Оно было одной из стрелецких слобод, откуда вырвалась волна бунтов, в том числе того, в котором на глазах ребенка Петра убили родичей его матери. Потрясение кровавой расправой вызвало жестокие судорожные припадки, мучившие царя всю жизнь. В минуту волнения тик искажал левую половину его лица и шеи. После второго стрелецкого бунта в Хованском совершилось множество казней мятежников, и земля там долго сочилась кровью. Царь Петр слышать не мог спокойно даже упоминания об этом селе.
Меншиков с нескрываемым злорадством разглядывал Емелию.
– И вся семья твоя, красавица, тоже из Хованского? – ехидно осведомился он.
– Да, – прошептала она, виновато опуская голову. У нее был вид преступницы.
Николая словно обухом по голове ударило сознание беды. Он вспомнил обрывки их разговора у Чоглоковых, ее неохотные ответы на расспросы. «Отец мой умер… Мою семью не любили за отцовское вольнодумство». Видимо, отец ее был казнен как бунтовщик-стрелец.
Пытаясь справиться с этой новостью, Николай почти не обращал внимания на происходящее вокруг. Между тем события развивались.
Петр с угрюмым видом решил поменять направление беседы.
– Хватит разговоров! – приказал он. – Всем есть! – Обратив суровый взгляд на Емелию, он заметил:
– Неудивительно, что ты такая тощая! У тебя на тарелке еды-то щепотка. И ни кусочка мяса!
– Я… я не люблю его, – пролепетала, запинаясь, Емелия. Лицо царя совсем помрачнело:
– Не любишь мяса? Дурочка! Без мяса разве можно выжить? – Он отщипнул своими огромными пальцами кусочек курятины и бросил ей в тарелку, расплескав брызги жира. – Вот… своей рукой угощаю. Ешь!
Емелия дрожащей рукой взялась за вилку, но внимание всего стола сосредоточилось на ней. Она поднесла к губам блестящий от жира ломтик и с тоскливым видом уставилась на него
Николай наблюдал за ней с пробуждающимся сочувствием. Емелия проявляла те же пристрастия и антипатии, которые окажутся у нее в будущем. Мясоедение было противно ее натуре. Он не мог допустить, чтобы над ней издевались подобным образом, тем более что наверняка ее из-за этого просто вывернуло бы на стол. Поэтому он вмешался, сказав тихим голосом:
– Государь, позволь мне отослать мою непослушную жену из-за стола. Там, в своих покоях, она, оставшись без ужина, поразмыслит над собственной дурью.
Петр ткнул пальцем в курятину.
– Но лишь после того, как она съест это.
Николай посмотрел на Емелию. Она вновь поднесла кусочек мяса к губам. Лицо ее позеленело. Он понял, что сейчас ее стошнит.
– Вон! – рявкнул он.
Емелия бросила на него благодарный и несчастный взгляд и сломя голову кинулась прочь.
* * *
Шесть часов спустя Николай устало поднялся наверх. Напряженное тело ныло от злости, досады и сильнейшего ощущения, что его предали. После ухода Емелии настроение Петра окончательно испортилось и отравило любые попытки разговора. Меншиков усугублял царский гнев ехидным шепотком и непрекращающимися злобными намеками, а гости разрывались на части между удовольствием от нежданного скандала и тревогой за себя. Было очевидно, что царь его молодую жену не одобрил. И Николай был готов с ним согласиться. Поглотив непомерное количество вина и водки, царь Петр и его окружение отбыли на ночлег, и Николай наконец освободился, чтобы заняться своей обманщицей-женой.
«Просто замечательно, – с яростью рассуждал он. – Только этого мне и не хватало в нынешнем сомнительном положении: посадить себе на шею жену, вся семья которой бунтовала против царя». Дай только Бог силы дотерпеть до комнаты Емелии, и он изольет на нее весь свой гнев. Он вынудит ее признаться в том, что ее отец был стрельцом Он заставит ее вечно каяться в том, что она обманом женила его на себе. Она должна была понимать, что по собственной воле он никогда не подверг бы себя опасности, взяв в жены дочь изменника. Теперь тень подозрения упала на Николая, и отныне за каждым его шагом будут пристально следить.
Добравшись до покоев Емелии, Николай тихо вошел и с тщательнейшей осторожностью притворил дверь. Спальня освещалась лишь красно-золотыми отблесками бушующего в печке огня. Он едва мог разглядеть скорчившуюся у постели фигурку жены. Кажется, она молилась.
«Прекрасно, – язвительно подумал он, – тебе понадобится много молитв, чтобы утешиться, когда я закончу».
– Сейчас мы с тобой поговорим, – произнес он голосом, подрагивающим от бешенства. Емелия кинулась к нему навстречу.
– Князь Николай, – задыхаясь, проговорила она. На ней лица не было. Вся она напоминала до смерти напуганную лань. – Вы должны наказать меня. Я разгневала царя, и теперь гнев его падет на вас. Вот, возьмите этот кнут. Меня надо высечь… Пожалуйста, мне невыносимо знать, что я натворила такое.
– Подожди, – прервал ее несвязный лепет Николай. Он заметил блеск серебряной рукоятки кнута и отмахнулся, чтобы она убрала его прочь. – Я хочу задать тебе несколько вопросов.
– Нет, пожалуйста, возьмите его, – настаивала она.
– Господи! Я не собираюсь тебя сечь! – Выхватив у нее из рук, он отшвырнул кнут в угол, где тот с тяжелым стуком ударился об пол. Обернувшись к дрожащей жене, он увидел, что она смотрит на него немигающими глазами, а по щекам ее струятся слезы. В один ошеломительный миг злость его исчезла, и он выругался, проклиная свою душевную слабость.
– Но вы же должны, – прошептала Емелия.
– Никому я ничего не должен, будь я проклят!
– Пожалуйста. – Она склонила перед ним голову и задрожала.
Не в силах сдержаться, Николай протянул руки и крепко обнял хрупкое тело жены.
– Просто скажи мне всю правду, – промолвил он, касаясь губами ее волос. – Был твой отец бунтовщиком-стрельцом или нет?
Она отчаянно разрыдалась. Слова полились из ее уст бессвязным потоком:
– Да… Его казнили… Мать умерла от горя. Я не могла рассказать вам. Я мечтала стать вашей женой, а если бы вы узнали…
– Если бы я это знал, то ни за что не женился бы на тебе, – закончил он за нее.
– Пожалуйста, накажите меня, – умоляла она.
– Дурочка ты, дурочка, – хрипло прошептал он и притянул ее к себе, стараясь успокоить и гладя по спине. Она дрожала не переставая. – Как, ради всего святого, могу я тебя наказать? Оставить на тебе след кнута? Как, по-твоему, могу я причинить тебе боль собственными руками? О, не думай, что мне этого не хочется, умница ты моя горемычная! Но даже очень постаравшись, я не смогу и пальцем тебя тронуть.
– Потому, что я ваша жена? – дрожащим голосом спросила она.
– Потому, что ты моя. Ты – единственная, кого я когда-либо желал, пусть в тебе и таится, наверное, моя погибель. А теперь перестань плакать. Это ничего не спасет.
– Я не могу п-перестать, – рыдала она, уткнувшись ему в шею.
– Прекрати, – велел доведенный до отчаяния Николай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Меншиков с нескрываемым злорадством разглядывал Емелию.
– И вся семья твоя, красавица, тоже из Хованского? – ехидно осведомился он.
– Да, – прошептала она, виновато опуская голову. У нее был вид преступницы.
Николая словно обухом по голове ударило сознание беды. Он вспомнил обрывки их разговора у Чоглоковых, ее неохотные ответы на расспросы. «Отец мой умер… Мою семью не любили за отцовское вольнодумство». Видимо, отец ее был казнен как бунтовщик-стрелец.
Пытаясь справиться с этой новостью, Николай почти не обращал внимания на происходящее вокруг. Между тем события развивались.
Петр с угрюмым видом решил поменять направление беседы.
– Хватит разговоров! – приказал он. – Всем есть! – Обратив суровый взгляд на Емелию, он заметил:
– Неудивительно, что ты такая тощая! У тебя на тарелке еды-то щепотка. И ни кусочка мяса!
– Я… я не люблю его, – пролепетала, запинаясь, Емелия. Лицо царя совсем помрачнело:
– Не любишь мяса? Дурочка! Без мяса разве можно выжить? – Он отщипнул своими огромными пальцами кусочек курятины и бросил ей в тарелку, расплескав брызги жира. – Вот… своей рукой угощаю. Ешь!
Емелия дрожащей рукой взялась за вилку, но внимание всего стола сосредоточилось на ней. Она поднесла к губам блестящий от жира ломтик и с тоскливым видом уставилась на него
Николай наблюдал за ней с пробуждающимся сочувствием. Емелия проявляла те же пристрастия и антипатии, которые окажутся у нее в будущем. Мясоедение было противно ее натуре. Он не мог допустить, чтобы над ней издевались подобным образом, тем более что наверняка ее из-за этого просто вывернуло бы на стол. Поэтому он вмешался, сказав тихим голосом:
– Государь, позволь мне отослать мою непослушную жену из-за стола. Там, в своих покоях, она, оставшись без ужина, поразмыслит над собственной дурью.
Петр ткнул пальцем в курятину.
– Но лишь после того, как она съест это.
Николай посмотрел на Емелию. Она вновь поднесла кусочек мяса к губам. Лицо ее позеленело. Он понял, что сейчас ее стошнит.
– Вон! – рявкнул он.
Емелия бросила на него благодарный и несчастный взгляд и сломя голову кинулась прочь.
* * *
Шесть часов спустя Николай устало поднялся наверх. Напряженное тело ныло от злости, досады и сильнейшего ощущения, что его предали. После ухода Емелии настроение Петра окончательно испортилось и отравило любые попытки разговора. Меншиков усугублял царский гнев ехидным шепотком и непрекращающимися злобными намеками, а гости разрывались на части между удовольствием от нежданного скандала и тревогой за себя. Было очевидно, что царь его молодую жену не одобрил. И Николай был готов с ним согласиться. Поглотив непомерное количество вина и водки, царь Петр и его окружение отбыли на ночлег, и Николай наконец освободился, чтобы заняться своей обманщицей-женой.
«Просто замечательно, – с яростью рассуждал он. – Только этого мне и не хватало в нынешнем сомнительном положении: посадить себе на шею жену, вся семья которой бунтовала против царя». Дай только Бог силы дотерпеть до комнаты Емелии, и он изольет на нее весь свой гнев. Он вынудит ее признаться в том, что ее отец был стрельцом Он заставит ее вечно каяться в том, что она обманом женила его на себе. Она должна была понимать, что по собственной воле он никогда не подверг бы себя опасности, взяв в жены дочь изменника. Теперь тень подозрения упала на Николая, и отныне за каждым его шагом будут пристально следить.
Добравшись до покоев Емелии, Николай тихо вошел и с тщательнейшей осторожностью притворил дверь. Спальня освещалась лишь красно-золотыми отблесками бушующего в печке огня. Он едва мог разглядеть скорчившуюся у постели фигурку жены. Кажется, она молилась.
«Прекрасно, – язвительно подумал он, – тебе понадобится много молитв, чтобы утешиться, когда я закончу».
– Сейчас мы с тобой поговорим, – произнес он голосом, подрагивающим от бешенства. Емелия кинулась к нему навстречу.
– Князь Николай, – задыхаясь, проговорила она. На ней лица не было. Вся она напоминала до смерти напуганную лань. – Вы должны наказать меня. Я разгневала царя, и теперь гнев его падет на вас. Вот, возьмите этот кнут. Меня надо высечь… Пожалуйста, мне невыносимо знать, что я натворила такое.
– Подожди, – прервал ее несвязный лепет Николай. Он заметил блеск серебряной рукоятки кнута и отмахнулся, чтобы она убрала его прочь. – Я хочу задать тебе несколько вопросов.
– Нет, пожалуйста, возьмите его, – настаивала она.
– Господи! Я не собираюсь тебя сечь! – Выхватив у нее из рук, он отшвырнул кнут в угол, где тот с тяжелым стуком ударился об пол. Обернувшись к дрожащей жене, он увидел, что она смотрит на него немигающими глазами, а по щекам ее струятся слезы. В один ошеломительный миг злость его исчезла, и он выругался, проклиная свою душевную слабость.
– Но вы же должны, – прошептала Емелия.
– Никому я ничего не должен, будь я проклят!
– Пожалуйста. – Она склонила перед ним голову и задрожала.
Не в силах сдержаться, Николай протянул руки и крепко обнял хрупкое тело жены.
– Просто скажи мне всю правду, – промолвил он, касаясь губами ее волос. – Был твой отец бунтовщиком-стрельцом или нет?
Она отчаянно разрыдалась. Слова полились из ее уст бессвязным потоком:
– Да… Его казнили… Мать умерла от горя. Я не могла рассказать вам. Я мечтала стать вашей женой, а если бы вы узнали…
– Если бы я это знал, то ни за что не женился бы на тебе, – закончил он за нее.
– Пожалуйста, накажите меня, – умоляла она.
– Дурочка ты, дурочка, – хрипло прошептал он и притянул ее к себе, стараясь успокоить и гладя по спине. Она дрожала не переставая. – Как, ради всего святого, могу я тебя наказать? Оставить на тебе след кнута? Как, по-твоему, могу я причинить тебе боль собственными руками? О, не думай, что мне этого не хочется, умница ты моя горемычная! Но даже очень постаравшись, я не смогу и пальцем тебя тронуть.
– Потому, что я ваша жена? – дрожащим голосом спросила она.
– Потому, что ты моя. Ты – единственная, кого я когда-либо желал, пусть в тебе и таится, наверное, моя погибель. А теперь перестань плакать. Это ничего не спасет.
– Я не могу п-перестать, – рыдала она, уткнувшись ему в шею.
– Прекрати, – велел доведенный до отчаяния Николай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91