Обнажив меч, он слез с лошади, поднялся по трибунальным ступеням, подошел к тому месту, где спокойно сидел Октавий, и запустил пальцы своей левой руки в его волосы. Один мощный рывок, – и старший консул, который не сопротивлялся, упал на колени. И пока потрясенные ликторы в ужасе, беспомощно взирали на это, Цензорин схватил свой меч обеими руками и со всей силой обрушил его на обнаженную шею Октавия.
Двое его солдат подняли отрубленную голову, лицо которой сохраняло выражение умиротворенного спокойствия, и насадили на копье. Цензорин взял его сам и приказал своим кавалеристам возвращаться в лагерь на Ватиканской равнине – он еще не был готов к неповиновению, а Цинна издал указ, согласно которому ни один солдат не должен пересекать pomerium. Оставив свой меч, шлем и кирасу слуге, он вскочил на лошадь, одетый в кожаную одежду, носимую обычно под доспехами, и поскакал прямо на римский форум, держа древко копья перед собой. Не говоря ни слова, он воткнул копье торчком и представил голову Октавия ничего не подозревавшему Цинне.
На лице консула отобразился неподдельный ужас, он инстинктивно отпрянул и сделал обеими ладонями движение, как бы отталкивая чудовищный подарок. Затем Цинна вспомнил о Марии, который ждал его на противоположной стороне реки, и уловил на себе взгляды окружающих, в том числе и самого Цензорина. Он издал хриплый вздох и прикрыл глаза, чтобы не видеть ужасных последствий своего марша на Рим.
– Помести это на трибуну, – приказал он Цензорину и, обращаясь к молчаливой толпе, воскликнул: – Это единственный акт жестокости, с которым я готов смириться! Я поклялся, что Гнею Октавию Рузону не суждено пережить мое возвращение на место консула. Именно он вместе с Луцием Суллой ввел такой обычай! Они поместили голову моего друга Публия Сульпиция туда, где находится теперь его собственная голова. И совершенно справедливо, что сам Октавий поддержал этот обычай; также поступит и Луций Сулла, когда вернется! Взгляните хорошенько на Гнея Октавия, люди Рима! Взгляните хорошенько на голову человека, который принес столько боли и несчастий, когда перерезал шесть тысяч человек в разгар законно собранной ассамблеи. Рим отомщен! И больше кровопролития не будет! А кровь Гнея Октавия не была пролита в священной границе города.
Это было не совсем так, но говорить об этом не стоило.
За семь дней все законы Луция Корнелия Суллы были отменены. Превратившись в свою бледную тень, центуриальная ассамблея взяла за образец самого Суллу, принимая меры путем законодательства, в большей спешке, чем это позволял первый закон Цецилия Дидия. Восстановленная в своей прежней власти плебейская ассамблея столкнулась с необходимостью избрать новых трибунов плебса, тем более что они уже давно должны были это сделать. За этим последовал и новый поток законодательства: италики и жители Италийской Галии (но не вольноотпущенники Рима – Цинна решил не рисковать с этим) были распределены среди тридцати пяти триб безо всяких особых условий; Гай Марий и другие изгнанники были восстановлены во всех своих правах; две новые трибы Пизона Фругия были ликвидированы; все, кто был изгнан еще комиссией Вария, были призваны вернуться; и, наконец, последнее по хронологии, но не по степени важности – Гаю Марию было формально предоставлено право командования в войне на Востоке против понтийского царя Митридата и его союзников.
Выборы плебейских эдилов были проведены в плебейской ассамблее, после чего была созвана всенародная ассамблея, чтобы избрать курульных эдилов, квесторов и солдатских трибунов. Хотя им не хватало трех-четырех лет до полного тридцатилетия, Гай Флавий Фимбрий, Публий Анний и Гай Марций Цензорин были избраны квесторами и немедленно введены в сенат, несмотря на то, что цензор обдумывал способ протеста.
Находясь в ореоле святости, Цинна приказал центуриям собраться, чтобы избрать курульные магистраты. Он созвал собрание на Авентине снаружи pomerium'a, так как Серторий все еще сидел в лагере Марция с двумя своими легионами. Печальное собрание, не более чем из шестисот человек всех классов, большинство из которых составляли сенаторы и старейшие всадники, покорно сделало консулами тех двух людей, чьи кандидатуры только и были выставлены, – Луция Корнелия Цинну и Гая Мария in absentia. Форма была соблюдена и избрание было законным. Гай Марий теперь стал консулом в седьмой раз, причем четвертый раз in absentia. Таким образом, пророчество сбылось.
Тем не менее Цинна испытал чувство мстительного удовлетворения, когда именно он был избран старшим консулом, а Гай Марий – младшим. Затем наступили выборы преторов. Только шесть имен было названо на шесть должностей, но вновь форма была соблюдена, и можно было сказать, что выборы прошли законно. Теперь Рим имел соответствующее количество магистратов, даже если при этом недоставало кандидатов в магистраты. После этого Цинна мог сконцентрировать свои усилия на том, чтобы компенсировать ущерб последних нескольких месяцев, а этот ущерб и эти убытки Рим уже мог и не выдержать после долгой войны в Италии и утраты восточных провинций.
Подобно животному, загнанному в угол, оставшиеся дни декабря город сохранял бдительность, пока армии вокруг него перемещались и перераспределялись. Самниты вернулись в Эзернию и Нолу, причем жители последнего города тотчас заперлись в нем снова; Гай Марий любезно разрешил Аппию Клавдию Пульхру отбыть со своим старым легионом на осаду Нолы. Хотя этим легионом уже командовал Серторий, он без сожаления убедил их вернуться под командование человека, которого они презирали, и также без сожаления посмотрел им вслед, когда они отправились в Кампанию. Многие из ветеранов, которые приняли участие в походе, чтобы помочь своему старому полководцу, тоже вернулись по домам, включая и две когорты тех, кто приплыл из Церцины вместе с Марием, когда Марий услышал о походе Цинны.
Оставшись с одним легионом, Серторий продолжал находиться в лагере Марция, подобно коту, притворившемуся глубоко спящим. Он держался в стороне от Гая Мария, который предпочел сохранить свои пять тысяч отборных рабов и вольноотпущенников. «Что еще взбредет тебе в голову, ужасный старик? – спрашивал себя Серторий. – Ты намеренно отослал самых приличных людей прочь, а оставил при себе лишь тех, кто согласится учинить вместе с тобой любое зверство.»
Глава 7
Гай Марий наконец вступил в Рим под Новый год как его законно избранный консул, верхом на чистокровной белой лошади, одетый в тогу с пурпурной каймой, и с венком из дубовых листьев. Рядом с ним ехал раб Бургунд в прекрасных золоченых доспехах, опоясанный мечом, и на такой огромной бастарнийской лошади, что ее копыта своими размерами напоминали ведра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
Двое его солдат подняли отрубленную голову, лицо которой сохраняло выражение умиротворенного спокойствия, и насадили на копье. Цензорин взял его сам и приказал своим кавалеристам возвращаться в лагерь на Ватиканской равнине – он еще не был готов к неповиновению, а Цинна издал указ, согласно которому ни один солдат не должен пересекать pomerium. Оставив свой меч, шлем и кирасу слуге, он вскочил на лошадь, одетый в кожаную одежду, носимую обычно под доспехами, и поскакал прямо на римский форум, держа древко копья перед собой. Не говоря ни слова, он воткнул копье торчком и представил голову Октавия ничего не подозревавшему Цинне.
На лице консула отобразился неподдельный ужас, он инстинктивно отпрянул и сделал обеими ладонями движение, как бы отталкивая чудовищный подарок. Затем Цинна вспомнил о Марии, который ждал его на противоположной стороне реки, и уловил на себе взгляды окружающих, в том числе и самого Цензорина. Он издал хриплый вздох и прикрыл глаза, чтобы не видеть ужасных последствий своего марша на Рим.
– Помести это на трибуну, – приказал он Цензорину и, обращаясь к молчаливой толпе, воскликнул: – Это единственный акт жестокости, с которым я готов смириться! Я поклялся, что Гнею Октавию Рузону не суждено пережить мое возвращение на место консула. Именно он вместе с Луцием Суллой ввел такой обычай! Они поместили голову моего друга Публия Сульпиция туда, где находится теперь его собственная голова. И совершенно справедливо, что сам Октавий поддержал этот обычай; также поступит и Луций Сулла, когда вернется! Взгляните хорошенько на Гнея Октавия, люди Рима! Взгляните хорошенько на голову человека, который принес столько боли и несчастий, когда перерезал шесть тысяч человек в разгар законно собранной ассамблеи. Рим отомщен! И больше кровопролития не будет! А кровь Гнея Октавия не была пролита в священной границе города.
Это было не совсем так, но говорить об этом не стоило.
За семь дней все законы Луция Корнелия Суллы были отменены. Превратившись в свою бледную тень, центуриальная ассамблея взяла за образец самого Суллу, принимая меры путем законодательства, в большей спешке, чем это позволял первый закон Цецилия Дидия. Восстановленная в своей прежней власти плебейская ассамблея столкнулась с необходимостью избрать новых трибунов плебса, тем более что они уже давно должны были это сделать. За этим последовал и новый поток законодательства: италики и жители Италийской Галии (но не вольноотпущенники Рима – Цинна решил не рисковать с этим) были распределены среди тридцати пяти триб безо всяких особых условий; Гай Марий и другие изгнанники были восстановлены во всех своих правах; две новые трибы Пизона Фругия были ликвидированы; все, кто был изгнан еще комиссией Вария, были призваны вернуться; и, наконец, последнее по хронологии, но не по степени важности – Гаю Марию было формально предоставлено право командования в войне на Востоке против понтийского царя Митридата и его союзников.
Выборы плебейских эдилов были проведены в плебейской ассамблее, после чего была созвана всенародная ассамблея, чтобы избрать курульных эдилов, квесторов и солдатских трибунов. Хотя им не хватало трех-четырех лет до полного тридцатилетия, Гай Флавий Фимбрий, Публий Анний и Гай Марций Цензорин были избраны квесторами и немедленно введены в сенат, несмотря на то, что цензор обдумывал способ протеста.
Находясь в ореоле святости, Цинна приказал центуриям собраться, чтобы избрать курульные магистраты. Он созвал собрание на Авентине снаружи pomerium'a, так как Серторий все еще сидел в лагере Марция с двумя своими легионами. Печальное собрание, не более чем из шестисот человек всех классов, большинство из которых составляли сенаторы и старейшие всадники, покорно сделало консулами тех двух людей, чьи кандидатуры только и были выставлены, – Луция Корнелия Цинну и Гая Мария in absentia. Форма была соблюдена и избрание было законным. Гай Марий теперь стал консулом в седьмой раз, причем четвертый раз in absentia. Таким образом, пророчество сбылось.
Тем не менее Цинна испытал чувство мстительного удовлетворения, когда именно он был избран старшим консулом, а Гай Марий – младшим. Затем наступили выборы преторов. Только шесть имен было названо на шесть должностей, но вновь форма была соблюдена, и можно было сказать, что выборы прошли законно. Теперь Рим имел соответствующее количество магистратов, даже если при этом недоставало кандидатов в магистраты. После этого Цинна мог сконцентрировать свои усилия на том, чтобы компенсировать ущерб последних нескольких месяцев, а этот ущерб и эти убытки Рим уже мог и не выдержать после долгой войны в Италии и утраты восточных провинций.
Подобно животному, загнанному в угол, оставшиеся дни декабря город сохранял бдительность, пока армии вокруг него перемещались и перераспределялись. Самниты вернулись в Эзернию и Нолу, причем жители последнего города тотчас заперлись в нем снова; Гай Марий любезно разрешил Аппию Клавдию Пульхру отбыть со своим старым легионом на осаду Нолы. Хотя этим легионом уже командовал Серторий, он без сожаления убедил их вернуться под командование человека, которого они презирали, и также без сожаления посмотрел им вслед, когда они отправились в Кампанию. Многие из ветеранов, которые приняли участие в походе, чтобы помочь своему старому полководцу, тоже вернулись по домам, включая и две когорты тех, кто приплыл из Церцины вместе с Марием, когда Марий услышал о походе Цинны.
Оставшись с одним легионом, Серторий продолжал находиться в лагере Марция, подобно коту, притворившемуся глубоко спящим. Он держался в стороне от Гая Мария, который предпочел сохранить свои пять тысяч отборных рабов и вольноотпущенников. «Что еще взбредет тебе в голову, ужасный старик? – спрашивал себя Серторий. – Ты намеренно отослал самых приличных людей прочь, а оставил при себе лишь тех, кто согласится учинить вместе с тобой любое зверство.»
Глава 7
Гай Марий наконец вступил в Рим под Новый год как его законно избранный консул, верхом на чистокровной белой лошади, одетый в тогу с пурпурной каймой, и с венком из дубовых листьев. Рядом с ним ехал раб Бургунд в прекрасных золоченых доспехах, опоясанный мечом, и на такой огромной бастарнийской лошади, что ее копыта своими размерами напоминали ведра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165