Создать, а вернее, зарегистрировать в те годы в Германии новый союз или общество любителей чего-нибудь не представляло никакого труда. Гораздо труднее было объяснить Вильгельму, зачем нужно приобретать пакет акций товарищества «Дойче эрнте», торговавшего сельскохозяйственной техникой и дышавшего на ладан.
– Они поднимутся, Вильгельм, их молотилкам нужна элементарная реклама.
В один из вечеров Вадим посетил барона фон Летцендорфа. Нижегородский заверил его, что на эльзасских виноградниках все под контролем, что не далее как позавчера на счет компании «Золото Рейна» им переведен один миллион марок, о чем следует непременно известить будущую владелицу плантаций фрау Винифред. Барон собирался было удивиться, но не успел: на стол перед ним легла его долговая расписка, данная им когда-то в клубе «Галион».
– Что это?
– Ваш вексель, Георг.
– Но…
– Предлагаю устроить ему торжественное аутодафе. – Нижегородский достал из кармана изящную зажигалку.
– Но объясните, черт возьми, что это значит? – не отрывая взгляда от бланка с черным прусским орлом, воскликнул отставной генерал.
– Охотно: вы больше не мой должник. Других объяснений у меня нет.
– Куда вы теперь? – спросил фон Летцендорф, когда Вадим уходил.
– Сейчас в Мюнхен, а затем буду вынужден уехать подальше. Месяца на два. До встречи.
Когда он вышел на улицу, его догнала Вини.
– Я знал, что вы стоите за дверью и подслушиваете, – сказал Нижегородский.
Они отошли в тень липовой аллеи и некоторое время молчали.
– Однажды ночью один человек сказал одной даме, что он сумасшедший, – произнесла наконец Вини, глядя в сторону.
– Над ними висела полная луна, и как раз в этот момент часы на башне пробили половину первого, – задумчиво добавил Вадим.
– А потом он предложил показать ей Севастополь и еще какой-то город.
– А она заявила, что не страдает слабоумием.
– А он поверил.
– А она ушла…
– А он…
– А он по-прежнему сумасшедший и вовсе не намерен лечиться.
Они провели весь оставшийся и два следующих дня вместе, а потом долго прощались.
– Будь осторожна за рулем, особенно когда выезжаешь на мост.
– И ты, когда решишь спасти очередного наследника трона.
Перед тем, как отправиться в Мюнхен, Вадим написал Каратаеву письмо. Опуская его в почтовый ящик, он обратил внимание на наклеенную на конверте марку: небесная молния вонзалась в контур Британии, а ниже было начертано: «Господь, покарай Англию!»
* * *
Когда Нижегородский подошел к их дому на Туркенштрассе, из глубины сада ему навстречу с пронзительным лаем бросился Густав. Суча короткими лапами и обдирая о камень отвисшее брюшко, он неуклюже перебрался через фундамент ограды и свалился прямо под ноги своему хозяину. Поставив чемодан, Вадим взял на руки растолстевшего любимца. Собачьей радости не было предела. Выпучив глаза, всхрапывая, мопс тянулся приплюснутой мордочкой к лицу человека.
– Ну-ну, – пытался успокоить собаку Нижегородский. – Гебхард! Где вы там? Заберите чемодан.
Через минуту он уже был наверху.
– Здравствуйте Нэлли, а где Пауль?
– Чинит машину в гараже. С возвращением, герр Вацлав.
– Зовите. Свистать всех наверх! Общий сбор в гостиной.
Сопровождаемый фыркающим Густавом, Нижегородский отправился к себе. Когда с тремя конвертами в руках он появился в гостиной, там его ожидал весь личный состав их трудового коллектива.
– Ваша зарплата, господа, за прошлый месяц, а также отпускные, – протянул Вадим каждому по конверту. – Пауль и Нэлли отправляются в двухмесячный отпуск, с чем я их и поздравляю, а вам, Гебхард, увы, я этого сказать не могу. На вашем попечении остается дом, сад и этот парень, – он показал на абрикосового толстяка, который, успокоившись, уселся на полу и, склонив набок голову, внимательно смотрел на своего хозяина.
– Вы уезжаете, герр Вацлав? – спросил Пауль.
– Мы отправляемся в Южную Америку. Август уже ожидает меня в порту Марселя. Нам давно хотелось заняться натуральным каучуком, но сначала нужно изучить все на месте. Месяца через два, самое большее через три думаю вернуться.
Семнадцатого августа он выехал в Вену.
– Ну, а тут как дела? – поинтересовался Нижегородский у Каратаева после того, как, прогуливаясь по Штадтпарку, он вкратце сообщил компаньону о результатах своей поездки.
– Нормально.
– Митингуют?
Савва кивнул.
– А на Одеонсплац чуть не дошло до драки, – стал рассказывать Вадим. – Два чудика взобрались на мраморных львов, один на того, что справа, другой на того, что слева, и давай одновременно орать в две глотки. Оба требовали от правительства принятия решительных мер, только один против англичан, а другой против русских. Тот, который костерил англичан, даже зачитал не то песнь, не то поэму какого-то прусского еврея. Что-то про ненависть к Англии. Ее читают теперь на каждом углу.
– «Гимн ненависти к Англии». Это Лиссауэр.
– Ты и его знаешь?.. Ну вот, в результате слушавшая их толпа разделилась на три части, одни, соответственно, против англичан, другие против русских. И если бы не полиция…
– А третьи против кого?
– Третьей частью был я. Я был в единственном числе, поэтому отошел в сторону, и меня никто не заметил.
– А я тут, между прочим, познакомился со Стефаном Цвейгом, – сказал через некоторое время Каратаев. – Оказывается, он был немного знаком с тем самым Редлем. Помнишь? Они вместе жили в «Кломзере» незадолго до самоубийства полковника. Цвейг прекрасный рассказчик, и у него множество друзей. Именно он рассказал мне о поэте Лиссауэре, том самом прусском еврее, который всю жизнь сочинял добрейшие и слащавейшие стишки, а тут вдруг люто возненавидел англичан. Кстати, Стефану сейчас тридцать два, так что он почти наш одногодок.
– Цвейг? Это который написал «Шахматную новеллу»?
– Напишет, Вадим. Только еще напишет через четверть века, – поправил Савва. – А вернее, должен был бы написать и через несколько лет после этого вместе с молодой женой покончить с собой от безысходности и отчаяния. В сорок втором, в горном городке Петрополисе в Бразилии они примут смертельную дозу снотворного. Как раз на днях я навел справки.
– Но теперь этого не случится! – воскликнул Нижегородский. – Еще один наш должник.
– Согласен, что не случится, вот только насчет должника – это как сказать. Помнишь, я говорил тебе как-то о Жане Жоресе? – спросил Каратаев. – Это французский политик и основатель «Юманите». Его должны были убить полтора месяца назад, в аккурат тридцать первого июля.
– За что?
– Он выступал против войны, а националистам это жутко не нравится. Так вот, поскольку ситуация хоть и не так кардинально, но все же изменилась, можно было надеяться, что это чисто политическое убийство не состоится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
– Они поднимутся, Вильгельм, их молотилкам нужна элементарная реклама.
В один из вечеров Вадим посетил барона фон Летцендорфа. Нижегородский заверил его, что на эльзасских виноградниках все под контролем, что не далее как позавчера на счет компании «Золото Рейна» им переведен один миллион марок, о чем следует непременно известить будущую владелицу плантаций фрау Винифред. Барон собирался было удивиться, но не успел: на стол перед ним легла его долговая расписка, данная им когда-то в клубе «Галион».
– Что это?
– Ваш вексель, Георг.
– Но…
– Предлагаю устроить ему торжественное аутодафе. – Нижегородский достал из кармана изящную зажигалку.
– Но объясните, черт возьми, что это значит? – не отрывая взгляда от бланка с черным прусским орлом, воскликнул отставной генерал.
– Охотно: вы больше не мой должник. Других объяснений у меня нет.
– Куда вы теперь? – спросил фон Летцендорф, когда Вадим уходил.
– Сейчас в Мюнхен, а затем буду вынужден уехать подальше. Месяца на два. До встречи.
Когда он вышел на улицу, его догнала Вини.
– Я знал, что вы стоите за дверью и подслушиваете, – сказал Нижегородский.
Они отошли в тень липовой аллеи и некоторое время молчали.
– Однажды ночью один человек сказал одной даме, что он сумасшедший, – произнесла наконец Вини, глядя в сторону.
– Над ними висела полная луна, и как раз в этот момент часы на башне пробили половину первого, – задумчиво добавил Вадим.
– А потом он предложил показать ей Севастополь и еще какой-то город.
– А она заявила, что не страдает слабоумием.
– А он поверил.
– А она ушла…
– А он…
– А он по-прежнему сумасшедший и вовсе не намерен лечиться.
Они провели весь оставшийся и два следующих дня вместе, а потом долго прощались.
– Будь осторожна за рулем, особенно когда выезжаешь на мост.
– И ты, когда решишь спасти очередного наследника трона.
Перед тем, как отправиться в Мюнхен, Вадим написал Каратаеву письмо. Опуская его в почтовый ящик, он обратил внимание на наклеенную на конверте марку: небесная молния вонзалась в контур Британии, а ниже было начертано: «Господь, покарай Англию!»
* * *
Когда Нижегородский подошел к их дому на Туркенштрассе, из глубины сада ему навстречу с пронзительным лаем бросился Густав. Суча короткими лапами и обдирая о камень отвисшее брюшко, он неуклюже перебрался через фундамент ограды и свалился прямо под ноги своему хозяину. Поставив чемодан, Вадим взял на руки растолстевшего любимца. Собачьей радости не было предела. Выпучив глаза, всхрапывая, мопс тянулся приплюснутой мордочкой к лицу человека.
– Ну-ну, – пытался успокоить собаку Нижегородский. – Гебхард! Где вы там? Заберите чемодан.
Через минуту он уже был наверху.
– Здравствуйте Нэлли, а где Пауль?
– Чинит машину в гараже. С возвращением, герр Вацлав.
– Зовите. Свистать всех наверх! Общий сбор в гостиной.
Сопровождаемый фыркающим Густавом, Нижегородский отправился к себе. Когда с тремя конвертами в руках он появился в гостиной, там его ожидал весь личный состав их трудового коллектива.
– Ваша зарплата, господа, за прошлый месяц, а также отпускные, – протянул Вадим каждому по конверту. – Пауль и Нэлли отправляются в двухмесячный отпуск, с чем я их и поздравляю, а вам, Гебхард, увы, я этого сказать не могу. На вашем попечении остается дом, сад и этот парень, – он показал на абрикосового толстяка, который, успокоившись, уселся на полу и, склонив набок голову, внимательно смотрел на своего хозяина.
– Вы уезжаете, герр Вацлав? – спросил Пауль.
– Мы отправляемся в Южную Америку. Август уже ожидает меня в порту Марселя. Нам давно хотелось заняться натуральным каучуком, но сначала нужно изучить все на месте. Месяца через два, самое большее через три думаю вернуться.
Семнадцатого августа он выехал в Вену.
– Ну, а тут как дела? – поинтересовался Нижегородский у Каратаева после того, как, прогуливаясь по Штадтпарку, он вкратце сообщил компаньону о результатах своей поездки.
– Нормально.
– Митингуют?
Савва кивнул.
– А на Одеонсплац чуть не дошло до драки, – стал рассказывать Вадим. – Два чудика взобрались на мраморных львов, один на того, что справа, другой на того, что слева, и давай одновременно орать в две глотки. Оба требовали от правительства принятия решительных мер, только один против англичан, а другой против русских. Тот, который костерил англичан, даже зачитал не то песнь, не то поэму какого-то прусского еврея. Что-то про ненависть к Англии. Ее читают теперь на каждом углу.
– «Гимн ненависти к Англии». Это Лиссауэр.
– Ты и его знаешь?.. Ну вот, в результате слушавшая их толпа разделилась на три части, одни, соответственно, против англичан, другие против русских. И если бы не полиция…
– А третьи против кого?
– Третьей частью был я. Я был в единственном числе, поэтому отошел в сторону, и меня никто не заметил.
– А я тут, между прочим, познакомился со Стефаном Цвейгом, – сказал через некоторое время Каратаев. – Оказывается, он был немного знаком с тем самым Редлем. Помнишь? Они вместе жили в «Кломзере» незадолго до самоубийства полковника. Цвейг прекрасный рассказчик, и у него множество друзей. Именно он рассказал мне о поэте Лиссауэре, том самом прусском еврее, который всю жизнь сочинял добрейшие и слащавейшие стишки, а тут вдруг люто возненавидел англичан. Кстати, Стефану сейчас тридцать два, так что он почти наш одногодок.
– Цвейг? Это который написал «Шахматную новеллу»?
– Напишет, Вадим. Только еще напишет через четверть века, – поправил Савва. – А вернее, должен был бы написать и через несколько лет после этого вместе с молодой женой покончить с собой от безысходности и отчаяния. В сорок втором, в горном городке Петрополисе в Бразилии они примут смертельную дозу снотворного. Как раз на днях я навел справки.
– Но теперь этого не случится! – воскликнул Нижегородский. – Еще один наш должник.
– Согласен, что не случится, вот только насчет должника – это как сказать. Помнишь, я говорил тебе как-то о Жане Жоресе? – спросил Каратаев. – Это французский политик и основатель «Юманите». Его должны были убить полтора месяца назад, в аккурат тридцать первого июля.
– За что?
– Он выступал против войны, а националистам это жутко не нравится. Так вот, поскольку ситуация хоть и не так кардинально, но все же изменилась, можно было надеяться, что это чисто политическое убийство не состоится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142