– Аббес Гарсиа приготовился и ждет, когда можно будет вытащить епископа Рейлли из-под юбок монахинь, – сказал он. – У него два варианта. Выдворить из страны или дать народу линчевать его в назидание церковным заговорщикам. Какой вам нравится больше?
– Никакой, Хозяин. – К сенатору Чириносу уже вернулась уверенность. – Вы знаете, что я по этому поводу думаю. Конфликт надо спустить на тормозах. У Церкви за плечами – две тысячи лет, и пока что никому не удалось ее перебороть. Посмотрите, что стало с Пероном, когда он пошел ей наперекор.
– То же самое и он мне сказал, сидя там, где ты сейчас сидишь, – признал Трухильо. – Таков твой совет? Чтобы я позволил себя высечь этим засранцам?
– Чтобы вы на корню купили их подачками, – пояснил Конституционный Пьяница. – Или, в худшем случае, припугнули, но без крайностей, всегда оставляя дверь открытой для примирения. То, что предлагает Джонни Аббес, самоубийство, Кеннеди тотчас же пошлет сюда marine. Это мое мнение. А решение принимаете вы, и оно будет правильным. Я же буду отстаивать его пером и словом. Как всегда.
Поэтические вольности, на которые был так горазд Ходячая Помойка, забавляли Благодетеля. На этот раз благодаря ему удалось не поддаться унынию.
– Я знаю, – улыбнулся он ему. – И ценю тебя за верность. Скажи мне откровенно. Сколько ты припас за границей на случай, если тебе придется удирать отсюда сломя голову?
Сенатор в третий раз колыхнулся в кресле, словно под ним было не кресло, а необъезженный жеребец.
– Очень мало, Хозяин. Относительно мало, я хочу сказать.
– Сколько? – настаивал Трухильо ласково. – И где?
– Около четырехсот тысяч долларов, – быстро признался тот тихим голосом. – На двух разных счетах. В Панаме. Оба были открыты еще до санкций, разумеется.
– Какая мелочь, – укорил его Трухильо. – На постах, которые ты занимал, мог бы скопить и побольше.
– Я не стяжатель, Хозяин. А кроме того, вы знаете, деньги меня никогда не интересовали. На то, чтобы жить, мне всегда хватало.
– На то, чтобы пить, ты хочешь сказать.
– На то, чтобы хорошо одеваться, вкусно есть, сладко пить и покупать книги, которые я люблю, – согласился сенатор, разглядывая лампу под стеклянным абажуром. – И, слава Богу, работать рядом с вами мне всегда было интересно. Эти деньги – что, я должен вернуть сюда? Сделаю сегодня же, если прикажете.
– Оставь там. Если окажусь в изгнании и впаду в нужду, ты мне подкинешь. – Он засмеялся, придя в хорошее настроение. Но, пока смеялся, вдруг опять вспомнилась перепуганная девчонка из Дома Каобы, ненужный свидетель, обвиняющий, и настроение сразу испортилось. Надо было пристрелить ее, отдать на потеху охране, пусть бы метали жребий – кто за кем. Душу царапнуло воспоминание: дурацкая девчоночья мордочка, наблюдающая за его терзаниями. – Кто же оказался самым предусмотрительным? – спросил он, стараясь скрыть замешательство. – Кто больше всех вывез денег за границу? Паино Пичардо? Альварес Пина? Мозговитый Кабраль? Модесто Диас? Балагер? Кто больше накопил? Потому что никто из вас не верил мне, что отсюда я уберусь только на кладбище.
– Не знаю, Хозяин. Но, с вашего позволения, я сомневаюсь, чтобы у кого-нибудь из них было много денег за границей. По очень простой причине. Никто никогда не думал, что режим может кончиться, что мы можем вдруг оказаться в таком положении, что придется отсюда бежать. Кто может подумать, что земля вдруг перестанет вращаться вокруг солнца?
– Ты, – насмешливо поддел Трухильо. – Потому и вывез деньжата в Панаму, посчитав, что я не вечен, что какой-нибудь заговор да выгорит. И тем самым выдал себя, ублюдочек.
– Я сегодня же верну сюда все свои сбережения, – заволновался Чиринос. – Я покажу все бумаги Центрального банка о переводе денег. Они лежат в Панаме уже давно. Дипломатическая работа давала мне возможность скопить немного. Валюту на случай зарубежных поездок по вашему заданию, Хозяин. Я никогда не тратил лишнего на представительские расходы.
– Испугался, боишься, как бы с тобой не произошло того, что с Мозговитым, – держал улыбку Трухильо. – Я пошутил. И забыл твою тайну. Ну ладно, давай, расскажи мне какие-нибудь сплетни на закуску. Не политические, постельные.
Ходячая Помойка облегченно расплылся в улыбке. Но едва он начал рассказывать, что весь Сьюдад-Трухильо сейчас потешается над головомойкой, которую немецкий консул устроил своей жене, решив, что она ему изменяет, как Благодетель отвлекся. Сколько денег вывезли из страны самые близкие к нему люди, с ним работавшие? Если уж Конституционный Пьяница вывез, так они все – и подавно. Неужели он припрятал всего четыреста тысяч долларов? Наверняка больше. У всех у них в самом паршивом уголке души таится страх, что режим рухнет. Засранцы. Но верность вообще не числится среди доминиканских достоинств. Это он всегда знал. Тридцать лет перед ним угодничали, его восхваляли, обожествляли, но чуть ветер переменится, и они наверняка вытащат кинжалы.
– Кто придумал лозунг Доминиканской партии на мои инициалы ? – спросил он вдруг. – Ты или Мозговитый?
– Ваш покорный слуга, Хозяин, – с гордостью признался сенатор Чиринос. – К десятой годовщине. И он прижился: двадцать лет прошло, а эти слова – на всех улицах и площадях страны. И у большинства – вошли в дом.
– Они должны войти в сознание и в память доминиканцев, – сказал Трухильо. – В этих четырех словах сосредоточено все, что я им дал.
И в этот момент, как палкой по голове, его шарахнуло сомнение. Уверенность. Да, случилось. Уже не воспринимая льстивых похвал Эре, в которых рассыпался Чиринос, он опустил голову, будто обдумывая какую-то мысль, напрягся, тревожно вглядываясь. И похолодел. Вот оно: темное пятно расплылось по ширинке, чуть зайдя на правую сторону. Случилось, должно быть, только что, пятно было еще мокрым, и в этот момент нечувствительный мочевой пузырь, наверное, еще испускал жидкость. Он не почувствовал этого и сейчас не чувствовал. Ярость ударила в голову. Он мог повелевать людьми, мог поставить на колени три миллиона доминиканцев и не мог контролировать собственный негодный клапан.
– Не могу больше слушать сплетни, нет времени, – сказал он, не поднимая глаз. – Иди и уладь все с «Ллойд-сом», чтобы не переводили денег Рамфису. Завтра в это же время. Всего хорошего.
– До свидания, Хозяин. С вашего позволения, я еще увижу вас сегодня вечером, на Авениде.
Услышав, что Конституционный Пьяница закрывает за собой дверь, он тотчас же позвал Синфоросо. Приказал принести ему свежий костюм, тоже серый, и смену нижнего белья. Поднялся из-за стола и быстро, наткнувшись по дороге на софу, пошел и заперся в ванной. От отвращения подташнивало. Он снял брюки, трусы и майку, запачканные мочой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135