Гжесь одержал очередную победу на важном стратегическом направлении.
Но проиграть сражение еще не значит проиграть войну.
Именно этим утешалась Лена, уводя остатки своей наголову разбитой плоти в ванную — зализывать раны, зашивать амуницию и чистить покрытое позором оружие. К счастью, довольно быстро смываемым позором.
Гжесь же укреплял завоеванные позиции и оперативно превращал в бивак недавнее поле боя: взбивал подушки, поправлял смятые в пылу страсти простыни и вытряхивал одеяло. В такие минуты Гжесь расслаблялся.
Расслабился он и сейчас.
— Когда мы подаем на развод? — в сто тридцать третий китайский раз спросила Лена, появляясь в дверях спальни.
— Тебе надо, ты и подавай, — в сто три дцать третий китайский раз ответил Гжесь, нагло развалившись на когда-то вполне мирном супружеском ложе.
Акт о безоговорочной капитуляции должен быть подписан, иначе Война Алой и Белой розы не закончится никогда. Они оба устали от этой войны, неужели Гжесь? Ланкастер этого не понимает?
— Завтра. Завтра я подаю заявление.
— И завтра, и послезавтра, и через месяц, и через год, — издевательским дискантом напел Гжесь, — мы будем вместе, мы будем вместе, и наша любовь не пройдет!
— Скотина! — прошипела Лена, наполовину высунувшись из окопа. — Где только были мои глаза, когда я выходила за тебя замуж?!
— Там же, где и мои, когда я на тебе женился. — Гжесь перевернулся на живот и пошлепал себя по гладкой упругой заднице.
Конечно же, Гжесь лукавил. Или был просто-напросто не силен в анатомии. Совсем другое место следовало бы показать ему. Совсем другое, но находящееся в восхитительной симметрии с задницей. На противоположной стороне таза.
Лена Шалимова и Гжесь Вихура поженились пять лет назад. В ту пору Гжесь заканчивал актерский факультет театральной академии, а Лена писала диплом «Математические методы оптимального управления». Диплом был так себе, да и студенткой Лена была так себе: никаких склонностей к точным наукам у нее не было (к гуманитарным, впрочем, тоже). На мехмат ее устроил отец, неожиданно объявившийся в пору позднего Лениного отрочества. До этого Лена знать не знала о его существовании, беззаботно жила в провинциальной Коломне, беззаботно каталась на «Яве» пэтэушника Генки Фрязина и беззаботно мечтала о карьере маникюрши. И о тихом семейном счастье с пэтэушником Генкой Фрязиным. И о трех детях — тоже: о девочке (обязательно старшей) и двух мальчиках-близнецах.
Отец приехал летним утром электричкой из Москвы; долго отирался у калитки, долго беседовал с матерью Лены — подуставшей от жизни хабалкой с санэпидстанции. Мать отвечала за дератизацию предприятий города и на мир смотрела с брезгливостью — так же, как и на подотчетные крысиные хвосты. Беседы Лена не слышала: она тихонько сидела в своей комнатке, сгорая от стыда за мать-грозу-коломенскихкрыс и за весь их несуразный быт. Перед совершенно незнакомым ей, хорошо одетым седым человеком в стильных очках без оправы.
Через полчаса появилась мать со сногсшибательной новостью:
— Ты едешь в Питер. К своему отцу.
— К моему отцу? — безмерно удивилась Лена. — Разве у меня есть отец?
— Представь себе. Я же не богоматерь, в конце концов!
— И зачем я должна к нему ехать?
В гости?
— Учиться. Взрослая ведь девка, школу уже закончила. Пора и о будущем подумать.
Нельзя сказать, чтобы это известие сильно порадовало Лену, — мечта о карьере маникюрши и семейном гнезде с девочкой постарше и двумя мальчиками-близнецами стремительно отдалялась.
— И когда я должна ехать?
— А чего тянуть? Сегодня и поедешь.
— Но…
— Хочешь всю жизнь просидеть в этой дыре, как я?..
«Хочу, еще как хочу», — подумала Лена, но вслух высказаться не решилась. Она никогда не перечила матери. Она была примерной дочерью.
— Хочешь выйти замуж за дебила Генку?
Хочу, еще как хочу!..
— Почему это он дебил?
— Потому что, — отрезала мать. — Через полгода начнет водку глушить, через год — лупить тебя как Сидорову козу, через пять — от белой горячки подохнет. Или разобьется по пьяни на своем мотоцикле.
— А я?!
— А ты вдовой останешься, — глаза матери горели недобрым пророческим огнем. — Да еще с детьми. Дай бог — один будет. А если целый выводок? Выводок я не прокормлю!..
Закончив тираду в стиле древнегреческой Пифии, мать полезла на шкаф за чемоданом: судьба Лены была решена.
В тот же день они с отцом уехали из Коломны. Генка даже не проводил ее, променяв душераздирающее прощание на футбол по телику. Мать торопливо всплакнула у раскрытых дверей электрички и так же торопливо дала последние наставления:
— Ты отца не стесняйся, требуй свое, веревки из него вей, он тебе больше должен. А в общем, неплохой он человек, Анатолий Аристархович, да и жизнь, видно, его поприжала!.. Ну, может, оно и к лучшему, Питер — город приличный, не пропадешь.
А мне тебя тянуть уж невмоготу…
…Питер и вправду оказался городом приличным, вот только чересчур холодным.
Холодным был и отцовский дом. В нем царил культ матери отца — Виктории Леопольдовны. Лене и в голову не приходило назвать ее бабушкой. Только по имени-отчеству и только на «вы». Впрочем, и сама Виктория Леопольдовна обращалась к Лене исключительно на «вы».
— Не ставьте локти на стол, милочка.
И подтирайте за собой в ванной комнате, пожалуйста. Вы ведь в профессорском доме, а не у себя в Кинешме.
— В Коломне, — тихо поправляла Лена.
— В Кинешме, в Коломне — какая разница. Мой сын, а ваш… — в этом месте своих ежедневных наставительных спичей Виктория Леопольдовна всегда скорбно поджимала губы, — ..ваш отец — человек, безусловно, совестливый. Мягкий, добрый…
«Размазня, — припечатала бы старуха, не будь она такой интеллигентной, — размазня, который вбил себе в голову, что виноват перед нахрапистой девкой из провинции и ее отродьем. Виноват грехами взыгравшей отпускной плоти, — единственными грехами, которые легко отмолить».
— Но я, милочка, человек совсем другого склада…
"На мне где сядешь, там и слезешь, — припечатала бы старуха, не будь она такой интеллигентной, — пусть размазня перед тобой стелется, а я тебе ничего не должна.
Скажи спасибо, что приветили, не дали пропасть в Кинешме… Костроме, Калуге, Коломне, Караганде… Какая, впрочем, разница!.."
Первые два месяца, проведенные в доме Виктории Леопольдовны на Васильевском, стали настоящей пыткой. Каждый день Лена порывалась уехать обратно — в залитую солнечным светом и зеленью патриархальную Коломну. И — не уезжала.
Из-за отца.
В первый (и единственный) раз он нашел ее за три минуты до отхода московского поезда. Лена уже сидела в вагоне, когда увидела его. Отец упирался ладонями в окно и, не отрываясь, смотрел на нее. Грудь его тяжело вздымалась, по щекам текли крупные слезы, а губы что-то безостановочно шептали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100