Я иду просить Чжао, пусть он простит меня… Я не просто пойду. Эй, Таг, гони меня к Чжао, бей меня камчой, бей! Толпа стихла. Таг растерялся: бить при всех Джуру, гордость всего кишлака?… Хотя бы даже он был виноват, на него не подымалась рука.
- Бей же меня, бей! - настойчиво повторял Джура, заметив в толпе Чжао с перевязанной головой.
Это было выше понимания Тага, и все же Таг сердцем понял все величие момента, когда Джура, искупая вину, заставлял себя бить. Таг поднял камчу и несколько раз хлестнул Джуру по плечам. Джура шел вверх, сняв шапку. Толпа затихла: её молчание было красноречивее слов. И снова хлестнул Таг.
- Разве так бьют? Разве камча у тебя? - свирепо спросил Джура. - Разве шутки шучу?… - И, вырвав камчу из рук Тага, он отбросил её в сторону. Размахнувшись своей камчой, хлестнул Тага и сказал: - Так бьют. Бери камчу!
Таг невольно ахнул и крепко сжал в руке камчу. - Бей! - приказал Джура и снова пошел вперед. А Таг ехал сбоку и хлестал Джуру, подымая плеть и изо всей силы опуская её на Джуру. Вслед за ними тихо шла бледная Зейнеб и вела в поводу Вороного.
Никогда ещё Чжао так не волновался. Ему, мужественному, закаленному человеку, хотелось и смеяться и плакать. Только Джура с его прямотой и честностью мог так поступить. Он публично искупал свою вину, и Чжао понимал, как страдает гордый Джура. - Ну, вот и я… Ну, вот… Ошибался… Простишь? - спросил Джура. Толпа затаила дыхание, восхищенно глядя на происходящее. - Друг! - только и произнес Чжао. Протянув руки к Джуре, он прижал его к груди.
Кучак больше не мог сдерживать свое ликование. - Вот какие друзья! - закричал он толпе.
В его жестах и голосе было столько радости, что хватило бы на весь мир. Друзья откинулись назад и посмотрели друг другу в глаза. - Я не споткнусь дважды об один и тот же камень, - тихо сказал Джура.
- Ты, Джура, много передумал, это отражается в твоих глазах, - сказал Кучак.
- Я много страдал, - ответил Джура.
- Это правда: одиночество, да ещё в чужой стране, и голод хуже всего, - подтвердил Кучак.
- Не голод, а заблуждения сильнее всего мучат человека, - возразил Джура. - Один верный спутник дороже тысячи неверных. В самые тяжелые дни дружба Чжао меня поддерживала, - тихо сказал Джура. - А где мать моя? - спросил Джура, оглядывая толпу. - Айше убита в бою, - тихо ответила Зейнеб.
Толпа молча расступилась, открывая Джуре путь к могиле, приютившейся на склоне горы.
- О храбрая, умершая, как мужчина, с винтовкой в руках!… - начал Кучак и запнулся, сожалея о том, что у него нет в руках дутара. - Она храбро сражалась за счастье встретиться с тобой, Джура, но басмаческая пуля сразила её. Зато ты жив, Джура. Ты знаменитый, ты великий, ты…
- Я не люблю бабьей болтовни! - строго оборвал его Джура. - Не говори так! - горестно воскликнул Кучак. - Раньше я вплетал в скорбный ветер звуки моих песен, и эхо умирало в горах, а сейчас сам Козубай… - И Кучак замолчал, выискивая что-то в складках пояса. - Вот, - сказал он и протянул Джуре небольшую вещицу.
- Что это?
Кучак приосанился:
- Сам Козубай подарил мне эту ручку с золотым пером. Эта ручка на всю жизнь. За Казиски. А ты говоришь «бабья болтовня»! И кому же? Манасчи Кучаку! Пойдем, пойдем со мной, я докажу тебе, что значит «бабья болтовня»! - Кучак схватил Джуру за рукав и потащил наверх.
Джура шел, окруженный толпой.
Отовсюду неслись приветствия:
- Здравствуй, Джура!
- Долго живи, Джура!
- Как доехал, Джура?
- Здравствуй, Джура! - сказал Муса, на ходу пожимая ему руку. - Я здесь со своим отрядом горы прочесываю, последних басмачей ищу. И Юрий здесь, в горах, камни добывает. За ним я уже послал! Абдулло-Джон, «краснопалочник», ушел с отрядом домой. В горной долине, возле ручья, виднелись кибитки. На склонах гор паслись овцы, козы, яки.
Лошади у коновязей, встревоженные необычным оживлением, ржали.
- Почему здесь теперь так много людей? - спросил Джура удивленно.
- Мы соединились с другим кишлаком, - задыхаясь от счастья, сказала Зейнеб. - Он оказался по ту сторону горы. У нас будет колхоз. Советская власть построила нам новые дома. - Пробный посев ячменя, - сказал Кучак, заметив, что Джура старается отгадать, что желтеет вдали.
- Наши коровы! - подсказал другой, заметив взгляд Джуры, брошенный на животных.
- Потом, потом! - закричал Муса и повел Джуру в дом. Большая комната наполнилась людьми. Кучак усадил Джуру на ковер, подложил подушки, сел рядом и взял в руки дутар. - Что ты делаешь! Накорми, а потом пой! - рассердился Чжао. - Правильно! - поддержал его Муса.
- Эй, Биби, Биби! - позвал Кучак. - Свари плов для гостя. - Как, - удивился Джура, - ты позволяешь женщине варить плов? Ты?
- У меня теперь более важные дела, - гордо сказал Кучак и не спеша развернул перед Джурой газету. Со страницы газеты на Джуру смотрело строгое и самодовольное лицо Кучака. - Это я, - сказал Кучак, - я, манасчи Кучак. А здесь, ниже, написано о том, как я помог поймать Кзицкого…
Кучак приготовился рассказывать. Тогда Биби, не выдержав трескотни Кучака, сказала ему по-русски:
- Пой, ласточка, пой!
Все засмеялись. Кучак рассердился, потому что эти слова он сам сюда привез, а теперь все его дразнят.
- Пей! Ты батыр! - сказал Муса, подавая Джуре большую деревянную чашку с кумысом.
- Пей, батыр, кизил-аскер! - закричали все присутствующие. Джура взял от Мусы пиалу и обвел всех глазами. - За хорошую жизнь пью, за вас пью, киргизы, за то, чтобы вы все стали достойными членами великого рода большевиков, - сказал Джура и выпил пиалу до дна.
Кучак ударил по струнам.
Зейнеб сидела на ковре с отсутствующим взглядом и словно прислушивалась к чему-то, что звучало издалека. Стоило Джуре повернуть к ней голову, она обращала к нему глаза, светившиеся таким счастьем, какого он до сих пор не встречал в глазах у других людей.
Люди безмолвствовали, и только клекот горных орлов да шум далекого водопада врывались в песню.
А Кучак пел:
Песня звонкая летала,
Песня чудная носилась
Высоко над облаками.
Путешествуя по миру,
Песнь устала и спустилась
Ночевать в кишлак памирский.
Много, множество киргизов
Собирались к дивной гостье
Слушать сказки, песни, джиры…
Много тысяч каим, улен
И историй сохранили
И запомнили киргизы.
А из дальних летних стойбищ
Поздно ночью приезжали
И узбеки и казахи,
Но всего не услыхали.
Лишь концы прекрасных звуков
Увезли они с собою.
Песнь киргизов полюбила,
Песнь киргизов навещает
На Тянь- Шане, на Памире.
На джейлау изумрудных,
Где кумыс течет рекою,
Где играют на дутарах,
Где дымится жирный плов.
Слушайте меня, Кучака!
Я спою вам о минувшем -
То, о чем шумит ковыль.
То, о чем звенит нам ветер
В черепах врагов убитых,
То, о чем гремят нам реки
В неприступных дебрях гор,
То, о чем козлу седому
По утрам свистит улар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
- Бей же меня, бей! - настойчиво повторял Джура, заметив в толпе Чжао с перевязанной головой.
Это было выше понимания Тага, и все же Таг сердцем понял все величие момента, когда Джура, искупая вину, заставлял себя бить. Таг поднял камчу и несколько раз хлестнул Джуру по плечам. Джура шел вверх, сняв шапку. Толпа затихла: её молчание было красноречивее слов. И снова хлестнул Таг.
- Разве так бьют? Разве камча у тебя? - свирепо спросил Джура. - Разве шутки шучу?… - И, вырвав камчу из рук Тага, он отбросил её в сторону. Размахнувшись своей камчой, хлестнул Тага и сказал: - Так бьют. Бери камчу!
Таг невольно ахнул и крепко сжал в руке камчу. - Бей! - приказал Джура и снова пошел вперед. А Таг ехал сбоку и хлестал Джуру, подымая плеть и изо всей силы опуская её на Джуру. Вслед за ними тихо шла бледная Зейнеб и вела в поводу Вороного.
Никогда ещё Чжао так не волновался. Ему, мужественному, закаленному человеку, хотелось и смеяться и плакать. Только Джура с его прямотой и честностью мог так поступить. Он публично искупал свою вину, и Чжао понимал, как страдает гордый Джура. - Ну, вот и я… Ну, вот… Ошибался… Простишь? - спросил Джура. Толпа затаила дыхание, восхищенно глядя на происходящее. - Друг! - только и произнес Чжао. Протянув руки к Джуре, он прижал его к груди.
Кучак больше не мог сдерживать свое ликование. - Вот какие друзья! - закричал он толпе.
В его жестах и голосе было столько радости, что хватило бы на весь мир. Друзья откинулись назад и посмотрели друг другу в глаза. - Я не споткнусь дважды об один и тот же камень, - тихо сказал Джура.
- Ты, Джура, много передумал, это отражается в твоих глазах, - сказал Кучак.
- Я много страдал, - ответил Джура.
- Это правда: одиночество, да ещё в чужой стране, и голод хуже всего, - подтвердил Кучак.
- Не голод, а заблуждения сильнее всего мучат человека, - возразил Джура. - Один верный спутник дороже тысячи неверных. В самые тяжелые дни дружба Чжао меня поддерживала, - тихо сказал Джура. - А где мать моя? - спросил Джура, оглядывая толпу. - Айше убита в бою, - тихо ответила Зейнеб.
Толпа молча расступилась, открывая Джуре путь к могиле, приютившейся на склоне горы.
- О храбрая, умершая, как мужчина, с винтовкой в руках!… - начал Кучак и запнулся, сожалея о том, что у него нет в руках дутара. - Она храбро сражалась за счастье встретиться с тобой, Джура, но басмаческая пуля сразила её. Зато ты жив, Джура. Ты знаменитый, ты великий, ты…
- Я не люблю бабьей болтовни! - строго оборвал его Джура. - Не говори так! - горестно воскликнул Кучак. - Раньше я вплетал в скорбный ветер звуки моих песен, и эхо умирало в горах, а сейчас сам Козубай… - И Кучак замолчал, выискивая что-то в складках пояса. - Вот, - сказал он и протянул Джуре небольшую вещицу.
- Что это?
Кучак приосанился:
- Сам Козубай подарил мне эту ручку с золотым пером. Эта ручка на всю жизнь. За Казиски. А ты говоришь «бабья болтовня»! И кому же? Манасчи Кучаку! Пойдем, пойдем со мной, я докажу тебе, что значит «бабья болтовня»! - Кучак схватил Джуру за рукав и потащил наверх.
Джура шел, окруженный толпой.
Отовсюду неслись приветствия:
- Здравствуй, Джура!
- Долго живи, Джура!
- Как доехал, Джура?
- Здравствуй, Джура! - сказал Муса, на ходу пожимая ему руку. - Я здесь со своим отрядом горы прочесываю, последних басмачей ищу. И Юрий здесь, в горах, камни добывает. За ним я уже послал! Абдулло-Джон, «краснопалочник», ушел с отрядом домой. В горной долине, возле ручья, виднелись кибитки. На склонах гор паслись овцы, козы, яки.
Лошади у коновязей, встревоженные необычным оживлением, ржали.
- Почему здесь теперь так много людей? - спросил Джура удивленно.
- Мы соединились с другим кишлаком, - задыхаясь от счастья, сказала Зейнеб. - Он оказался по ту сторону горы. У нас будет колхоз. Советская власть построила нам новые дома. - Пробный посев ячменя, - сказал Кучак, заметив, что Джура старается отгадать, что желтеет вдали.
- Наши коровы! - подсказал другой, заметив взгляд Джуры, брошенный на животных.
- Потом, потом! - закричал Муса и повел Джуру в дом. Большая комната наполнилась людьми. Кучак усадил Джуру на ковер, подложил подушки, сел рядом и взял в руки дутар. - Что ты делаешь! Накорми, а потом пой! - рассердился Чжао. - Правильно! - поддержал его Муса.
- Эй, Биби, Биби! - позвал Кучак. - Свари плов для гостя. - Как, - удивился Джура, - ты позволяешь женщине варить плов? Ты?
- У меня теперь более важные дела, - гордо сказал Кучак и не спеша развернул перед Джурой газету. Со страницы газеты на Джуру смотрело строгое и самодовольное лицо Кучака. - Это я, - сказал Кучак, - я, манасчи Кучак. А здесь, ниже, написано о том, как я помог поймать Кзицкого…
Кучак приготовился рассказывать. Тогда Биби, не выдержав трескотни Кучака, сказала ему по-русски:
- Пой, ласточка, пой!
Все засмеялись. Кучак рассердился, потому что эти слова он сам сюда привез, а теперь все его дразнят.
- Пей! Ты батыр! - сказал Муса, подавая Джуре большую деревянную чашку с кумысом.
- Пей, батыр, кизил-аскер! - закричали все присутствующие. Джура взял от Мусы пиалу и обвел всех глазами. - За хорошую жизнь пью, за вас пью, киргизы, за то, чтобы вы все стали достойными членами великого рода большевиков, - сказал Джура и выпил пиалу до дна.
Кучак ударил по струнам.
Зейнеб сидела на ковре с отсутствующим взглядом и словно прислушивалась к чему-то, что звучало издалека. Стоило Джуре повернуть к ней голову, она обращала к нему глаза, светившиеся таким счастьем, какого он до сих пор не встречал в глазах у других людей.
Люди безмолвствовали, и только клекот горных орлов да шум далекого водопада врывались в песню.
А Кучак пел:
Песня звонкая летала,
Песня чудная носилась
Высоко над облаками.
Путешествуя по миру,
Песнь устала и спустилась
Ночевать в кишлак памирский.
Много, множество киргизов
Собирались к дивной гостье
Слушать сказки, песни, джиры…
Много тысяч каим, улен
И историй сохранили
И запомнили киргизы.
А из дальних летних стойбищ
Поздно ночью приезжали
И узбеки и казахи,
Но всего не услыхали.
Лишь концы прекрасных звуков
Увезли они с собою.
Песнь киргизов полюбила,
Песнь киргизов навещает
На Тянь- Шане, на Памире.
На джейлау изумрудных,
Где кумыс течет рекою,
Где играют на дутарах,
Где дымится жирный плов.
Слушайте меня, Кучака!
Я спою вам о минувшем -
То, о чем шумит ковыль.
То, о чем звенит нам ветер
В черепах врагов убитых,
То, о чем гремят нам реки
В неприступных дебрях гор,
То, о чем козлу седому
По утрам свистит улар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159