Единственное, что он терпел, это вентилятор в особо жаркие дни. А кроме того, он гордился тем, что был человеком-который-не-потеет.
Некоторое время он молчал раздумывая; лицо стало угрюмым.
– И ты тоже своими свинячьими мозгами думаешь, что я собираю в кулак земли и предприятия ради наживы, – заговорил он устало. – Не перебивай. Если ты столько лет рядом со мной и до сих пор меня не знаешь, чего ждать от остальных. Пускай считают, что власть мне нужна для обогащения.
– Я прекрасно знаю, что это не так, Хозяин.
– Тебе что – нужно объяснять в сотый раз? Если бы эти предприятия не принадлежали семье Трухильо, то и этих рабочих мест давным-давно не было бы. А Доминиканская Республика была бы захудалой африканской страной, какой она была, когда я взвалил ее себе на плечи. А ты этого все еще не понимаешь.
– Я это прекрасно понимаю, Хозяин.
– Ты у меня воруешь?
Чиринос снова колыхнулся в кресле, и его пепельно-серое лицо потемнело. Он заморгал обеспокоено.
– Что вы такое говорите, Хозяин? Бог – свидетель…
– Я знаю, что не воруешь, – успокоил его Трухильо. -А почему не воруешь, хотя имеешь на то все возможности? Из преданности? Может быть. Но главное – из страха. Понимаешь, что если ты украдешь, а я об этом узнаю, то отдам тебя в руки Джонни Аббесу, а он отвезет тебя в Сороковую, посадит на трон и поджарит, а потом выбросит акулам. Он любит такие штучки, наш затейник из СВОРы, и команду себе подобрал с такими же вкусами. Поэтому ты у меня не воруешь. Поэтому у меня не воруют и управляющие, и администраторы, и бухгалтеры, и инженеры, и ветеринары, и надсмотрщики, и прочие, прочие на всех тех предприятиях, за которыми ты надзираешь. Поэтому все они работают четко и споро и поэтому предприятия процветали и множились, превращая Доминиканскую Республику в современную и процветающую страну. Понял?
– Конечно, Хозяин, – снова вздрогнул Конституционный Пьяница. – Вы совершенно правы.
– И наоборот, – продолжал Трухильо, словно не слыша его. – Ты бы воровал, сколько смог, если бы работу, которую делаешь для семьи Трухильо, ты бы делал для семьи Висини, семьи Вальдес или семьи Арментерос. А еще больше, если бы предприятия эти были государственными. Вот уж когда бы ты набил себе карманы. Понимаешь теперь своим умишком, зачем мне эти предприятия, земли и скот?
– Чтобы служить стране, я прекрасно знаю, Ваше Превосходительство, – клятвенно заверил сенатор Чиринос. Он был встревожен, и Трухильо заметил это по тому, как крепко тот прижал к животу чемоданчик с документами и каким все более масляным становился его гон. – У меня и в мыслях ничего другого не было, Хозяин. Боже упаси!
– Однако, что правда, то правда, не все Трухильо такие, как я, – смягчил напряженность Благодетель и скроил разочарованную мину. – Ни у моих братьев, ни у жены, ни у детей нет такой горячей любви к этой стране, как у меня. Они алчны. Хуже всего, что в такие моменты, как сейчас, мне приходится терять время, следить за тем, чтобы они не нарушали моих распоряжений.
Он придал взгляду воинственную пронзительность, какой обычно приводил людей в трепет. Ходячая Помойка вжался в кресло.
– Так, понятно: кто-то ослушался, – пробормотал он. Сенатор Энри Чиринос кивнул, не решаясь заговорить.
– Опять попытались вывезти деньги? – спросил он, придавая тону холодность. – Кто? Старуха?
Рыхлая физиономия, вся в капельках пота, снова кивнула, как бы через силу.
– Отозвала меня в сторону вчера, на вечере поэзии, – начал он неуверенно, голос истончился до ниточки. – Сказала, что исключительно думая о вас, не о себе и не о детях. Чтобы обеспечить вам спокойную старость, если что вдруг… Я уверен, что это правда, Хозяин. Она вас любит безумно.
– Чего хотела?
– Еще один перевод в Швейцарию. – Сенатор замялся. – Всего один миллион на этот раз.
– Надеюсь, ради твоего собственного блага, ты не доставил ей удовольствия, – проговорил Трухильо сухо.
– Я не сделал этого, – промямлил Чиринос, тревога не отпускала его, и слова выходили мятые, а тело сотрясала легкая дрожь. – Там, где командует капитан, солдат не распоряжается. Кроме того при всем моем уважении и преданности, которых заслуживает донья Мария, прежде всего я предан вам. Я в очень щекотливой ситуации, Хозяин. Отказывая, я теряю дружбу доньи Марии. А я второй раз на неделе отказываю в ее просьбе.
И Высокочтимая Дама тоже боится, что режим рухнет? Четыре месяца назад она попросила Чириноса перевести в Швейцарию пять миллионов долларов; сейчас – один. Думает, что настанет момент, когда придется удирать отсюда, и что надо иметь кругленькие счета за границей, чтобы позолотить себе изгнание и жить там да радоваться. Как Перес Хименес, Батиста, Рохас Пинилья, как Перон, все это отребье. Старая скряга. Можно подумать, что тылы у нее и без того не обеспечены, дальше некуда. Но ей все мало. Она и в молодости была скупа, а с годами совсем очумела. Собирается унести счета с собой на тот свет? Это – единственное, в чем ей всегда хватало смелости ослушаться мужа. Два раза за неделю. Ничего себе, у него за спиной плетет сети. Вот так же, без ведома Трухильо, купила дом в Испании после официального визита к Франко в 1954 году. И открывала, и набивала шифрованные счета в Швейцарии и в Нью-Йорке, о которых он узнавал иногда совершенно случайно. Раньше он не обращал на это особого внимания, ну врежет ей раз-другой, а потом пожмет плечами: что поделаешь, каприз стареющей женщины, климакс, к тому же – его законная жена, надо иметь к ней уважение. Но сейчас – другое дело. Он отдал строгий приказ, чтобы ни один доминиканец, включая членов семьи Трухильо, не вывез из страны ни одного песо, пока длятся санкции. Он не позволит крысам бежать с корабля, потому что корабль и в самом деле пойдет ко дну, ж вся команда, а первыми – офицеры и капитан, вздумает бежать. Нет, коньо, этого не будет. Здесь останутся родные и близкие, друзья и враги, со всем, что у них есть, чтобы сражаться или лечь костьми на поле чести. Как marine, коньо. Старая дура, сквалыга! Надо было давно развестись с ней и жениться на одной из тех великолепных женщин, что прошли через его руки, например на красивой, податливой Лине Ловатон, которой он пожертвовал ради этой неблагодарной страны. Высокочтимой Даме надо будет сегодня вечером вложить ума и напомнить, что Рафаэль Леонидас Трухильо Молина – не Батиста, и не свинья Перес Хименес, и не ханжа Рохас Пинилья, и даже не нафабренный генерал Перон. Он не проведет последние годы своей жизни за границей, как государственный деятель в отставке. Он до последней минуты будет жить в этой стране, которая его стараниями из дикого племени, орды, карикатуры на страну превратилась в Республику.
Он заметил, что Конституционный Пьяница все еще дрожит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Некоторое время он молчал раздумывая; лицо стало угрюмым.
– И ты тоже своими свинячьими мозгами думаешь, что я собираю в кулак земли и предприятия ради наживы, – заговорил он устало. – Не перебивай. Если ты столько лет рядом со мной и до сих пор меня не знаешь, чего ждать от остальных. Пускай считают, что власть мне нужна для обогащения.
– Я прекрасно знаю, что это не так, Хозяин.
– Тебе что – нужно объяснять в сотый раз? Если бы эти предприятия не принадлежали семье Трухильо, то и этих рабочих мест давным-давно не было бы. А Доминиканская Республика была бы захудалой африканской страной, какой она была, когда я взвалил ее себе на плечи. А ты этого все еще не понимаешь.
– Я это прекрасно понимаю, Хозяин.
– Ты у меня воруешь?
Чиринос снова колыхнулся в кресле, и его пепельно-серое лицо потемнело. Он заморгал обеспокоено.
– Что вы такое говорите, Хозяин? Бог – свидетель…
– Я знаю, что не воруешь, – успокоил его Трухильо. -А почему не воруешь, хотя имеешь на то все возможности? Из преданности? Может быть. Но главное – из страха. Понимаешь, что если ты украдешь, а я об этом узнаю, то отдам тебя в руки Джонни Аббесу, а он отвезет тебя в Сороковую, посадит на трон и поджарит, а потом выбросит акулам. Он любит такие штучки, наш затейник из СВОРы, и команду себе подобрал с такими же вкусами. Поэтому ты у меня не воруешь. Поэтому у меня не воруют и управляющие, и администраторы, и бухгалтеры, и инженеры, и ветеринары, и надсмотрщики, и прочие, прочие на всех тех предприятиях, за которыми ты надзираешь. Поэтому все они работают четко и споро и поэтому предприятия процветали и множились, превращая Доминиканскую Республику в современную и процветающую страну. Понял?
– Конечно, Хозяин, – снова вздрогнул Конституционный Пьяница. – Вы совершенно правы.
– И наоборот, – продолжал Трухильо, словно не слыша его. – Ты бы воровал, сколько смог, если бы работу, которую делаешь для семьи Трухильо, ты бы делал для семьи Висини, семьи Вальдес или семьи Арментерос. А еще больше, если бы предприятия эти были государственными. Вот уж когда бы ты набил себе карманы. Понимаешь теперь своим умишком, зачем мне эти предприятия, земли и скот?
– Чтобы служить стране, я прекрасно знаю, Ваше Превосходительство, – клятвенно заверил сенатор Чиринос. Он был встревожен, и Трухильо заметил это по тому, как крепко тот прижал к животу чемоданчик с документами и каким все более масляным становился его гон. – У меня и в мыслях ничего другого не было, Хозяин. Боже упаси!
– Однако, что правда, то правда, не все Трухильо такие, как я, – смягчил напряженность Благодетель и скроил разочарованную мину. – Ни у моих братьев, ни у жены, ни у детей нет такой горячей любви к этой стране, как у меня. Они алчны. Хуже всего, что в такие моменты, как сейчас, мне приходится терять время, следить за тем, чтобы они не нарушали моих распоряжений.
Он придал взгляду воинственную пронзительность, какой обычно приводил людей в трепет. Ходячая Помойка вжался в кресло.
– Так, понятно: кто-то ослушался, – пробормотал он. Сенатор Энри Чиринос кивнул, не решаясь заговорить.
– Опять попытались вывезти деньги? – спросил он, придавая тону холодность. – Кто? Старуха?
Рыхлая физиономия, вся в капельках пота, снова кивнула, как бы через силу.
– Отозвала меня в сторону вчера, на вечере поэзии, – начал он неуверенно, голос истончился до ниточки. – Сказала, что исключительно думая о вас, не о себе и не о детях. Чтобы обеспечить вам спокойную старость, если что вдруг… Я уверен, что это правда, Хозяин. Она вас любит безумно.
– Чего хотела?
– Еще один перевод в Швейцарию. – Сенатор замялся. – Всего один миллион на этот раз.
– Надеюсь, ради твоего собственного блага, ты не доставил ей удовольствия, – проговорил Трухильо сухо.
– Я не сделал этого, – промямлил Чиринос, тревога не отпускала его, и слова выходили мятые, а тело сотрясала легкая дрожь. – Там, где командует капитан, солдат не распоряжается. Кроме того при всем моем уважении и преданности, которых заслуживает донья Мария, прежде всего я предан вам. Я в очень щекотливой ситуации, Хозяин. Отказывая, я теряю дружбу доньи Марии. А я второй раз на неделе отказываю в ее просьбе.
И Высокочтимая Дама тоже боится, что режим рухнет? Четыре месяца назад она попросила Чириноса перевести в Швейцарию пять миллионов долларов; сейчас – один. Думает, что настанет момент, когда придется удирать отсюда, и что надо иметь кругленькие счета за границей, чтобы позолотить себе изгнание и жить там да радоваться. Как Перес Хименес, Батиста, Рохас Пинилья, как Перон, все это отребье. Старая скряга. Можно подумать, что тылы у нее и без того не обеспечены, дальше некуда. Но ей все мало. Она и в молодости была скупа, а с годами совсем очумела. Собирается унести счета с собой на тот свет? Это – единственное, в чем ей всегда хватало смелости ослушаться мужа. Два раза за неделю. Ничего себе, у него за спиной плетет сети. Вот так же, без ведома Трухильо, купила дом в Испании после официального визита к Франко в 1954 году. И открывала, и набивала шифрованные счета в Швейцарии и в Нью-Йорке, о которых он узнавал иногда совершенно случайно. Раньше он не обращал на это особого внимания, ну врежет ей раз-другой, а потом пожмет плечами: что поделаешь, каприз стареющей женщины, климакс, к тому же – его законная жена, надо иметь к ней уважение. Но сейчас – другое дело. Он отдал строгий приказ, чтобы ни один доминиканец, включая членов семьи Трухильо, не вывез из страны ни одного песо, пока длятся санкции. Он не позволит крысам бежать с корабля, потому что корабль и в самом деле пойдет ко дну, ж вся команда, а первыми – офицеры и капитан, вздумает бежать. Нет, коньо, этого не будет. Здесь останутся родные и близкие, друзья и враги, со всем, что у них есть, чтобы сражаться или лечь костьми на поле чести. Как marine, коньо. Старая дура, сквалыга! Надо было давно развестись с ней и жениться на одной из тех великолепных женщин, что прошли через его руки, например на красивой, податливой Лине Ловатон, которой он пожертвовал ради этой неблагодарной страны. Высокочтимой Даме надо будет сегодня вечером вложить ума и напомнить, что Рафаэль Леонидас Трухильо Молина – не Батиста, и не свинья Перес Хименес, и не ханжа Рохас Пинилья, и даже не нафабренный генерал Перон. Он не проведет последние годы своей жизни за границей, как государственный деятель в отставке. Он до последней минуты будет жить в этой стране, которая его стараниями из дикого племени, орды, карикатуры на страну превратилась в Республику.
Он заметил, что Конституционный Пьяница все еще дрожит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135