— ..Вас подождать?
Это был высокий старик с приземистым английским бульдогом. Старик стоял у лифта, с любопытством наблюдая за девчонкой, выскользнувшей от любовника в столь ранний час. Он не был похож на собачника, да и бульдог его имел весьма отдаленное сходство с собакой, так, миниатюрная карикатура на империализм, каким он виделся Кукрыниксам. Ни поводка, ни ошейника при бульдоге не оказалось, это унизило бы его империалистическое достоинство.
— Вас подождать? — старик уже открыл дверцу лифта и запустил в него бульдога.
Трястись шесть пролетов, задыхаясь от запаха камфары и пожелтевших открыток «С праздником Октября!», к тому же каждую секунду рискуя вырвать на несчастного четвероногого Уинстона Черчилля? Трястись шесть пролетов с носками в кармане комбинезона, со стариком, и думать позабывшим, что на свете существуют другие женщины, кроме памятника Екатерине Второй… Она не способна на такие подвиги в начале шестого утра.
— Нет, я пешком, — Лена заискивающе улыбнулась старику.
Но чертов старец не спешил закрывать двери. Он проводил Лену цепким взглядом до площадки этажом ниже и только тогда вошел в лифт, сердито лязгнув железом. Вот так-то, ничто не останется незамеченным, и у твоего жалкого культпохода в мастер-класс Романа Валевского уже появились свидетели!..
Она добралась до дома только к половине седьмого. Сволочной Гжесь закрыл дверь на цепочку, так что идея проникнуть в дом незамеченной отпала сама собой.
— Где ты была? — хмуро спросил он, появляясь на пороге квартиры.
— У мужчины, — сказала Лена. И это была чистая правда.
— Значит, у мужчины. — Вместо того чтобы разъяриться, Гжесь посмотрел на Лену с неподдельным интересом. С интересом одобрительным, что было совсем уж неожиданно. — И кто он, этот мужчина?
— Ты его не знаешь.
Интересно, куда делся второй носок?
Должно быть, выпал где-нибудь по дороге. :
Хороша же она была — с помятой рожей и носком, торчащим из комбинезона!..
— Не заливай. Я знаю всех твоих знакомых. С ними даже старуха Изергиль в кровать не ляжет.
— Это новый знакомый…
— Новый и уже любовник?
— Ну, мы с тобой тоже отправились в койку через два часа после знакомства…
— Я, между прочим, на тебе женился.
Как честный человек.
— Лучше бы ты оказался не таким честным. Пропусти меня…
Отодвинув Гжеся плечом, Лена прошла в квартиру и сразу же заперлась в ванной.
Тошнота прошла, но голова болела по-прежнему. Даже контрастный душ не принес облегчения, а домыться как следует и вовсе не удалось: Гжесь выставил хлипкую дверь одним ударом плеча и взгромоздился на стиральную машинку. Он жаждал продолжения темы.
— Знаешь, такой ты мне нравишься еще больше, — задумчиво произнес он.
— Какой, господи?
— Такой порочной, такой бесстыдной,; такой.., такой… — Гжесь пощелкал пальца ми, пытаясь найти точное определение, но так и не нашел его. Ни в одной из своих постмодернистских пьес. — Если хочешь, мы можем попробовать втроем…
— Втроем? — не поняла Лена. — Что значит — втроем?
— Ты, я и твой новый мужик. Если тебе это понравится. Если тебя это утешит.
Предложение безразмерно-демократичного муженька было таким нелепым, что у Лены сразу же прошла ломота в висках.
— И как ты себе это представляешь?
— Ну-у… Есть разные способы. Думаю, мы не будем зацикливаться на каком-то одном. Изобретем что-нибудь свеженькое.
Две головы хорошо, а три лучше…
— У него есть еще английский бульдог.
Может быть, и собачку подключим для полноты картины?
Известие о собачке несколько озадачило Гжеся.
— Мне кажется, что собачка — это перебор. Извращение, если называть вещи своими именами. А во всем остальном…
Подумай хорошенько.
— Уже подумала. Ты не просто дурак, ты дурак клинический.
Лена вылезла из ванны и гордо прошлепала мимо Гжеся, оставляя мокрые следы на полу. Если Гжесь бросится их подтирать (чего за ним отродясь не водилось), все будет хорошо. И Роман Валевский еще объявится в ее жизни. Самым неожиданным, самым волшебным образом… И все объяснит ей. Или не станет ничего объяснять, но все равно объявится. Она даже не успела додумать эту мысль до конца, а Гжесь уже орудовал тряпкой. Так сосредоточенно и самозабвенно он до сих пор делал только одно: занимался любовью.
…Роман объявился во вторник. После очередного блицкрига с видеодвойкой на подоконнике. Теперь Гжесь вел себя осмотрительно, он больше не напоминал ни о гипотетическом любовнике, ни о дружной шведской семье. Он решил действовать старыми испытанными методами: шантаж и порча оставшихся в живых предметов обихода.
После блицкрига последовал звонок Лениного хозяина, Гусейна Эльдоровича, обходительного и напомаженного прохиндея с двумя высшими образованиями, двумя семьями — русской и азербайджанской, двумя любовницами и двумя гражданствами. Гусейн вызвал ее на работу по делу, не требующему отлагательства. Всю дорогу до «Маяковской» Лене мерещились ужасы из за выпавших из поля зрения тысячи ста двадцати рублей. В пятницу она так и не смогла свести концы с концами и решила перенести этот щекотливый вопрос на среду. Среда, четверг и пятница — ее дни, а значит, будет время, чтобы покрыть недостачу.
Но дело было совсем не в жалкой тысяче. Дело было в том, что Роман Валевский напомнил ей о себе. Нет, он не пришел сам, как тайно надеялась Лена. Он прислал вместо себя огромного, грубо сколоченного детину с недалекой физиономией терминатора. Прохиндей Гусейн обращался к нему с таким почтением, что даже неискушенная Лена поняла: детина из органов.
И детина пришел по ее, Ленину, душу.
Он не стал церемониться с ней, он даже не удосужился спросить ее имя. Он просто вывалил перед ней снимки. И на каждом из них… На каждом из них был Роман! Снимки с завидным упорством повторяли друг друга, разве что бесстрастный объектив чуть смещался, слегка изменял ракурс. И что-то в этих снимках было не так. Вернее, не так было с самим Романом. Его глаза больше не принадлежали ему, хотя в них и сохранилась медовая, приглушенная ленца. И рот, и подбородок, и волосы, упавшие на лоб.
Это были просто глаза, просто рот, просто подбородок, просто волосы, упавшие на лоб. Но они существовали отдельно — и от лица, и друг от друга. Они могли принадлежать кому угодно и не принадлежать никому, как засиженная мухами литография английского гвардейца в меховой шапке.
Они могли принадлежать кому угодно, — уцененный товар, осколки сломанной головоломки…
— Что с ним? — Неужели это ее собственный голос — такой равнодушный, такой отрешенный?
— Вы его знаете? — неожиданно смягчился детина.
Нет, она не знала этого человека. Она знала другого, но не этого.
— Нет… Я не знаю его. То есть… Я его видела. Я его не знаю, но видела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100