– Забудь о Мадоннах. Они вышли из моды.
– О них забыли.
– Лучше всего тебе удается декаданс.
– Что твоей душе угодно. Скажи только слово.
– Но не подведи меня. Если я нахожу клиента и что-то обещаю ему, твоя обязанность – выполнить заказ.
– Этой ночью я возвращаюсь в мастерскую. Я начинаю все сначала. Только окажи мне одну услугу.
– Какую?
– Брось Пуссена в печку.
* * *
Он время от времени заходил в мастерскую за время своей связи с Ванессой (он даже пару раз встречался там с Мартиной, когда ее супруг отменял свою очередную поездку в Люксембург, а она была слишком возбуждена, чтобы подождать до следующего раза), но она была скучной и унылой, и он с радостью возвращался в Уимпол Мьюз. Теперь, однако, строгая атмосфера мастерской пришлась ему по душе. Он включил электроплиту и приготовил себе чашку фальшивого кофе с фальшивым молоком, что навело его на мысли об обмане.
Последние шесть лет его жизни, прошедшие после разлуки с Юдит, были годами лицемерия и двуличия. Само по себе это было не так уж страшно – с сегодняшнего вечера двуличие снова станет его профессией, – но если его занятия живописью имели конкретный и осязаемый конечный результат (даже два результата, если считать гонорар), то ухаживания и домогательство всегда оставляли его ни с чем. Сегодня вечером он положит этому конец. Он дал обет Богу Обманщиков (кто бы он ни был) и поднял за его здоровье чашку плохого кофе. Если двуличность – его талант, то зачем растрачивать его, обманывая мужей и любовниц? Не лучше ли применить его для более серьезных целей, создавая шедевры и подписывая их чужим именем? Время узаконит их, узаконит тем самым способом, о котором говорил Клейн. Его авторство будет раскрыто, и в конце концов в глазах потомков он будет выглядеть тем самым мистиком, которым он собирался стать. А если этого не произойдет, если Клейн ошибся, и его рука так навсегда и останется неузнанной, то это и будет самой настоящей мистикой. На него, невидимого, будут смотреть, ему, неизвестному, будут подражать. Этого было вполне достаточно для того, чтобы полностью забыть о женщинах. Во всяком случае, на эту ночь.
Глава 3
С наступлением сумерек облака над Манхеттеном, весь день угрожавшие снегопадом, рассеялись, и за ними открылось чистое, нетронутое небо, цвет которого обладал таким количеством нюансов и оттенков, что мог бы, пожалуй, послужить темой для философской дискуссии о природе синего. Сгибаясь под тяжестью своих дневных покупок, Юдит тем не менее решила вернуться в квартиру Мерлина на углу Парк Авеню и Восьмидесятой улицы пешком. Руки ее болели, но за время этой прогулки она могла еще раз обдумать состоявшуюся сегодня неожиданную встречу и решить, стоит ли ей рассказывать о ней Мерлину или нет. К несчастью, у него был ум юриста. В лучших своих проявлениях он был сдержанным и аналитичным, в худших – склонным к грубым упрощениям. Она знала себя достаточно хорошо, чтобы не сомневаться в том, что, если он отнесется к ее рассказу последним образом, она почти наверняка выйдет из себя и тогда установившаяся между ними атмосфера легкости и взаимной нетребовательности (если забыть о его постоянных предложениях) будет безнадежно испорчена. Лучше сначала самой разобраться в том, что она думает о событиях, происшедших за последние два часа, а потом уж поделиться ими с Мерлином. А там уж пусть он анализирует их, как его душе угодно.
После того как она несколько раз прокрутила в голове эту неожиданную встречу, она, как и синий цвет над головой, приобрела неоднозначность и двусмысленность. Но Юдит цепко держалась за факты. Она была в отделе мужской одежды Блумингдейла, выбирала Мерлину свитер. В магазине было много народа, и ничего из того, что было выставлено на витрине, не показалось ей подходящим. Она наклонилась вниз, чтобы подобрать выпавшие из рук покупки, а когда поднялась снова, глаза ее заметили лицо человека, которого она знала и который смотрел прямо на нее сквозь движущееся людское месиво. Как долго смотрела она на это лицо? Секунду, ну, максимум, две? Достаточно долго для того, чтобы ее сердце успело рвануться из груди, лицо – покраснеть, а губы – открыться и сложиться в слово Миляга. Потом людской поток между ними стал гуще, и он исчез. Она отметила взглядом место, где он стоял, помедлила секунду, чтобы подхватить свои покупки, и пустилась за ним вдогонку, ни секунды не сомневаясь, что это был именно он.
Толпа замедляла ее продвижение вперед, но вскоре она вновь увидела его – он направлялся к выходу. На этот раз она выкрикнула его имя, нимало не заботясь о том, как она при этом выглядит, и нырнула в толпу. Ее отчаянный порыв выглядел весьма впечатляюще, и толпа расступилась, так что к тому моменту, когда она была у дверей, он не успел отойти от магазина и на несколько ярдов. На Третьей Авеню была такая же давка, как и в магазине, но она успела заметить, как он переходит улицу. Когда она подбежала к обочине, на светофоре зажегся красный свет. Несмотря на это, она ринулась за ним, распугивая машины. Когда она снова выкрикнула его имя, его толкнул какой-то покупатель, у которого, по-видимому, было столь же неотложное дело, как и у нее. От толчка его слегка развернуло, и она второй раз увидела его лицо. Она расхохоталась бы во все горло над нелепостью своей ошибки, если бы не была так изумлена и встревожена. То ли она сходит с ума, то ли она пустилась вдогонку за другим человеком. Так или иначе этот чернокожий, вьющиеся волосы которого, мерцая, ниспадали ему на плечи, не был Милягой. На мгновение она помедлила, решая, продолжать ли ей наблюдение или прекратить свое преследование прямо сейчас, и на кратчайший промежуток времени, едва способный вместить одно биение сердца, черты его расплылись, и в их аморфной массе, словно солнечный блик на крыле самолета, вспыхнуло лицо Миляги: его волосы, откинутые с высокого лба, его серые глаза, преисполненные желания, его губы – только сейчас она поняла, как ей недостает его губ, – готовые сложиться в улыбку. Улыбка так и не появилась. Крыло слегка отклонилось, незнакомец отвернулся, Миляга исчез. Несколько секунд она стояла в толпе, и за это время незнакомец успел раствориться в толпе. Потом, собравшись с силами, она повернулась спиной к тайне и пошла в сторону дома.
Разумеется, мысль об этом происшествии не шла у нее из головы. Она была женщиной, которая доверяла своим чувствам, и такое проявление их обманчивости произвело на нее крайне угнетающее впечатление. Но еще больше поставило ее в тупик то обстоятельство, что именно это лицо из того множества, что хранятся в каталоге ее памяти, привиделось ей в чертах абсолютно незнакомого человека. Блудный Сын Клейна был вычеркнут из ее жизни, а она – из его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321