Но в историю входили не только удачи виноделов.
Двадцать восьмого октября Вадим заехал по делам в расположенный в тридцати пяти километрах на северо-запад от Страсбург Цаберн. Уже под вечер он шел по центральной улице городка и вдруг понял, что что-то не так. В нескольких местах он увидал скопления людей, которые размахивали руками и что-то живо обсуждали. Вадим подошел к одной из групп и прислушался. Он скоро понял, что местные жители ругают пруссаков, немцев вообще и в особенности немецких солдат, которых они обзывали самыми обидными прозвищами.
– Простите, что случилось? – спросил он стоявшего в стороне пожилого человека, который, услышав вопрос, с явным недоверием посмотрел на Нижегородского. – Я чех, – поспешил заверить Вадим на намеренно корявом немецком. – Вацлав Пикарт. – Он дотронулся до козырька своей кепки. – Я тут проездом…
– Чех – это хорошо, – сразу подобрел горожанин. – А то от бошей совсем житья не стало, они считают нас людьми третьего сорта, а сами все как один бетшиссеры.
В конце концов Вадим узнал, что в местном гарнизоне один из прусских офицеров назвал солдата из здешних «лягушатником», что делать в Эльзасе категорически запрещалось. Солдат пожаловался своим знакомым. Узнав о недовольстве туземцев, тот самый лейтенант – барон фон Форстнер – то ли спьяну, то ли от врожденного слабоумия заявил, что ежели что, он выведет свою роту на улицы и прикажет стрелять. А тут еще выяснилось, что этот самый лейтенант после крепких возлияний действительно имел обыкновение мочиться по ночам под себя. Узнав, что его обзывают бетшиссером, он совсем озверел. А поскольку последние сорок три года в Эльзасе была расквартирована шестая часть всей прусской армии, то не пристало немецкому солдату уступать здесь каким-то лягушатникам. В итоге к ночи весь город пришел в неповиновение, и власти не придумали ничего лучшего, как арестовать десять или пятнадцать наиболее крикливых цабернцев.
«А Савва ни о чем таком не говорил, – недоумевал Нижегородский. – Неужели этого нет в сценарии? Уж не от моего ли „Роршвира“ у лейтенанта случилось расстройство мочеиспускания? Бедняга впал в депрессию и разнервничался. Во дела!»
Через сутки Нижегородский был уже в Берлине. К этому времени все газеты рейха обсуждали «Цабернский инцидент». Полковник цабернского гарнизона, чтобы разрядить обстановку, подал в отставку, однако кайзер ее не принял, дав понять всем, что прусская армия есть личная армия императора и ни одна собака не смеет на нее тявкать. Канцлер Бетман-Гольвег сначала потребовал отставки полковника и чистки всего офицерского корпуса группы войск в Эльзасе, однако, получив высочайший отлуп, развернулся на 180 градусов и принял сторону монарха. Кончилось тем, что парламент вынес канцлеру вотум недоверия (который не мог иметь никакого практического значения) и на том все успокоилось. Нижегородский позвонил Каратаеву.
– Савва, ты в курсе последних событий?
– Ну.
– Я имею в виду эту бучу в Эльзасе.
– Я так и понял, и что?
– Как что? Ты хочешь сказать, что так и должно быть?
– Разумеется.
– Тогда какого лешего ты меня не предупредил? – возмутился Вадим. – То ты подмечаешь всякие мелочи, вроде очередного воспаления императорского уха, а тут чуть ли не революция, да еще в зоне наших коммерческих интересов, а я узнаю о готовящемся вместе со всеми, как последний идиот!
– Я разве не говорил? Извини. Ты лучше скажи, зачем ты надоумил этого болвана Копытмана играть в рулетку? Ты знаешь, что он уже давным-давно в Мюнхене?
– Давным-давно? – удивился Нижегородский.
– Да. Этот дурак проиграл все деньги на третий же день, стащил у кого-то не то талер, не то гульден, был пойман с поличным и посажен в участок. Там он наплел, что является компаньоном знаменитого винодела Нижегородского (он так и сказал – Нижегородского!) и назвал наш адрес Пришлось посылать в Висбаден Пауля и везти этого профессора сюда, пока он снова не влип в какую-нибудь историю. Теперь он целыми днями торчит здесь и обвиняет во всем тебя. Мне ничего не оставалось, как выделить ему кладовку и засадить за обработку биржевых ведомостей. Так что давай приезжай, а я уеду куда-нибудь подальше от всех вас. Теперь моя очередь.
По возвращении Нижегородский нашел Якова Борисовича сидящим на лавочке возле дома. День был не по-ноябрьски теплым. Рядом, в ворохе собранных Гебхардом опавших листьев, деловито копался Густав.
– Быстро же вы обернулись, – сказал Вадим неудачливому курортнику. – Вам не понравилось тамошнее общество? Я слыхал, что нынче в Висбадене была великая княгиня…
– К черту княгинь и к черту этот ваш Висбаден с его водами и рулетками! – обиженно заговорил Копытько. – Вы дали мне неверный номер, Нижегородский.
– Да ну! – Вадим отдал чемодан ожидавшему Гебхарду и присел рядом.
– Я вам говорю. Вместо семнадцати выпала пятерка. Красная пятерка. Тот тип выиграл, а я по вашей милости проиграл.
– А сколько вы поставили?
– Тысячу, конечно! Не десять же марок.
– Действительно, – согласился Нижегородский, – десять марок – это не по-нашему. А как вы сделали ставку?
– Обыкновенно.
– И все же? Опишите в деталях.
Копытько задумался.
– Ну… сначала я поинтересовался, могу ли поставить тысячу…
– У кого поинтересовались?
– У нового крупье, разумеется. Правда, Анна Григорьевна меня отговаривала… Чего вы смотрите? Я был не один. Когда я сказал, что сейчас этот тип учинит свару… ну… тот самый толстяк, о котором написано в заметке, мне, понятное дело, не поверили…
– Кто? Анна Григорьевна?
– И она, и ее племянник, как бишь там его звали?.. – Копытько наморщил и без того морщинистый лоб. – Ну, неважно…
– Так вы там еще и сеанс угадывания мыслей устроили?
– А что такого? Я же не сказал им всей правды…
Из дальнейшего разговора выяснилось, что, проиграв тысячу марок и придя через полчаса в себя, Яков Борисович вознамерился отыграться. У него еще оставалось марок четыреста. Их хватило часа на полтора, после чего противник азартных игр возненавидел их еще больше.
– Говорят, вы теперь при деле? – желая сменить грустную тему, спросил Вадим. – В чем состоит ваша задача?
Оказалось, что Савва поручил Копытько выписывать из определенного набора газет данные котировок акций около пятисот германских и иностранных компаний и фирм. Эта работа не требовала особого владения языком. Нужно было отыскивать в большой, разлинованной Паулем тетради строку с названием фирмы и вписывать в нужные клетки соответствующие этой фирме данные. Раз в неделю Каратаев заносил тысячи цифр из тетради в компьютер, и специальная статистическая программа осуществляла их обработку. Полученные результаты сравнивались с точно такими же, но рассчитанными по архивным (историческим) данным, на основании чего делались выводы о произошедших отклонениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Двадцать восьмого октября Вадим заехал по делам в расположенный в тридцати пяти километрах на северо-запад от Страсбург Цаберн. Уже под вечер он шел по центральной улице городка и вдруг понял, что что-то не так. В нескольких местах он увидал скопления людей, которые размахивали руками и что-то живо обсуждали. Вадим подошел к одной из групп и прислушался. Он скоро понял, что местные жители ругают пруссаков, немцев вообще и в особенности немецких солдат, которых они обзывали самыми обидными прозвищами.
– Простите, что случилось? – спросил он стоявшего в стороне пожилого человека, который, услышав вопрос, с явным недоверием посмотрел на Нижегородского. – Я чех, – поспешил заверить Вадим на намеренно корявом немецком. – Вацлав Пикарт. – Он дотронулся до козырька своей кепки. – Я тут проездом…
– Чех – это хорошо, – сразу подобрел горожанин. – А то от бошей совсем житья не стало, они считают нас людьми третьего сорта, а сами все как один бетшиссеры.
В конце концов Вадим узнал, что в местном гарнизоне один из прусских офицеров назвал солдата из здешних «лягушатником», что делать в Эльзасе категорически запрещалось. Солдат пожаловался своим знакомым. Узнав о недовольстве туземцев, тот самый лейтенант – барон фон Форстнер – то ли спьяну, то ли от врожденного слабоумия заявил, что ежели что, он выведет свою роту на улицы и прикажет стрелять. А тут еще выяснилось, что этот самый лейтенант после крепких возлияний действительно имел обыкновение мочиться по ночам под себя. Узнав, что его обзывают бетшиссером, он совсем озверел. А поскольку последние сорок три года в Эльзасе была расквартирована шестая часть всей прусской армии, то не пристало немецкому солдату уступать здесь каким-то лягушатникам. В итоге к ночи весь город пришел в неповиновение, и власти не придумали ничего лучшего, как арестовать десять или пятнадцать наиболее крикливых цабернцев.
«А Савва ни о чем таком не говорил, – недоумевал Нижегородский. – Неужели этого нет в сценарии? Уж не от моего ли „Роршвира“ у лейтенанта случилось расстройство мочеиспускания? Бедняга впал в депрессию и разнервничался. Во дела!»
Через сутки Нижегородский был уже в Берлине. К этому времени все газеты рейха обсуждали «Цабернский инцидент». Полковник цабернского гарнизона, чтобы разрядить обстановку, подал в отставку, однако кайзер ее не принял, дав понять всем, что прусская армия есть личная армия императора и ни одна собака не смеет на нее тявкать. Канцлер Бетман-Гольвег сначала потребовал отставки полковника и чистки всего офицерского корпуса группы войск в Эльзасе, однако, получив высочайший отлуп, развернулся на 180 градусов и принял сторону монарха. Кончилось тем, что парламент вынес канцлеру вотум недоверия (который не мог иметь никакого практического значения) и на том все успокоилось. Нижегородский позвонил Каратаеву.
– Савва, ты в курсе последних событий?
– Ну.
– Я имею в виду эту бучу в Эльзасе.
– Я так и понял, и что?
– Как что? Ты хочешь сказать, что так и должно быть?
– Разумеется.
– Тогда какого лешего ты меня не предупредил? – возмутился Вадим. – То ты подмечаешь всякие мелочи, вроде очередного воспаления императорского уха, а тут чуть ли не революция, да еще в зоне наших коммерческих интересов, а я узнаю о готовящемся вместе со всеми, как последний идиот!
– Я разве не говорил? Извини. Ты лучше скажи, зачем ты надоумил этого болвана Копытмана играть в рулетку? Ты знаешь, что он уже давным-давно в Мюнхене?
– Давным-давно? – удивился Нижегородский.
– Да. Этот дурак проиграл все деньги на третий же день, стащил у кого-то не то талер, не то гульден, был пойман с поличным и посажен в участок. Там он наплел, что является компаньоном знаменитого винодела Нижегородского (он так и сказал – Нижегородского!) и назвал наш адрес Пришлось посылать в Висбаден Пауля и везти этого профессора сюда, пока он снова не влип в какую-нибудь историю. Теперь он целыми днями торчит здесь и обвиняет во всем тебя. Мне ничего не оставалось, как выделить ему кладовку и засадить за обработку биржевых ведомостей. Так что давай приезжай, а я уеду куда-нибудь подальше от всех вас. Теперь моя очередь.
По возвращении Нижегородский нашел Якова Борисовича сидящим на лавочке возле дома. День был не по-ноябрьски теплым. Рядом, в ворохе собранных Гебхардом опавших листьев, деловито копался Густав.
– Быстро же вы обернулись, – сказал Вадим неудачливому курортнику. – Вам не понравилось тамошнее общество? Я слыхал, что нынче в Висбадене была великая княгиня…
– К черту княгинь и к черту этот ваш Висбаден с его водами и рулетками! – обиженно заговорил Копытько. – Вы дали мне неверный номер, Нижегородский.
– Да ну! – Вадим отдал чемодан ожидавшему Гебхарду и присел рядом.
– Я вам говорю. Вместо семнадцати выпала пятерка. Красная пятерка. Тот тип выиграл, а я по вашей милости проиграл.
– А сколько вы поставили?
– Тысячу, конечно! Не десять же марок.
– Действительно, – согласился Нижегородский, – десять марок – это не по-нашему. А как вы сделали ставку?
– Обыкновенно.
– И все же? Опишите в деталях.
Копытько задумался.
– Ну… сначала я поинтересовался, могу ли поставить тысячу…
– У кого поинтересовались?
– У нового крупье, разумеется. Правда, Анна Григорьевна меня отговаривала… Чего вы смотрите? Я был не один. Когда я сказал, что сейчас этот тип учинит свару… ну… тот самый толстяк, о котором написано в заметке, мне, понятное дело, не поверили…
– Кто? Анна Григорьевна?
– И она, и ее племянник, как бишь там его звали?.. – Копытько наморщил и без того морщинистый лоб. – Ну, неважно…
– Так вы там еще и сеанс угадывания мыслей устроили?
– А что такого? Я же не сказал им всей правды…
Из дальнейшего разговора выяснилось, что, проиграв тысячу марок и придя через полчаса в себя, Яков Борисович вознамерился отыграться. У него еще оставалось марок четыреста. Их хватило часа на полтора, после чего противник азартных игр возненавидел их еще больше.
– Говорят, вы теперь при деле? – желая сменить грустную тему, спросил Вадим. – В чем состоит ваша задача?
Оказалось, что Савва поручил Копытько выписывать из определенного набора газет данные котировок акций около пятисот германских и иностранных компаний и фирм. Эта работа не требовала особого владения языком. Нужно было отыскивать в большой, разлинованной Паулем тетради строку с названием фирмы и вписывать в нужные клетки соответствующие этой фирме данные. Раз в неделю Каратаев заносил тысячи цифр из тетради в компьютер, и специальная статистическая программа осуществляла их обработку. Полученные результаты сравнивались с точно такими же, но рассчитанными по архивным (историческим) данным, на основании чего делались выводы о произошедших отклонениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142