, произнес Босх, - но ты уже под пулями Стрый. Тебе только надо выбрать под чьими именно. В тебя попадут ОНИ, наша дичь, или тебя пристрелим мы. А это позорно так умереть, Стрый. Позорно. Ты, пусти его вперед. И Стрый получил пинок, который продвинул его в передовой отряд. Итого, впереди, эдаким живыми щитом шли уже трое - Рябов, который был блажен в своем безумии, Стрый, который напротив отчаянно боялся и Евлампий Хоноров, который соображал очень плохо и потому все пытался идти вперед, натягивая свою цепь, как не в меру ретивый молодой пес только что выскочивший на прогулку с хозяином. На выходе с заводской территории их поджидала батальная картина, без самой собственно баталии - золотистая россыпь гильз, словно перерытый бульдозером асфальт, росчерки пуль на стенах. Все было довольно свежим. -Это что? - спросил Рамена, - воевали что ли? -Курьеры разбираются. - Ответил Босх, - эх, кабы не Исход, ходили бы они все подо мной. Да что там, поздно теперь. -Чую! Чую! Чую! - страстно молвил Хоноров в дневную прохладу. -Чуешь? Веди. И они пошли - угрюмая собранная группа, от которой шарахались редкие прохожие. Рябов впереди, в припадке идиотизма скалил гнилые зубы, вращал безумными своими очами и нежно гладил сверкающий смазкой пулемет. Рамена был спокоен - он видел птицу тьмы, что летела над ними провозглашая и возвещая их приход. Их приход? Что за мысли лезут в голову. Не показалось ли на миг, что эти они... были не группой Босха-Плащевика? Другие они! -"Брось!" - сказал сам себе Пономаренко - "Есть только Ворон, и его Гнездовье". Стрый медленно бледнел, под глазами обозначились темные круги. Он кажется, начал понимать, что за роль отвел ему начальник. Пиночет нервно поглядывал на товарища, тот не выглядел так плохо с тех пор как они перестали закидываться морфином. Да еще мучила совесть, ну, не то, чтобы мучила, а так шевелилась гдето в селезенке. Все-таки Стрый - напарник верный, с детства дружили. Разом пришло воспоминание: он и Малахов, еще совсем мальцы, лет по девять пугают соседских голубей. У соседа были хорошие голуби, породистые, вот над ним и решили подшутить, выпустив птичек без ведома хозяина. Голуби шарахаются, хлопают крыльями, а вокруг замечательный летний денек, все в зелени, откуда-то издалека доносится музыка. Николай даже приостановился, зябко передернул плечами в утреннем сумраке. Когда он последний раз видел солнце? Давно, не вылезали совсем из пещер, вон бледные все, как покойники. А вот птицы взлетают одна за другой в ослепительно-голубое, с несколькими точеными облачками, небо. Хлопаю крылья, и Стрый, тогда еще Жека Шустрый довольно хлопает в ладоши - совершенно детский жест, а ведь они уже не дети. Они взрослые. Стрыя надо окоротить, вернуть ему серьезность, а то ведь не солидно. И Николай ловит одного голубя и говорит: "Эй, Шустрый!" Стрый оборачивается и улыбка его гаснет. Он понимает, что собирается делать его друг. Понимает и пугается. Трус, Стрый, трус, и всегда таким был. Птица бьется в руке, но только первое мгновение - ее шея слишком тонка и хрупка, так что даже детская рука может переломать в ней все кости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167