– Я тебя ждал. Меня некому побрить. Отца нет. Ты старший. Сделай это.
Это тоже был обычай: в день окончания траура старший в семье бреет младшего. Когда Тимур соскреб с его лица густую щетину, Теймураз сказал:
– Ну вот, теперь я могу действовать.
Это означало, что теперь он может выполнить свой долг. Долг этот был – кровная месть.

ГЛАВА ПЯТАЯ
I
Любая агрессия против отдельного человека или государства всегда вызывает двойственную реакцию: мгновенную, как инстинктивный ответный удар или движение защиты, и долговременную, основанную на анализе всех причин и обстоятельств агрессии. Первой реакцией американского президента Буша на атаку террористов на башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке года было введение войск в Афганистан и свержение режима талибов, которые виделись главным источником мирового зла. Первой реакцией российского президента Путина на трагедию в Беслане было обещание уничтожать террористов в любой точке мира и отмена выборов губернаторов.
Долговременная реакция зависит от того, кем государство считает свое население: ответственными гражданами, способными воспринимать любую правду, какой бы она ни была, или стадом, которое нужно утихомирить любыми способами.
У Шамиля Рузаева не было сомнений в том, по какому пути пойдет Москва. Правда была слишком унизительна для России, которая продолжала считать себя великой державой. Пожертвовать сотнями жизней детей и взрослых – вот и все, что она смогла.
Власть считала народ не просто стадом, а стадом агрессивным, склонным к массовому безумию. В этом Шамиль был с властью согласен. Народ, когда он превращается в толпу, непредсказуем, от него можно ожидать всего. Власти это хорошо понимали. Недаром уже на вторую ночь после захвата школы десятками патрулей и блок-постов перекрыли все автотрассы, связывающие Северную Осетию с Ингушетией, перекопали все грунтовые дороги на административной границе. Чтобы осетины, обуянные жаждой мести, не ринулись громить ингушей. Недаром следователи Генеральной прокуратуры как вцепились в цифру 32 боевика, так и держались за нее, игнорируя показания многочисленных свидетелей, утверждавших, что террористов было не меньше пятидесяти. 32 – очень удобно. Один захвачен и предстанет перед судом, остальные уничтожены, некому мстить.
Версия следствия была на руку Шамилю, она означала, что никто не будет искать ни его, ни его друзей, исчезнувших из школы. Но о себе он не думал. Его сознание будто раздвоилось. Он сам разделился надвое. Один был прежним Шамилем, до Беслана, здравомыслящим политиком, умеющим просчитывать действия властей, понимающий побудительные мотивы этих действий. Целыми днями он сидел перед телевизором и перед монитором ноутбука, старательно вылавливая всю информацию, относящуюся к Беслану, даже самые ее крохи, даже нелепости, которыми всегда обрастает любое событие, не укладывающееся в рамки обыденного сознания. Телепередачи записывал на видеомагнитофон, компьютерную информацию сбрасывал на диски. Вызывали презрительную усмешку неумелые попытки Москвы перевести стрелку на международный терроризм. Среди убитых боевиков показали двух арабов и негра, но в арабах быстро опознали жителей ингушского селения Карабулак, а негр оказался трупом боевика, почерневшего на солнце. Обезумевшие от горя осетинские женщины разыскивали в больницах и в моргах детей, развешивали их фотографии на стенах школы. Шамиль понимал, почему среди них так мало мужчин, обычай предписывал мужчинам все сорок дней траура не выходить из домов. Что будет, когда кончится траур? Во что выльется отчаяние людей, род которых прервался под рухнувшими перекрытиями школьного спортзала, во всепожирающем огне пожара?
Весь мир отликнулся на беду маленького осетинского городка. На объявленные счета присылали деньги даже те, кто никогда не знал, что такое Осетия и плохо представлял себе, где вообще этот Кавказ. Без обычной волокиты были выделены серьезные средства из государственного бюджета для помощи пострадавшим. Шамиль понимал, с какой целью это делается: погрузить людей в быт, заставить забыться в заботах о памяти мертвых и здоровье живых, отвлечь от главного вопроса – почему случилось то, что случилось. Но это плохо получалось. Даже в тщательно отфильтрованной телевизионной и газетной информации о Беслане все чаще звучал вопрос: кто убил наших детей? Требовали отставки Дзосохова и всех силовых министров, требовали отставки президента Путина. Требовали женщины, в них пробудилось что-то неукротимое, как вырвавшая наружу стихия, грозное, как стихия, неподвластное уговорам и убеждениям, как стихия. Им не нужны были деньги, им не нужны были черноморские и средиземноморские курорты, приглашавшие для реабилитации всех пострадавших. Им нужна была правда. Они ее никогда не узнают, понимал Шамиль. Никогда.
В Ингушетии прошли быстротечные закрытые суды над обвиняемыми в покушении на президента Зязикова и нападении на Назрань. Двадцать шесть человек получили по двадцать лет строгого режима, человек тридцать, заподозренных в помощи боевикам, – до десяти лет лагерей. Шамиль воспринял эту информацию с удивившим его самого равнодушием. Он понял причину этого равнодушия: он уже не воспринимал все происходящее как политик. Политика в нем победил историк. Это историк Шамиль Рузаев, а не политик Шамиль Рузаев скрупулезно, как археолог черепки, собирал все сведения о Беслане, не зная, как он ими распорядится, но чувствуя, что это обязательно нужно сделать по свежим следам, пока события не стали расплываться в человеческой памяти, как воронки самых страшных сражений начинаются затягиваться сразу же после того, как умолкли последние взрывы.
Так было днем. Но стоило погаснуть экрану телевизора и компьютерному монитору, как в нем словно бы пробуждался совсем другой человек – тот Шамиль, который был в Беслане, который родил этот адский план и был обречен участвовать в его осуществлении с первой минуты до последней. Каждая минута растягивалась до бесконечности, тот ужас, который обуял загнанных в спортзал заложников, парализовал и его, вместе с ними он смотрел, как за ноги протаскивают по залу мужчину с простреленной головой и как тянется за ним по полу жуткий кровавый след. Вместе с ними он обливался потом и дышал мочой, вместе с ними терял сознание и приходил в себя с надеждой, что это был кошмарный сон, что он кончился. Но он не кончался, он длился и повторялся, повторялся и длился. Шамиль был в спортзале даже тогда, когда его в нем уже не было, в его ушах звучали страшные взрывы, которых он не слышал, на него валились балки потолочного перекрытия, и вонью горелого человеческого мяса были пропитаны его руки, одежда, вода, еда, мертвый телевизор и мертвый компьютер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145