А именно: жгучее любопытство и такую же жгучую решимость. Неизвестно, прорезались бы они, если бы у истоков всего этого парусно-железнодорожного кошмара не стоял Роман.
Но Роман стоял.
Вернее, сидел, пришпиленный к мачте.
Чертов Пашка с его не в меру подвижным скаутским воображением описал мертвого Нео так явственно, что представить его иначе, чем сидящим в «Такарабунэ», Лена уже не могла.
Мертвый бог на мертвой яхте.
Мертвый бог настоятельно требовал жертвоприношений. И агнец для заклания был выбран немедленно. Вернее, не агнец даже, а воняющий портянками козел, настоянная на спирте гиена с гнусным именем Василий Печенкин. Мысль о визите к Печенкину возникла сразу же, стоило им с Пашкой покинуть таунхауз у Залива — с яхтой «Посейдон» и развевающимся на ее вершине вымпелом-рыбой. Точно такой же (или почти такой) был сейчас в руках у Лены. А до этого — был в руках у Пашки. А до этого…
До этого он был в руках у Нео.
От этой мысли у Лены кружилась голова.
Нехорошо кружилась: неужели это и есть первое прикосновение руки Романа к Лениной руке?.. Пусть опосредованное, но прикосновение. Что бы она только не отдала, чтобы прикосновение было другим!..
Но ничего другого уже не будет.
Никогда.
Это «никогда» и заставило ее действовать.
— Вот что, Пашка, — сказала Лена, как только они добрались до машины. — Сейчас…
— Что?.. — выдохнул Пашка полным отчаяния голосом. И посмотрел на Лену полными отчаяния глазами.
«Только не говори: „Сейчас я отвезу тебя домой“. Только не говори, только не говори. Все, что угодно, только не это…» — явственно прочла Лена в потемневших Пашкиных зрачках и моментально слипшихся ресницах.
— Сейчас ты мне покажешь логово этого своего Печенкина.
— Зачем?
— Нужно, — отрезала Лена. — Хочу с ним потолковать.
— Но…
Теперь Пашкины зрачки без всякого видимого усилия отделились от глаз и так же без видимого усилия зависли над Леной.
Пашка боялся. По-детски, безоглядно боялся. Впрочем, он и был ребенком, вот черт, одиннадцатилетним мальчишкой, которому по возрасту положены всяческие мальчишеские страхи. И демон-надомник Василий Печенкин — не самый последний из них. Во всяком случае, легко объяснимый.
Лена протянула руку и легонько погладила сразу же присмиревшего Пашку по щеке.
— Не бойся, — сказала она. — , Не бойся. Все будет хорошо.
Ее слова произвели странное впечатление на мальчишку: слезы, готовые брызнуть из глаз, брызнули. Но это были слезы негодования и ослепительной ярости.
— Я боюсь?! — взвился Пашка. — Я боюсь?! Да ничегошеньки я не боюсь. Вот еще!.. Поехали…
…Через двадцать минут они уже катили по улице Дюма: именно здесь, если верить Пашке, и проживал опереточный злодей Печенкин. Легкомысленно-французистое название улицы так и не смогло отвлечь Лену от довольно неприятных переживаний. Во-первых, сам Печенкин: до сих пор непонятно, как строить разговор с проклятым забулдыгой. И какими клещами вытаскивать у тщедушного барыги краденые вещи. Во-вторых — Пашка. Даже пропивший последние мозги алконавт Печенкин легко свяжет ее появление с мальчишкой, и Пашке может не поздоровиться… С другой стороны, она сама вступила в близкий контакт с пьянчугой в забегаловке «Лето», она сразу же признала одеколон и вела себя вполне адекватно, не прибегая к свидетельствам мальчика. А узнать адрес Печенкина она легко могла бы и в забегаловке. Построение довольно хлипкое, но ничего другого Лене на ум не пришло. А что касается предстоящей беседы, то здесь придется положиться на наитие. И импровизировать на ходу, ведь не зря же она столько времени проболталась в дурацкой «школьной антрепризе»!..
Успокоив себя подобными выкладками, Лена оставила Пашку в машине и, чтобы хоть как-то успокоить его, всучила собственный рюкзак: присмотри, мол, Павел.
Расчет оказался верным — Пашка моментально обхватил кожаную драгоценность обеими руками, коротко сопнул и затих.
А Лена направилась к печенкинскому дому.
Первое, что она увидела, без всякого почтения распахнув слегка покосившуюся, но все еще крепкую калитку, оказалось кряжистой старой яблоней. А второе — сам Печенкин, на яблоне восседавший. Глаза Печенкина были прикрыты, и он довольно громко мурлыкал себе под нос что-то похожее на «пора-по-барам, пора-по-барам…».
Зрелище было столь феерическим, чтобы не сказать — сюрреалистическим, что Лена на секунду лишилась дара речи.
— Эй! — негромко позвала она спустя эту самую контрольную секунду. — Эй!..
Никакого ответа.
После этого ей ничего не оставалось, как подойти к яблоне вплотную и, ухватившись за ствол, потрясти его. Произведенные Леной действия имели неожиданный эффект: «пора-по-барам…» неожиданно прервалось, и после непродолжительного затишья вдруг раздался трубный глас:
— Да пошла ты, сука! Ты еще мне будешь указывать!!! Мне, герою-чернобыльцу! Ты где была, когда я там геройствовал, я у тебя спрашиваю?! Где?!
— Послушайте, — Лена наконец-то отлепилась от ствола и задрала голову вверх. — Послушайте, мне нужно с вами поговорить…
— Да о чем мне с тобой говорить?! — продолжал кликушествовать Печенкин. — Уж наговорились за столько-то лет! С души воротит!.. Ты мне, мать твою, не указ…
— Послушайте…
Ее последующее жалкое лепетанье потонуло в лавине сомнительного качества ругательств, куцей матерщины и трусливых угроз. Судя по неослабевающему накалу страстей, глотка у Василия Печенкина была луженая, так что показательные выступления имели шанс затянуться надолго. И тогда Лена решила действовать. Как раз в духе незабвенного мэтра Гавриила Леонтьевича Маслобойщикова. Его первая заповедь гласила: ошеломи зрителя. За ней следовала вторая: сбей зрителя с ног. Картину же театрального мира венчала третья: добей лежачего.
Покрутив головой в поисках реквизита, Лена тотчас же наткнулась на яблоки, засевшие в плотной листве — как раз на расстоянии вытянутой руки. Яблоки были качественными: тугими, уже налитыми и весьма внушительных размеров. Пожалуй, они способны ошеломить. И даже сбить с ног.
Если уж не самого Печенкина, то, во всяком случае, его худую бесплотную задницу.
Сорвав пару штук, Лена безошибочно выхватила из листвы искомое, тщательно прицелилась и пульнула плодом вверх. Потом наступила очередь второго малокалиберного снаряда. Печенкин громко ойкнул, потом взвыл и затих, из чего Лена сделала вывод, что снаряды легли точно в цель.
Теперь можно было выходить из укрытия и разговаривать с Печенкиным напрямую. Если получится.
Что Лена и сделала. И тотчас же наткнулась на мутный взгляд алконавта.
— Узнаете? — медленно растягивая буквы, спросила она.
— Ты что ж это, прошмандейка, делаешь, а? — нараспев произнес Печенкин. — Ты что ж это делаешь, кошка драная?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Но Роман стоял.
Вернее, сидел, пришпиленный к мачте.
Чертов Пашка с его не в меру подвижным скаутским воображением описал мертвого Нео так явственно, что представить его иначе, чем сидящим в «Такарабунэ», Лена уже не могла.
Мертвый бог на мертвой яхте.
Мертвый бог настоятельно требовал жертвоприношений. И агнец для заклания был выбран немедленно. Вернее, не агнец даже, а воняющий портянками козел, настоянная на спирте гиена с гнусным именем Василий Печенкин. Мысль о визите к Печенкину возникла сразу же, стоило им с Пашкой покинуть таунхауз у Залива — с яхтой «Посейдон» и развевающимся на ее вершине вымпелом-рыбой. Точно такой же (или почти такой) был сейчас в руках у Лены. А до этого — был в руках у Пашки. А до этого…
До этого он был в руках у Нео.
От этой мысли у Лены кружилась голова.
Нехорошо кружилась: неужели это и есть первое прикосновение руки Романа к Лениной руке?.. Пусть опосредованное, но прикосновение. Что бы она только не отдала, чтобы прикосновение было другим!..
Но ничего другого уже не будет.
Никогда.
Это «никогда» и заставило ее действовать.
— Вот что, Пашка, — сказала Лена, как только они добрались до машины. — Сейчас…
— Что?.. — выдохнул Пашка полным отчаяния голосом. И посмотрел на Лену полными отчаяния глазами.
«Только не говори: „Сейчас я отвезу тебя домой“. Только не говори, только не говори. Все, что угодно, только не это…» — явственно прочла Лена в потемневших Пашкиных зрачках и моментально слипшихся ресницах.
— Сейчас ты мне покажешь логово этого своего Печенкина.
— Зачем?
— Нужно, — отрезала Лена. — Хочу с ним потолковать.
— Но…
Теперь Пашкины зрачки без всякого видимого усилия отделились от глаз и так же без видимого усилия зависли над Леной.
Пашка боялся. По-детски, безоглядно боялся. Впрочем, он и был ребенком, вот черт, одиннадцатилетним мальчишкой, которому по возрасту положены всяческие мальчишеские страхи. И демон-надомник Василий Печенкин — не самый последний из них. Во всяком случае, легко объяснимый.
Лена протянула руку и легонько погладила сразу же присмиревшего Пашку по щеке.
— Не бойся, — сказала она. — , Не бойся. Все будет хорошо.
Ее слова произвели странное впечатление на мальчишку: слезы, готовые брызнуть из глаз, брызнули. Но это были слезы негодования и ослепительной ярости.
— Я боюсь?! — взвился Пашка. — Я боюсь?! Да ничегошеньки я не боюсь. Вот еще!.. Поехали…
…Через двадцать минут они уже катили по улице Дюма: именно здесь, если верить Пашке, и проживал опереточный злодей Печенкин. Легкомысленно-французистое название улицы так и не смогло отвлечь Лену от довольно неприятных переживаний. Во-первых, сам Печенкин: до сих пор непонятно, как строить разговор с проклятым забулдыгой. И какими клещами вытаскивать у тщедушного барыги краденые вещи. Во-вторых — Пашка. Даже пропивший последние мозги алконавт Печенкин легко свяжет ее появление с мальчишкой, и Пашке может не поздоровиться… С другой стороны, она сама вступила в близкий контакт с пьянчугой в забегаловке «Лето», она сразу же признала одеколон и вела себя вполне адекватно, не прибегая к свидетельствам мальчика. А узнать адрес Печенкина она легко могла бы и в забегаловке. Построение довольно хлипкое, но ничего другого Лене на ум не пришло. А что касается предстоящей беседы, то здесь придется положиться на наитие. И импровизировать на ходу, ведь не зря же она столько времени проболталась в дурацкой «школьной антрепризе»!..
Успокоив себя подобными выкладками, Лена оставила Пашку в машине и, чтобы хоть как-то успокоить его, всучила собственный рюкзак: присмотри, мол, Павел.
Расчет оказался верным — Пашка моментально обхватил кожаную драгоценность обеими руками, коротко сопнул и затих.
А Лена направилась к печенкинскому дому.
Первое, что она увидела, без всякого почтения распахнув слегка покосившуюся, но все еще крепкую калитку, оказалось кряжистой старой яблоней. А второе — сам Печенкин, на яблоне восседавший. Глаза Печенкина были прикрыты, и он довольно громко мурлыкал себе под нос что-то похожее на «пора-по-барам, пора-по-барам…».
Зрелище было столь феерическим, чтобы не сказать — сюрреалистическим, что Лена на секунду лишилась дара речи.
— Эй! — негромко позвала она спустя эту самую контрольную секунду. — Эй!..
Никакого ответа.
После этого ей ничего не оставалось, как подойти к яблоне вплотную и, ухватившись за ствол, потрясти его. Произведенные Леной действия имели неожиданный эффект: «пора-по-барам…» неожиданно прервалось, и после непродолжительного затишья вдруг раздался трубный глас:
— Да пошла ты, сука! Ты еще мне будешь указывать!!! Мне, герою-чернобыльцу! Ты где была, когда я там геройствовал, я у тебя спрашиваю?! Где?!
— Послушайте, — Лена наконец-то отлепилась от ствола и задрала голову вверх. — Послушайте, мне нужно с вами поговорить…
— Да о чем мне с тобой говорить?! — продолжал кликушествовать Печенкин. — Уж наговорились за столько-то лет! С души воротит!.. Ты мне, мать твою, не указ…
— Послушайте…
Ее последующее жалкое лепетанье потонуло в лавине сомнительного качества ругательств, куцей матерщины и трусливых угроз. Судя по неослабевающему накалу страстей, глотка у Василия Печенкина была луженая, так что показательные выступления имели шанс затянуться надолго. И тогда Лена решила действовать. Как раз в духе незабвенного мэтра Гавриила Леонтьевича Маслобойщикова. Его первая заповедь гласила: ошеломи зрителя. За ней следовала вторая: сбей зрителя с ног. Картину же театрального мира венчала третья: добей лежачего.
Покрутив головой в поисках реквизита, Лена тотчас же наткнулась на яблоки, засевшие в плотной листве — как раз на расстоянии вытянутой руки. Яблоки были качественными: тугими, уже налитыми и весьма внушительных размеров. Пожалуй, они способны ошеломить. И даже сбить с ног.
Если уж не самого Печенкина, то, во всяком случае, его худую бесплотную задницу.
Сорвав пару штук, Лена безошибочно выхватила из листвы искомое, тщательно прицелилась и пульнула плодом вверх. Потом наступила очередь второго малокалиберного снаряда. Печенкин громко ойкнул, потом взвыл и затих, из чего Лена сделала вывод, что снаряды легли точно в цель.
Теперь можно было выходить из укрытия и разговаривать с Печенкиным напрямую. Если получится.
Что Лена и сделала. И тотчас же наткнулась на мутный взгляд алконавта.
— Узнаете? — медленно растягивая буквы, спросила она.
— Ты что ж это, прошмандейка, делаешь, а? — нараспев произнес Печенкин. — Ты что ж это делаешь, кошка драная?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100