– А кто? Что он сказал?
– Он спросил господина Флейтера. Сегодня он приходит уже в третий раз.
Каратаев накинул на плечи френч и вышел, пройдя мимо посторонившейся Хельги.
Квартира была трехкомнатной с большой кухней, ванной, кладовкой и длинным темным коридором. Муж хозяйки, военный полковой врач, жил где-то по месту службы под Берлином и приезжал нечасто. Савва его еще не видел. Хозяйка, фрау Хохберг, и две ее дочери – старшая некрасивая Эва и восемнадцатилетняя (очень даже ничего) Хельга – занимали две комнаты в конце коридора, а постояльцам – непременно одиноким мужчинам – сдавали небольшую, но вполне прилично обставленную комнатку у самого входа, напротив кладовки.
В прихожей стоял человек лет тридцати пяти в мятом пальто грязно-синего цвета с узким меховым воротником. Пальто походило на укороченную шинель чиновника. На голове человека была старая меховая шапка.
– Вы ко мне?
– Именно к вам.
– Кто вы? Мы знакомы?
– Нет, хотя могли видеться и даже наверняка встречались.
Незнакомец говорил по-немецки со значительным акцентом. В его уверенном голосе Каратаев заподозрил неладное. Хельга притихла в нескольких шагах позади и вовсе не собиралась уходить.
– Что ж, снимайте пальто и проходите.
Когда пришелец уселся возле стола напротив Каратаева, тот разглядел его получше. Усталое, плохо выбритое лицо, лоснящиеся от жира светло-русые волосы, но в голубых глазах заметен блеск радостного нетерпения. Словно этот человек наконец-то нашел то, что так долго и безнадежно искал.
– Так где мы могли встречаться? – настороженно спросил Савва. – Лично я вас вижу впервые.
Незнакомец посмотрел на прикрытую дверь.
– В нашем ИИИ, например, – произнес он по-русски. – И вообще в Новосибирске.
Видя, что хозяин комнаты молчит и только таращит на него глаза, он закинул ногу на ногу и продолжил:
– Не стану вас интриговать, Савва Викторович, но скажу: попадись вы мне неделю назад, убил бы вас на месте. Потом, вероятно, пожалел бы, но сначала убил. Причем жестоко.
– За что? – совершенно механически и тоже по-русски спросил Каратаев.
– За то самое, о котором ты прекрасно знаешь. – Гость протянул руку, взял" со стола нож и отрезал от лежавшей тут же колбасы толстый кусок. – Не бойся, теперь я уже перегорел.
Колбаса стала быстро исчезать во рту пришельца.
– Ну? Чего молчишь? – спросил он с набитым ртом. – Давай, начинай отпираться. Мол, никакой я не Савва, никакой не…
– Так вы оттуда? – перебил его совершенно обалдевший Каратаев.
– Оттуда, оттуда, – прошамкал незнакомец. – Твой современник и соотечественник Вадим Алексеевич Нижегородский. Уж не обессудь. И дай-ка чего-нибудь еще пожрать. Да принеси хоть чаю, что ли.
Чувствуя себя одновременно разоблаченным шпионом, пойманным беглым каторжником и обнаруженным под кроватью голым любовником, Савва поплелся на кухню. В его голове словно основательно пошурудили половником.
Хозяйская дочка как раз ставила на плиту чайник.
– Послушай, Хельга, оказывается, это мой старый приятель. Мы давно не виделись. Я тут купил кофе, конфеты. Угощайся и угости фрау Хохберг.
– Может быть, вам заварить кофе, господин Флейтер? Так вы скажите.
– Было бы очень кстати. И не называй меня господин Флейтер. Зови просто Савва… то есть, тьфу ты черт, я хотел сказать, зови меня Август.
– Август?
– Да… Нет! Лучше Макс. Да, Макс. Так, пожалуй, проще.
– Короче говоря, Саввушка, когда ты не соизволил вернуться к пяти пятнадцати, решено было кого-то послать, чтобы посмотреть, не валяешься ли ты там поблизости и не нужна ли тебе экстренная эвакуация. – Нижегородский деловито резал лук на той самой расстеленной на столе газетке с игорными новостями. – Тут я им и подвернулся. И дернуло же меня заинтересоваться, что там случилось, почему все нервничают. Шел себе мимо, так нет же. В общем, Вася Столбиков – ну, ты знаешь – предложил мне быстренько переодеться и реинкарнироваться минут на двадцать в Прагу. Хорошо хоть предупредили в последний момент, что там зима и прохладно, да сунули какие-то документы и деньги. Я в этой суматохе даже не понял в какое время инсталлируюсь: то ли в 2011-й год, то ли вовсе в 1811-й.
– Так вас хронопортировали через мое окно?
– А ты еще не понял? Конечно, через твое. Иначе как бы я тебя тут нашел?
«Нехорошо вышло», – подумал Каратаев. Этого он в свое время никак не предвидел.
– Ну, и дальше что? Только прошу вас, говорите по-немецки.
В это время вошла Хельга. Она принесла небольшой поднос с чашками и кофейником.
– Что-нибудь еще, герр Макс?
– Нет, спасибо.
– Неплохо устроился, – сказал Нижегородский, глядя на закрывшуюся за ушедшей девушкой дверь. – А я по твоей милости последние трое суток ночую на вокзале.
– При чем же тут я? – вяло возразил Каратаев.
– При том, что все из-за тебя. Кто-то в суматохе сунул мне не австрийские, а норвежские кроны, да еще какого-то старого образца. Намучился же я с ними! Никто не хочет менять, курс неизвестен, ни билет на вокзале купить, ни жратву в буфете. Того и гляди позовут полицию. Кстати, знаешь, кто я по документам? Вацлав Пикарт, чех. Ты встречал чеха, живущего в Праге и не знающего родного языка? У-у-у, дебилы!
«Да ты и по-немецки-то говоришь кое-как», – подумал Каратаев.
– Почему же вы назад-то не вернулись?
Нижегородский посмотрел на Савву тяжелым взглядом.
– По кочану. Налей-ка лучше вина.
Они выпили.
– Vin de table, – почмокал губами нежданый гость. – Ну, ладно. Когда я им попался, а ваш лысый знал, что недавно я побывал в Праге и должен там ориентироваться, так вот, они спросили, знаю ли я церковь Святого Николая? Знаю, говорю. А Клементинум? Знаю и Клементинум. Совсем недалеко. Отлично, говорят, там, где-то между ними, потерялся наш человек, будь другом, посмотри. Короче говоря, когда я, облазив все прилегающие закоулки, вернулся назад, мой датчик уже мигал. – Он похлопал себя по наручным часам. – Окно стало опасным. Я подождал в надежде, что стабильность восстановится, а когда окно вовсе исчезло, понял, что никогда уже не увижу ни жену, ни детей. Твое счастье, что в тот момент тебя не оказалось рядом. Наливай!
Они снова выпили, и Нижегородский продолжил:
– Наверное, с час я приходил в себя. Потом вернулся к Национальной библиотеке и стал показывать привратнику твою фотографию. Вот эту, – он швырнул на стол черно-белый снимок с фигурно обрезанными краями, как было модно в старину. – Ни он, ни кто другой тебя не видел. Я было подумал, что Столбиков запустил меня через другое окно, тогда все бессмысленно. Потом стал анализировать. Если ты удрал по своей воле, значит, у тебя есть заранее заготовленный план. По документам ты немец, музейный работник из Берлина. Мне еще в институте объяснили, что ты владеешь немецким и английским, но по-чешски не говоришь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142