Так что когда он ехал на своей триумфальной колеснице предписанным путем по улицам Рима, ему предшествовал легион волочащих ноги мальчишек. Вид был ужасный, хотя бы потому, что он означал, как много италийских мужчин потеряли свои жизни благодаря деятельности Помпея Страбона.
Курульные выборы были проведены всего за три дня до Нового Года. Луций Корнелий Сулла был избран старшим консулом вместе со своим младшим коллегой Квинтом Помпеем Руфом. Два рыжеволосых человека с двух концов римского аристократического спектра. Рим ожидал от вновь избранных перемен и надеялся, что хоть какой-то ущерб, нанесенный войной, будет возмещен.
Это был год шести преторов, что означало продление полномочий большинства губернаторов заморских провинций: Гай Сентий и его легат Квинт Бруттий Сурра оставались в Македонии; Публий Сервилий Ватиа и его легаты Гай Целий и Квинт Серторий – в Галлии; Гай Кассий – в провинции Азия; Квинт Оппий – в Киликии; Гай Валерий Флакк – в Испании; новый претор Гай Норбанус был послан в Сицилию, а другой новый претор, Публий Секстилий, – в Африку. Городским претором стал престарелый Марк Юний Брут. У него был сын, уже допущенный в сенат, но старик сам выдвинул себя кандидатом в преторы, несмотря на плохое здоровье, потому что, как он сказал, Риму нужны достойные люди на гражданской службе, многие достойные люди находятся на войне и не могут ее исполнять. Praetor peregrinus стал плебей Сервилий из семьи Авгуров.
Рассвет Дня Нового Года выдался ярким и голубым, и предзнаменования ночного бдения были благоприятны. Это было и неудивительно после двух лет ужаса и страха, и весь Рим решил выйти и посмотреть на инаугурацию новых консулов. Всем было ясно, что полная победа над италиками близка, и многие надеялись, что новые консулы найдут теперь время заняться и ужасающими финансовыми проблемами города.
Вернувшись к себе домой после ночного бдения, Луций Корнелий Сулла надел тогу с пурпурной каймой и сам водрузил на голову свой Травяной венок. Он вышел из дома, чтобы насладиться новизной прогулки позади не менее чем двенадцати одетых в тоги ликторов; они несли на плече связки прутьев, ритуально перевязанных красными кожаными ремешками. Впереди шли всадники, которые были выбраны скорее в качестве эскорта, чем в качестве его коллег, а позади следовали сенаторы, включая дорогого друга Поросенка.
«Это мой день, – сказал он себе, когда огромная толпа разом вздохнула, а затем разразилась криками одобрения при виде Травяного венка. – В первый раз в жизни у меня нет соперников и нет равных мне. Я старший консул, я выиграл войну против италиков, на голове у меня Травяной венок. Я более велик, чем царь.»
Две процессии, начавшиеся у домов новых консулов, соединились у подножия Палатинского спуска, там, где стояли старые Мугонские ворота, память о тех днях, когда Ромул окружил стеной свой город Палатин. Отсюда шесть тысяч человек торжественным шагом прошли через Велию и вниз по Священному спуску на нижний конец форума. Большинство из них были всадники с узкой полосой – angustus clavus – на туниках, следовавшие за поредевшим сенатом позади консулов и их ликторов. Отовсюду раздавались крики зрителей; они усыпали фасады домов на форуме, откуда открывался хороший обзор, каждый пролет лестниц, ведущих на Палатин, все колоннады и ступени храмов, крыши таверн и лавок на Новой улице, лоджии больших домов на Палатине и Капитолии, обращенные к Форуму. Народ, народ, повсюду приветствующий человека в Травяном венке, хотя большинство из них он никогда не видал.
Сулла шел с царским достоинством, которым он ранее не обладал, отвечая на поклонение лишь легким кивком головы, улыбки не было на его губах, а в глазах ни ликования, ни самодовольства. Это была осуществившаяся мечта, это был его день. Его зачаровывало то, что он способен был различать отдельных людей в толпе; красивую женщину, старика, ребенка, примостившегося на чьих-то плечах, каких-то чужеземцев – и Метробия. Он чуть не остановился, заставив себя двигаться дальше. Всего лишь лицо в толпе. Лояльное и благоразумное, как и все. Никакого знака особого внимания не появилось на его смуглом красивом лице, разве что в глазах, хотя никто, кроме Суллы, не смог бы этого заметить. Печальные глаза. Но он уже исчез, остался позади. Он был уже в прошлом.
Как только всадники достигли места, окаймляющего Колодец комиции, и повернули налево, чтобы пройти между храмом Сатурна и сводчатой аркадой находившегося напротив убежища Двенадцати Богов, они остановились, повернули головы в сторону Серебрянического спуска и стали выкрикивать приветствия еще громче, чем возглашали их в честь Суллы. Он слышал, но не мог видеть, и чувствовал, как пот стекает у него между лопаток. Кто-то отбирал у него толпу! Потому что толпа тоже со всех крыш и ступеней повернулась в ту сторону, ее крики нарастали, а колышащиеся руки напоминали море водяных растений.
Никогда Сулла не делал столь больших усилий, как то, что он сделал над собой – ничто не изменилось в выражении его лица, не уменьшились царственные наклоны его головы, ни проблеска чувств не появилось в его глазах. Процессия снова двинулась; через нижний форум он прошел вслед за своими ликторами, не поворачивая головы, чтобы проверить, что ждет его у подножия Серебрянического спуска. Кто украл у него толпу. И кто крадет его день! Его день!
Он был там – Гай Марий. В сопровождении мальчика. Одетый в toga praetexta. Ожидающий момента, чтобы присоединиться к группе курульных сенаторов, которые следовали непосредственно за Суллой и Помпеем Руфом. Снова вернувшийся к деятельности, он пришел, чтобы участвовать в инаугурации новых консулов, после – в заседании сената в храме Юпитера, Величайшего и Превосходного на вершине Капитолия, а затем в празднестве в том же храме. Гай Марий. Гай Марий – военный гений. Гай Марий – герой.
Когда Сулла поравнялся с ним, Гай Марий поклонился. Чувствуя всем телом неистовую ярость, ведь он не должен был позволять себе замечать ни одного человека – даже Гая Мария, – Сулла повернулся и ответил на поклон. При этом восхищение толпы дошло до чудовищной истерии, люди орали и вопили от радости, лица их были мокры от слез. Затем Сулла свернул влево, чтобы пройти мимо храма Сатурна и подняться на Капитолийский холм; Гай Марий занял свое место среди людей в тогах с пурпурной каймой вместе с мальчиком. Он настолько поправился, что почти не волочил свою левую ногу, и мог показать, как он левой рукой поддерживает тяжелые складки тоги. Народ мог убедиться, что он больше не парализован. Он мог себе позволить не обращать внимания на свою гримасу, на улыбку, которая оставалась на его лице, когда он не улыбался.
«Я уничтожу тебя за это, Гай Марий, – думал Сулла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
Курульные выборы были проведены всего за три дня до Нового Года. Луций Корнелий Сулла был избран старшим консулом вместе со своим младшим коллегой Квинтом Помпеем Руфом. Два рыжеволосых человека с двух концов римского аристократического спектра. Рим ожидал от вновь избранных перемен и надеялся, что хоть какой-то ущерб, нанесенный войной, будет возмещен.
Это был год шести преторов, что означало продление полномочий большинства губернаторов заморских провинций: Гай Сентий и его легат Квинт Бруттий Сурра оставались в Македонии; Публий Сервилий Ватиа и его легаты Гай Целий и Квинт Серторий – в Галлии; Гай Кассий – в провинции Азия; Квинт Оппий – в Киликии; Гай Валерий Флакк – в Испании; новый претор Гай Норбанус был послан в Сицилию, а другой новый претор, Публий Секстилий, – в Африку. Городским претором стал престарелый Марк Юний Брут. У него был сын, уже допущенный в сенат, но старик сам выдвинул себя кандидатом в преторы, несмотря на плохое здоровье, потому что, как он сказал, Риму нужны достойные люди на гражданской службе, многие достойные люди находятся на войне и не могут ее исполнять. Praetor peregrinus стал плебей Сервилий из семьи Авгуров.
Рассвет Дня Нового Года выдался ярким и голубым, и предзнаменования ночного бдения были благоприятны. Это было и неудивительно после двух лет ужаса и страха, и весь Рим решил выйти и посмотреть на инаугурацию новых консулов. Всем было ясно, что полная победа над италиками близка, и многие надеялись, что новые консулы найдут теперь время заняться и ужасающими финансовыми проблемами города.
Вернувшись к себе домой после ночного бдения, Луций Корнелий Сулла надел тогу с пурпурной каймой и сам водрузил на голову свой Травяной венок. Он вышел из дома, чтобы насладиться новизной прогулки позади не менее чем двенадцати одетых в тоги ликторов; они несли на плече связки прутьев, ритуально перевязанных красными кожаными ремешками. Впереди шли всадники, которые были выбраны скорее в качестве эскорта, чем в качестве его коллег, а позади следовали сенаторы, включая дорогого друга Поросенка.
«Это мой день, – сказал он себе, когда огромная толпа разом вздохнула, а затем разразилась криками одобрения при виде Травяного венка. – В первый раз в жизни у меня нет соперников и нет равных мне. Я старший консул, я выиграл войну против италиков, на голове у меня Травяной венок. Я более велик, чем царь.»
Две процессии, начавшиеся у домов новых консулов, соединились у подножия Палатинского спуска, там, где стояли старые Мугонские ворота, память о тех днях, когда Ромул окружил стеной свой город Палатин. Отсюда шесть тысяч человек торжественным шагом прошли через Велию и вниз по Священному спуску на нижний конец форума. Большинство из них были всадники с узкой полосой – angustus clavus – на туниках, следовавшие за поредевшим сенатом позади консулов и их ликторов. Отовсюду раздавались крики зрителей; они усыпали фасады домов на форуме, откуда открывался хороший обзор, каждый пролет лестниц, ведущих на Палатин, все колоннады и ступени храмов, крыши таверн и лавок на Новой улице, лоджии больших домов на Палатине и Капитолии, обращенные к Форуму. Народ, народ, повсюду приветствующий человека в Травяном венке, хотя большинство из них он никогда не видал.
Сулла шел с царским достоинством, которым он ранее не обладал, отвечая на поклонение лишь легким кивком головы, улыбки не было на его губах, а в глазах ни ликования, ни самодовольства. Это была осуществившаяся мечта, это был его день. Его зачаровывало то, что он способен был различать отдельных людей в толпе; красивую женщину, старика, ребенка, примостившегося на чьих-то плечах, каких-то чужеземцев – и Метробия. Он чуть не остановился, заставив себя двигаться дальше. Всего лишь лицо в толпе. Лояльное и благоразумное, как и все. Никакого знака особого внимания не появилось на его смуглом красивом лице, разве что в глазах, хотя никто, кроме Суллы, не смог бы этого заметить. Печальные глаза. Но он уже исчез, остался позади. Он был уже в прошлом.
Как только всадники достигли места, окаймляющего Колодец комиции, и повернули налево, чтобы пройти между храмом Сатурна и сводчатой аркадой находившегося напротив убежища Двенадцати Богов, они остановились, повернули головы в сторону Серебрянического спуска и стали выкрикивать приветствия еще громче, чем возглашали их в честь Суллы. Он слышал, но не мог видеть, и чувствовал, как пот стекает у него между лопаток. Кто-то отбирал у него толпу! Потому что толпа тоже со всех крыш и ступеней повернулась в ту сторону, ее крики нарастали, а колышащиеся руки напоминали море водяных растений.
Никогда Сулла не делал столь больших усилий, как то, что он сделал над собой – ничто не изменилось в выражении его лица, не уменьшились царственные наклоны его головы, ни проблеска чувств не появилось в его глазах. Процессия снова двинулась; через нижний форум он прошел вслед за своими ликторами, не поворачивая головы, чтобы проверить, что ждет его у подножия Серебрянического спуска. Кто украл у него толпу. И кто крадет его день! Его день!
Он был там – Гай Марий. В сопровождении мальчика. Одетый в toga praetexta. Ожидающий момента, чтобы присоединиться к группе курульных сенаторов, которые следовали непосредственно за Суллой и Помпеем Руфом. Снова вернувшийся к деятельности, он пришел, чтобы участвовать в инаугурации новых консулов, после – в заседании сената в храме Юпитера, Величайшего и Превосходного на вершине Капитолия, а затем в празднестве в том же храме. Гай Марий. Гай Марий – военный гений. Гай Марий – герой.
Когда Сулла поравнялся с ним, Гай Марий поклонился. Чувствуя всем телом неистовую ярость, ведь он не должен был позволять себе замечать ни одного человека – даже Гая Мария, – Сулла повернулся и ответил на поклон. При этом восхищение толпы дошло до чудовищной истерии, люди орали и вопили от радости, лица их были мокры от слез. Затем Сулла свернул влево, чтобы пройти мимо храма Сатурна и подняться на Капитолийский холм; Гай Марий занял свое место среди людей в тогах с пурпурной каймой вместе с мальчиком. Он настолько поправился, что почти не волочил свою левую ногу, и мог показать, как он левой рукой поддерживает тяжелые складки тоги. Народ мог убедиться, что он больше не парализован. Он мог себе позволить не обращать внимания на свою гримасу, на улыбку, которая оставалась на его лице, когда он не улыбался.
«Я уничтожу тебя за это, Гай Марий, – думал Сулла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165