– Не называйте меня папашей, я – Эмиль Гар, гражданин республики. И с каких это пор во французском музее распоряжаются немцы?
– Резонное замечание, – согласился обескураженный Нижегородский, – но дело в том, гражданин Гар, что эта выставка – мероприятие скорее политическое и международное. Обещали подъехать кайзер, король Георг и русский царь. После утряски «марокканского вопроса» наши страны снова с уверенностью смотрят в будущее…
– Ничего не знаю, ждите здесь, – отрезал сторож. – Скоро придет старший смотритель, и я доложу о вас.
Дверь закрылась. Счастливое разрешение «марокканского вопроса» вряд ли могло заинтересовать гражданина Гара, от внимания которого ускользнул даже факт смены президентов республики.
– Чертов Вельзевул, – ругнулся Нижегородский, имея, вероятно, в виду легендарного призрака Лувра Вельфегора. Он снова принялся колотить в дверь. Когда же та вторично отворилась, он сунул в щель ногу, а под нос смотрителя золотую стофранковую монету. – Вы обронили деньги, гражданин.
Видя, что стофранковик произвел на сторожа гораздо большее воздействие, нежели фальшивая фотография, Вадим, дабы усилить эффект, принялся крутить ее в пальцах, попеременно показывая смотрителю то ее аверс, то реверс. Вряд ли папаше Гару часто приходилось видеть стофранковик так близко.
На аверсе тридцатидвухграммового диска из золота 900-й пробы был отчеканен обнаженный ангел, записывающий на свитке текст конституции. Связка римских фасций слева и гэльский петушок справа дополняли композицию медальера Аугустуса Дюпре, над которой сверху было выбито «REPUBLIQUE FRANCAISE». На оборотной стороне в венке из лавровых листьев четко читалось «100 FRANCS 1906», по внешнему краю шла надпись «LIBERTE EGALITE FRATERNITE», а литера «А», маленькая раковина и топорик внизу являлись знаками Парижского монетного двора. Это была, пожалуй, самая крупная звонкая монета своего времени.
Старик весь как-то подобрался и вытянулся во фрунт, словно ему предстояло принять из рук президента орден на красной ленточке. К слову сказать, когда около трех лет назад, в августе девятьсот восьмого, у них похитили «МонуЛизу», Эмиль Гар облазил все дворцовые чердаки и подвалы. Кто-то из сторожей в шутку намекнул тогда, что воры не смогли вынести картину и спрятали ее где-то в Лувре и что за сведения о ней непременно дадут орден офицера Почетного легиона. Слава богу, совсем недавно похититель сам привез полотно во Флоренцию и со словами «Лувр набит сокровищами, принадлежащими Италии», отдал ее в Галерею Уффици. Так что скоро «Джоконду» вернут в Париж.
– Держите ваши деньги и впредь будьте внимательнее.
Нижегородский взял руку смотрителя, вложил в безвольную ладонь тяжелый золотой диск и, слегка отодвинув старика в сторону, вошел внутрь.
– Ведите нас к египтянину и все время находитесь рядом. Может понадобиться ваша помощь, гражданин. Если дело выгорит, – таинственно добавил Вадим, – вам не избежать повышения.
Сторож запер дверь и повел компаньонов к ближайшей лестнице. Ему и раньше приходилось пропускать за деньги студентов-историков, молодых художников или чудаков-ученых, которым приспичило поработать с экспонатом, почему-либо недоступным для обозрения. Сторожа проводили их в хранилища или в закрытые для посетителей залы и не видели в этом ничего предосудительного. Конечно, они знали о конкуренции, существовавшей между мировыми музеями, и о том, что среди тех, кого они впускают, может оказаться какой-нибудь эксперт, нанятый «Метрополитен», или прикинувшийся школяром из Латинского квартала журналист. Таких в первую очередь интересовали новые приобретения Лувра. Те, о которых ходили легенды, о которых спорили, но которые специально месяцами выдерживались подальше от любопытных глаз, чтобы еще больше заинтриговать падкую до всего таинственного публику. Но, главное, вновь приобретенные шедевры следовало в первую очередь скрывать от вражеских шпионов-экспертов, чтобы те заранее не усмотрели в какой-нибудь статуе или обломке доисторического камня подделку.
Конечно, эти двое не походили ни на студентов, ни на ученых, и, предложи они пять франков, Эмиль Гар отверг бы их взятку с негодованием. Но сотня! Не зря говорят, что и ворота Рима открывались золотым ключом.
Они спустились вниз и очутились в средневековых подземельях с низкими сводчатыми потолками. Вероятно, эти подвалы сохранились еще с тех времен, когда Лувр был крепостью. В конце XII века Филипп Август сделал его своей резиденцией, а ровно шесть веков спустя дворец стал музеем. Тот, кто сказал, что Лувр «молчит неизменно и величественно, как пирамида», имел, вероятно, в виду как раз эти подвалы. Но электрическое освещение, грузовые лифты и современная система вентиляции превратили бывшие казематы в хранилища ценностей. И, если здесь эти предметы еще молчат, то будучи поднятыми наверх, в залы корпусов Денон, Сулли и Ришелье, они рассказывают историю цивилизации.
– А вот и господин Вахари! – воскликнул Нижегородский, увидав вчерашнего знакомого.
Тот стоял возле груды ящиков с тетрадью в руках. На нем был черный рабочий халат. Смертельная усталость на лице и красные воспаленные глаза свидетельствовали не об одной бессонной ночи.
– Краузе? – вздрогнул от неожиданности Вахари. – А это кто?
– Мой напарник, – коротко бросил Вадим. – Не беспокойтесь, господин Рихтер в курсе дел. Нам нужно осмотреть все, что прибыло сюда из Каира на «Анатолии». В первую очередь нераспакованные ящики. В вашем присутствии, разумеется.
– Зачем? Что случилось?
– Я объясню вам в процессе осмотра.
– Какой осмотр? Вы же не собираетесь вскрывать ящики прямо здесь? Вам лучше подняться наверх и дождаться мистера Дэвиса.
Египтянин собрался уже проскользнуть в какую-то дверь, но Нижегородский преградил ему дорогу.
– Минутку, господин Вахари, мы так не договаривались. Вчера мне показалось, что вы заинтересованы в успешных поисках пропажи, а сейчас я вижу, что это не так. – С этими словами Вадим снова вытащил из кармана пачку фотокарточек, поискал среди них нужную и, найдя, протянул ее Ахмеду. – Узнаете?
В принципе, это была та же самая фотография, что однажды открыла господину Пикарту вход в Царское ущелье. Те же два кресла, те же позы. Только слева от Нижегородского на этот раз вместо хедива сидел Горацио Китченер, собственной персоной.
При взгляде на снимок глаза Ахмеда сузились, а его и без того тонкие губы еще более сжались и побелели. Он напрягся, словно ожидая нападения. Стоявший рядом Каратаев вытянул шею и тоже с нескрываемым интересом разглядывал фотокарточку.
– Узнаете, – удовлетворенно резюмировал Вадим. – Слева человек, на которого я в данный момент работаю. Господин Рихтер подтвердит мои полномочия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142