Вместо этого я проведу остаток своих дней, бормоча молитвы на языке, который никто не понимает, подметая храм и нося нелепую одежду! Более того, я стану доступным для всякого Луция-простофили, которому понадобится провести в его доме обряд очищения! – Его красивые руки с длинными пальцами то поднимались, то опускались. – Этот старик преследует меня со дня моего рождения с одной-единственной целью – сохранить свое дурацкое место в истории!
Родители никогда не заглядывали в его самые потаенные мысли, в его самые сокровенные мечты о будущем. Вот и теперь они стояли, слушая его страстную речь и думая о том, как убедить его смириться с неизбежностью, как дать ему понять, что все уже решено. Как ему втолковать, что в нынешних обстоятельствах, лучшее, что он может сделать, – это смириться с выпавшей ему долей.
– Не будь смешным! – сказал отец осуждающим тоном.
Его мать последовала его примеру, тем более что это было как раз в духе тех добродетелей, которые она пыталась привить своему сыну – долг, повиновение, скромность, самоуничижение. Все римские ценности, которыми он вовсе не обладал.
– Не будь смешным! – повторила она слова отца и добавила – Ты серьезно думаешь, что можешь соперничать с Гаем Марием? Ни один человек не в состоянии сделать этого!
– Соперничать с Гаем Марием? – переспросил ее сын, отпрянув. – Да я превзойду его в блеске так же, как солнце превосходит луну!
– Если все обстоит так, как ты себе это представляешь, – заметила мать, – то Гай Марий был совершенно прав, поручив тебе подобную должность. Она будет тем самым якорем, в котором ты крайне нуждаешься. И это утвердит твое положение в Риме.
– Я не хочу утвержденного кем-то положения! – вскричал мальчик. – Я хочу сам сражаться за свое положение! Я хочу, чтобы мое положение было следствием моих собственных усилий! Как может удовлетворить должность, которая старше самого Рима? И эту должность мне присмотрел в качестве приданого человек, который хочет сохранить свою собственную репутацию! Цезарь-отец выглядел обиженным.
– Ты неблагодарный! – заявил он.
– Отец! Как ты можешь быть таким бестолковым! Это не я нахожусь в затруднении, а Гай Марий! Я тот, кем был всегда, и вовсе не неблагодарный. В том, что на меня взваливают эту ношу, я увидел способ избавиться от меня. Гай Марий еще не сделал ничего, чтобы заслужить мою горячую благодарность. Его мотивы так же нечисты, как эгоистичны.
– Прекратишь ли ты, наконец, преувеличивать собственную важность? – вскричала Аврелия в отчаянии. – Сын мой, я говорила тебе это еще с тех пор, когда носила на руках – твои идеи слишком грандиозны, твое тщеславие чрезмерно!
– Что это значит? – спросил мальчик, в еще большем отчаянии. – Мама, я единственный, кто сможет выполнить это предначертание! И это как раз то, что я смогу сделать в конце своей жизни, а не прежде, чем она началась! Теперь же она не сможет начаться вовсе!
– Молодой Гай, в этом деле у нас не было выбора, – сказал Цезарь, немного поразмыслив. – Ты сам присутствовал на форуме и видел все, что там произошло. Если уж Луций Цинна, который является старшим консулом, счел уместным согласиться с предложением Гая Мария, я тем более не мог ему противоречить! Я думал не только о тебе, но и твоей матери и сестрах. Гай Марий не в себе. Его разум болен, но у него есть власть.
– Да, я заметил это, – согласился молодой Цезарь, немного успокоившись. – И только в одном отношении я не собираюсь его превосходить или даже соревноваться. Никогда по моей вине не будут струиться потоки крови по улицам Рима.
Аврелия была настолько же равнодушной, насколько практичной, и потому ей показалось, что кризис миновал.
– Вот так-то лучше, сынок. – Сказала Аврелия. – Так или иначе, но ты должен готовиться к тому, чтобы стать flamen Dialis'oм.
Сжав губы, молодой Цезарь перевел унылый взгляд с изможденно-прекрасного лица матери на устало-красивое лицо отца и нигде не увидел искренней симпатии; более того, он не увидел даже искреннего понимания. Чего он не понимал сам, так это собственного непонимания затруднений своих родителей.
– Могу я идти? – спросил он.
– Только если будешь избегать всякого «бардая» и не станешь разлучаться с Луцием Декумием, – отвечала Аврелия.
– Я хочу найти Гая Марция.
Он вышел через дверь, ведущую в сад, который находился в нижней части дома.
– Бедный мальчик, – вздохнул Цезарь, который действительно кое-что понял.
– Ему следует остепениться, – твердо сказала Аврелия. – Я боюсь за него, Гай Юлий. Он не умеет вовремя остановится.
Гай Марций был сыном всадника Гая Марция, и одного возраста с молодым Цезарем. Они родились на противоположных сторонах внутреннего двора, который разделял апартаменты их родителей, и росли вместе. Их судьбы всегда различались, как и их детские мечты, но они знали друг друга так же хорошо, как братья, и любили друг друга больше, чем братья.
Гай Марций был меньше ростом и более хрупок, белокурый с глазами газели, у него было необычайно миловидное лицо, и он во всех отношениях являлся достойным сыном своего отца. Больше всего на свете Гая Марция притягивала коммерция и ее законы, и он был рад посвятить этому свою жизнь. Он также очень любил возиться в саду, а потому его руки были постоянно зелеными.
Довольный, он копался в «своем» углу внутреннего двора, когда увидел своего друга, выходящим из дверей и сразу же почувствовал, что произошла какая-то очень серьезная неприятность. Он положил садовую лопатку на землю и поднялся, отряхивая тунику (его мать очень не любила, когда он приходил домой грязным), но затем все испортил, вытерев свои грязные руки о нее же.
– Что с тобой случилось? – спросил он друга.
– Поздравь меня. Пустула, – отвечал молодой Цезарь звенящим голосом, – я – новый flamen Dialis!
– Ну и ну, – только и сказал Марций, которого молодой Цезарь называл Пустулой; прозвище это закрепилось за ним с раннего детства, поскольку он всегда был очень маленьким. – Это позор, Павон, – Марций попытался вложить как можно больше симпатии в свой голос. В ответ на свое прозвище он называл молодого Цезаря Павоном; это прозвище он придумал после того как однажды матери устроили для них и их сестер пикник на Пинцийском холме, где важно ходили павлины, развевая свои пышные хвосты среди цветущего миндаля и ковра нарциссов. С самого юного возраста у Цезаря появилась важная походка, такая же, как у павлина, и так же, как павлин, он любил охорашиваться.
Цезарь присел на корточки рядом с Гаем Марцием, изо всех сил сдерживая слезы, вызванные его безвыходным положением, которое он сознавал все более отчетливо, по мере того как его гнев уступал место грусти.
– А я надеялся получить Травяной венок будучи моложе, чем даже Квинт Серторий, – пожаловался он своему другу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
Родители никогда не заглядывали в его самые потаенные мысли, в его самые сокровенные мечты о будущем. Вот и теперь они стояли, слушая его страстную речь и думая о том, как убедить его смириться с неизбежностью, как дать ему понять, что все уже решено. Как ему втолковать, что в нынешних обстоятельствах, лучшее, что он может сделать, – это смириться с выпавшей ему долей.
– Не будь смешным! – сказал отец осуждающим тоном.
Его мать последовала его примеру, тем более что это было как раз в духе тех добродетелей, которые она пыталась привить своему сыну – долг, повиновение, скромность, самоуничижение. Все римские ценности, которыми он вовсе не обладал.
– Не будь смешным! – повторила она слова отца и добавила – Ты серьезно думаешь, что можешь соперничать с Гаем Марием? Ни один человек не в состоянии сделать этого!
– Соперничать с Гаем Марием? – переспросил ее сын, отпрянув. – Да я превзойду его в блеске так же, как солнце превосходит луну!
– Если все обстоит так, как ты себе это представляешь, – заметила мать, – то Гай Марий был совершенно прав, поручив тебе подобную должность. Она будет тем самым якорем, в котором ты крайне нуждаешься. И это утвердит твое положение в Риме.
– Я не хочу утвержденного кем-то положения! – вскричал мальчик. – Я хочу сам сражаться за свое положение! Я хочу, чтобы мое положение было следствием моих собственных усилий! Как может удовлетворить должность, которая старше самого Рима? И эту должность мне присмотрел в качестве приданого человек, который хочет сохранить свою собственную репутацию! Цезарь-отец выглядел обиженным.
– Ты неблагодарный! – заявил он.
– Отец! Как ты можешь быть таким бестолковым! Это не я нахожусь в затруднении, а Гай Марий! Я тот, кем был всегда, и вовсе не неблагодарный. В том, что на меня взваливают эту ношу, я увидел способ избавиться от меня. Гай Марий еще не сделал ничего, чтобы заслужить мою горячую благодарность. Его мотивы так же нечисты, как эгоистичны.
– Прекратишь ли ты, наконец, преувеличивать собственную важность? – вскричала Аврелия в отчаянии. – Сын мой, я говорила тебе это еще с тех пор, когда носила на руках – твои идеи слишком грандиозны, твое тщеславие чрезмерно!
– Что это значит? – спросил мальчик, в еще большем отчаянии. – Мама, я единственный, кто сможет выполнить это предначертание! И это как раз то, что я смогу сделать в конце своей жизни, а не прежде, чем она началась! Теперь же она не сможет начаться вовсе!
– Молодой Гай, в этом деле у нас не было выбора, – сказал Цезарь, немного поразмыслив. – Ты сам присутствовал на форуме и видел все, что там произошло. Если уж Луций Цинна, который является старшим консулом, счел уместным согласиться с предложением Гая Мария, я тем более не мог ему противоречить! Я думал не только о тебе, но и твоей матери и сестрах. Гай Марий не в себе. Его разум болен, но у него есть власть.
– Да, я заметил это, – согласился молодой Цезарь, немного успокоившись. – И только в одном отношении я не собираюсь его превосходить или даже соревноваться. Никогда по моей вине не будут струиться потоки крови по улицам Рима.
Аврелия была настолько же равнодушной, насколько практичной, и потому ей показалось, что кризис миновал.
– Вот так-то лучше, сынок. – Сказала Аврелия. – Так или иначе, но ты должен готовиться к тому, чтобы стать flamen Dialis'oм.
Сжав губы, молодой Цезарь перевел унылый взгляд с изможденно-прекрасного лица матери на устало-красивое лицо отца и нигде не увидел искренней симпатии; более того, он не увидел даже искреннего понимания. Чего он не понимал сам, так это собственного непонимания затруднений своих родителей.
– Могу я идти? – спросил он.
– Только если будешь избегать всякого «бардая» и не станешь разлучаться с Луцием Декумием, – отвечала Аврелия.
– Я хочу найти Гая Марция.
Он вышел через дверь, ведущую в сад, который находился в нижней части дома.
– Бедный мальчик, – вздохнул Цезарь, который действительно кое-что понял.
– Ему следует остепениться, – твердо сказала Аврелия. – Я боюсь за него, Гай Юлий. Он не умеет вовремя остановится.
Гай Марций был сыном всадника Гая Марция, и одного возраста с молодым Цезарем. Они родились на противоположных сторонах внутреннего двора, который разделял апартаменты их родителей, и росли вместе. Их судьбы всегда различались, как и их детские мечты, но они знали друг друга так же хорошо, как братья, и любили друг друга больше, чем братья.
Гай Марций был меньше ростом и более хрупок, белокурый с глазами газели, у него было необычайно миловидное лицо, и он во всех отношениях являлся достойным сыном своего отца. Больше всего на свете Гая Марция притягивала коммерция и ее законы, и он был рад посвятить этому свою жизнь. Он также очень любил возиться в саду, а потому его руки были постоянно зелеными.
Довольный, он копался в «своем» углу внутреннего двора, когда увидел своего друга, выходящим из дверей и сразу же почувствовал, что произошла какая-то очень серьезная неприятность. Он положил садовую лопатку на землю и поднялся, отряхивая тунику (его мать очень не любила, когда он приходил домой грязным), но затем все испортил, вытерев свои грязные руки о нее же.
– Что с тобой случилось? – спросил он друга.
– Поздравь меня. Пустула, – отвечал молодой Цезарь звенящим голосом, – я – новый flamen Dialis!
– Ну и ну, – только и сказал Марций, которого молодой Цезарь называл Пустулой; прозвище это закрепилось за ним с раннего детства, поскольку он всегда был очень маленьким. – Это позор, Павон, – Марций попытался вложить как можно больше симпатии в свой голос. В ответ на свое прозвище он называл молодого Цезаря Павоном; это прозвище он придумал после того как однажды матери устроили для них и их сестер пикник на Пинцийском холме, где важно ходили павлины, развевая свои пышные хвосты среди цветущего миндаля и ковра нарциссов. С самого юного возраста у Цезаря появилась важная походка, такая же, как у павлина, и так же, как павлин, он любил охорашиваться.
Цезарь присел на корточки рядом с Гаем Марцием, изо всех сил сдерживая слезы, вызванные его безвыходным положением, которое он сознавал все более отчетливо, по мере того как его гнев уступал место грусти.
– А я надеялся получить Травяной венок будучи моложе, чем даже Квинт Серторий, – пожаловался он своему другу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165