Хватка, удерживающая его волосы, была послабее, и, извернувшись, он сумел освободить голову, хотя и почувствовав при этом, как кровь потекла у него по лбу. Теперь он мог посмотреть на нападающих. Их было двое, каждый длиной футов в шесть. Тела их представляли собой длинные позвоночники с бесчисленными ребрами, едва покрытые плотью. У них было по двенадцать конечностей без костей. Головы представляли собой рудиментарные наросты. Лишь движения их отличались красотой: синусоидальные сжатия и распрямления. Он вытянул руку и ухватился за ближайшую голову. Хотя никаких различимых черт на ней заметно не было, плоть выглядела достаточно хрупкой, а в руке его еще оставалась кое-какая сила от высвобожденных пневм, способная причинить серьезный ущерб. Он впился пальцами в плоть существа, и оно немедленно стало корчиться, судорожно маша членами и обвиваясь вокруг товарища для поддержки. Он изогнул тело в одну сторону, потом в другую. Движения его были такими исступленными, что ему удалось освободиться. Потом он упал – и всего-то каких-нибудь шесть футов, но ударился он сильно о растрескавшийся лед. От боли у него захватило дух. У него еще хватило времени заметить, как существа опускаются на него, но времени на бегство уже не осталось. Спал ли он или бодрствовал, он знал, что пришел его конец: смерть от этих членов имеет законную силу для обоих состояний.
Но прежде чем они успели добраться до его плоти, ослепить его, кастрировать его, он ощутил, как растрескавшийся ледник под ним содрогнулся, вздыбился с чудовищным грохотом и сбросил его со своей спины в снег. Осколки посыпались на него, но сквозь их град он увидел, как женщины, закованные в лед, покидают свои могилы. С трудом он поднялся на ноги, чувствуя, как земля дрожит под ним все сильнее и сильнее. Грохот небывалого освобождения эхом отдавался в горах. Потом он повернулся и побежал.
Снежная буря проявила скрытность и тут же набросила свой покров на зрелище воскрешения, так что он бежал, не зная, как завершились начатые им события. В одном он был уверен: агенты Хапексамендиоса не преследовали его, а если и пытались организовать погоню, то просто потеряли его из виду. Но их отсутствие служило ему не очень-то большим утешением. Он не вышел невредимым из своих приключений, а ведь путь, который ему предстояло проделать, чтобы вернуться в лагерь, был немалым. Его бег вскоре превратился в беспомощное ковыляние, и кровь метила его маршрут. Пора кончать с этим сном, – подумал он и открыл глаза, намереваясь подвинуться к Пай-о-па, обнять его, поцеловать мистифа в щеку и рассказать ему об этом видении. Но его мысли были слишком спутанными, чтобы он смог окончательно пробудиться от сна, и он не осмелился улечься на снегу, опасаясь, что смерть во сне настигнет его быстрее, чем утро разбудит его. Из последних сил он пробирался вперед, слабея с каждым шагом, гоня от себя мысль о том, что он сбился с пути и лагерь находится не впереди, а совсем в другом направлении.
В тот момент, когда он услышал крик, взгляд его был устремлен под ноги, и первым делом он инстинктивно вскинул голову вверх, ожидая появления тварей Незримого. Но до того, как взгляд его достиг высшей точки своей траектории, он наткнулся на чью-то фигуру, приближающуюся слева. Миляга остановился и стал присматриваться. Фигура была лохматой, голова ее была покрыта капюшоном, но руки ее были распахнуты в приветственном объятии. Он решил не расходовать последние оставшиеся у него запасы энергии на то, чтобы выкрикнуть имя Пая. Он просто изменил направление и направился навстречу мистифу. Мистиф успел сбросить с себя шубу и распахнуть ее перед Милягой, так что тот рухнул в ее блаженные глубины. Но он уже не почувствовал этого. Собственно говоря, он мало что чувствовал, кроме облегчения. Как учил его мистиф, он избавился от всех сознательных мыслей, и оставшаяся часть путешествия превратилась в расплывчатую пелену падающего снега, сквозь которую иногда пробивался голос Пая, говоривший, что вскоре все будет кончено.
* * *
– Я сплю или нет? – Он открыл глаза и приподнялся, ухватившись за полу шубы Пая. – Я проснулся?
– Да.
– Слава Богу! Слава Богу! А я-то уже думал, что замерзну до смерти.
Он снова уронил голову на постель. Костер горел, пожирая мех, и он чувствовал, как его тепло согревает его лицо и тело. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы разобраться в значении этого обстоятельства. Потом он снова приподнялся и понял, что он гол, гол и покрыт шкурами.
– Я не проснулся, – сказал он. – Проклятье! Я все еще сплю!
Пай снял с костра кувшин с пастушьим напитком и налил чашку.
– Тебе это все не приснилось, – сказал мистиф, передавая чашку Миляге. – Ты действительно отправился на ледник, и ты был очень близок к тому, чтобы не вернуться обратно.
Миляга взял чашку израненными пальцами.
– Я, наверное, сошел с ума, – сказал он. – Я помню, как я подумал: это мне только снится, а потом я снял шубу и одежду... какого черта я это сделал? – Он еще помнил, как он пробивался сквозь снег и дошел до ледника. Он помнил боль, помнил трескающийся лед, но все отодвинулось куда-то так далеко, что оказалось за пределами досягаемости. Пай прочитал его недоуменный взгляд.
– Не пытайся вспомнить сейчас, – заметил мистиф. – Когда настанет время, оно придет само. Стоит перестараться, и сердце не выдержит. Тебе надо немного поспать.
– Мне не нравится спать, – ответил Миляга. – Это слишком похоже на смерть.
– Я буду здесь, – сказал ему Пай. – Твое тело нуждается в отдыхе. Так пусть же оно получит, что хочет.
Мистиф нагрел рубашку Миляги у костра и теперь помог ему надеть ее. Это оказалось трудным и деликатным делом. Милягины суставы уже начинали распухать. Однако штаны он натянул без помощи Пая на ноги, которые представляли собой сплошную массу синяков и ссадин.
– Чем бы я там ни занимался, – заметил Миляга, – я превратил себя в приличную отбивную.
– На тебе все быстро заживает, – сказал Пай. Это было правдой, хотя Миляга и не мог припомнить, чтобы он говорил об этом мистифу. – Ложись. Я разбужу тебя, когда будет светло.
Миляга опустил голову на небольшой холмик шкур, который Пай приспособил ему вместо подушки, и позволил мистифу укрыть его своей шубой.
– Пусть тебе приснится, как ты спишь, – сказал Пай, положив руку на лицо Миляги. – И просыпайся по-настоящему.
2
Когда Пай разбудил его (ему показалось, что он спал каких-нибудь несколько минут), небо, видневшееся между скал, было по-прежнему темным, но это была темнота снеговых облаков, а не фиолетово-черный цвет джокалайлауской ночи. Он приподнялся, чувствуя боль в каждой косточке.
– Я бы убил кого угодно за чашечку кофе, – сопротивляясь желанию потянуться, так как это было бы пыткой для его суставов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321
Но прежде чем они успели добраться до его плоти, ослепить его, кастрировать его, он ощутил, как растрескавшийся ледник под ним содрогнулся, вздыбился с чудовищным грохотом и сбросил его со своей спины в снег. Осколки посыпались на него, но сквозь их град он увидел, как женщины, закованные в лед, покидают свои могилы. С трудом он поднялся на ноги, чувствуя, как земля дрожит под ним все сильнее и сильнее. Грохот небывалого освобождения эхом отдавался в горах. Потом он повернулся и побежал.
Снежная буря проявила скрытность и тут же набросила свой покров на зрелище воскрешения, так что он бежал, не зная, как завершились начатые им события. В одном он был уверен: агенты Хапексамендиоса не преследовали его, а если и пытались организовать погоню, то просто потеряли его из виду. Но их отсутствие служило ему не очень-то большим утешением. Он не вышел невредимым из своих приключений, а ведь путь, который ему предстояло проделать, чтобы вернуться в лагерь, был немалым. Его бег вскоре превратился в беспомощное ковыляние, и кровь метила его маршрут. Пора кончать с этим сном, – подумал он и открыл глаза, намереваясь подвинуться к Пай-о-па, обнять его, поцеловать мистифа в щеку и рассказать ему об этом видении. Но его мысли были слишком спутанными, чтобы он смог окончательно пробудиться от сна, и он не осмелился улечься на снегу, опасаясь, что смерть во сне настигнет его быстрее, чем утро разбудит его. Из последних сил он пробирался вперед, слабея с каждым шагом, гоня от себя мысль о том, что он сбился с пути и лагерь находится не впереди, а совсем в другом направлении.
В тот момент, когда он услышал крик, взгляд его был устремлен под ноги, и первым делом он инстинктивно вскинул голову вверх, ожидая появления тварей Незримого. Но до того, как взгляд его достиг высшей точки своей траектории, он наткнулся на чью-то фигуру, приближающуюся слева. Миляга остановился и стал присматриваться. Фигура была лохматой, голова ее была покрыта капюшоном, но руки ее были распахнуты в приветственном объятии. Он решил не расходовать последние оставшиеся у него запасы энергии на то, чтобы выкрикнуть имя Пая. Он просто изменил направление и направился навстречу мистифу. Мистиф успел сбросить с себя шубу и распахнуть ее перед Милягой, так что тот рухнул в ее блаженные глубины. Но он уже не почувствовал этого. Собственно говоря, он мало что чувствовал, кроме облегчения. Как учил его мистиф, он избавился от всех сознательных мыслей, и оставшаяся часть путешествия превратилась в расплывчатую пелену падающего снега, сквозь которую иногда пробивался голос Пая, говоривший, что вскоре все будет кончено.
* * *
– Я сплю или нет? – Он открыл глаза и приподнялся, ухватившись за полу шубы Пая. – Я проснулся?
– Да.
– Слава Богу! Слава Богу! А я-то уже думал, что замерзну до смерти.
Он снова уронил голову на постель. Костер горел, пожирая мех, и он чувствовал, как его тепло согревает его лицо и тело. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы разобраться в значении этого обстоятельства. Потом он снова приподнялся и понял, что он гол, гол и покрыт шкурами.
– Я не проснулся, – сказал он. – Проклятье! Я все еще сплю!
Пай снял с костра кувшин с пастушьим напитком и налил чашку.
– Тебе это все не приснилось, – сказал мистиф, передавая чашку Миляге. – Ты действительно отправился на ледник, и ты был очень близок к тому, чтобы не вернуться обратно.
Миляга взял чашку израненными пальцами.
– Я, наверное, сошел с ума, – сказал он. – Я помню, как я подумал: это мне только снится, а потом я снял шубу и одежду... какого черта я это сделал? – Он еще помнил, как он пробивался сквозь снег и дошел до ледника. Он помнил боль, помнил трескающийся лед, но все отодвинулось куда-то так далеко, что оказалось за пределами досягаемости. Пай прочитал его недоуменный взгляд.
– Не пытайся вспомнить сейчас, – заметил мистиф. – Когда настанет время, оно придет само. Стоит перестараться, и сердце не выдержит. Тебе надо немного поспать.
– Мне не нравится спать, – ответил Миляга. – Это слишком похоже на смерть.
– Я буду здесь, – сказал ему Пай. – Твое тело нуждается в отдыхе. Так пусть же оно получит, что хочет.
Мистиф нагрел рубашку Миляги у костра и теперь помог ему надеть ее. Это оказалось трудным и деликатным делом. Милягины суставы уже начинали распухать. Однако штаны он натянул без помощи Пая на ноги, которые представляли собой сплошную массу синяков и ссадин.
– Чем бы я там ни занимался, – заметил Миляга, – я превратил себя в приличную отбивную.
– На тебе все быстро заживает, – сказал Пай. Это было правдой, хотя Миляга и не мог припомнить, чтобы он говорил об этом мистифу. – Ложись. Я разбужу тебя, когда будет светло.
Миляга опустил голову на небольшой холмик шкур, который Пай приспособил ему вместо подушки, и позволил мистифу укрыть его своей шубой.
– Пусть тебе приснится, как ты спишь, – сказал Пай, положив руку на лицо Миляги. – И просыпайся по-настоящему.
2
Когда Пай разбудил его (ему показалось, что он спал каких-нибудь несколько минут), небо, видневшееся между скал, было по-прежнему темным, но это была темнота снеговых облаков, а не фиолетово-черный цвет джокалайлауской ночи. Он приподнялся, чувствуя боль в каждой косточке.
– Я бы убил кого угодно за чашечку кофе, – сопротивляясь желанию потянуться, так как это было бы пыткой для его суставов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321