Взять хотя бы гроб там, в могиле. Зачем нужен был такой дорогой гроб? Закопать в землю кучу денег — и чего ради? Лишь ради того, чтобы люди несколько часов глазели на эту деревяшку! Сам бы он ни за что не купил такого, да вот дети... Ведь это их добрая старая мать, которую подобает-де похоронить со всеми почестями. А что почести обойдутся во столько же, сколько стоят две хорошие молочные коровы, это никого не беспокоит...
Ну да, добрая старая мать! Для них-то она действительно была добра, так уж добра, что всех их так или иначе испортила. Девчонки курят, пьют, таскаются по кафе и ресторанам — охочи выплясывать чарльстоны. Дом постоянно набит парнями, и никто из них не думает жениться. А сына по сей день отец содержи, будто у парня должности нет, и выкупай его векселя, подписанные частенько за карточным столом...
Бедненькая мать, да уж, бедненькая... А теперь вот, в самую горячую рабочую пору, взяла да померла. Изволь устраивать ей похороны. Созывай уйму народу, корми, пои всех. И чем? Самым лучшим, самым дорогим —- так желают дети. Деликатесы, заграничные вина п ликеры. Поминки, каких не видали. А на эти деньги опять-таки можно купить две-три хорошие коровы...
А как быть с работой? Ведь эти накрашенные, напудренные, наманикюренные барышни ничего не делают. Нежная мамаша отучила их от всего, что называется работой. Ничего не попишешь, придется поскорей... придется поскорей обзавестись новой женой... Но что этот попик так долго жует жвачку насчет тридцати лет любви! Знай талдычит: «Тридцать лет любви! Тридцать лет любви!» До чего надоел...
Пастор Туви в своей надгробной речи действительно все время варьировал тему о тридцатилетнем сожительстве и сотрудничестве супругов Крээк, сожительстве и сотрудничестве, полном света и тепла взаимной любви. И с таким воодушевлением, так трогательно, что ни одно сердце не осталось холодным, ни одни глаза — сухими. Плач заразил всех — лютеранин ли, баптист ли ты. А поскольку златоусту было ведомо, что не так важно содержание речи, как ее форма, он все повторял и повторял тот же рефрен: «Тридцать лет любви!»
Тем временем овдовевший господин Крээк продоляшл озабоченно думать о новой супруге, которую придется подыскивать тотчас же после похорон. У него был широкий круг знакомых и в городе и в деревне, где он владел большой, усадьбой,— с кладбища были видны постройки усадьбы, виднелись и городские башни,— и в этом обширном кругу знакомых, конечно, найдется немало незамужних женщин. Он принялся мысленно обозревать всех знакомых женщин, испытующе останавливаясь на одних, тотчас отметая других.
Вдруг это отнюдь не безынтересное занятие было прервано. Что-то другое, что-то внешнее привлекло к себе его внимание. Взгляд его случайно скользнул по юго-восточной стороне неба, и внезапно испуг искажает его лицо. Господин Крээк стоит совсем близко от духовника, он поднимает к нему свой подбородок и нашептывает:
— Нельзя ли покороче!
Но пастор Туви, видимо, не услышал или не понял его — не обратил ни малейшего внимания на это замечание и продолжает проповедь с прежним жаром.
Беспокойный взгляд старого Крээка теперь так и прилип к юго-востоку. Опасность, которую он обнаружил, растет на глазах. Переждав какое-то время, Крээк одерги-
588
вает проповедника за талар 1 и бормочет еще настойчивее:
— Нельзя ли покороче!
Возможно, пастор Туви на сей раз услышал и понял, но скажешь ли весело струящемуся ручейку: «Остановись, умолкни!» И господин Крээк снова вынужден теребить талар пастора и повторить погромче.
Теперь только он добился какого-то результата. Лицо говорившего чуть-чуть повернулось к беспокойному слушателю, и нос его сделал едва заметный кивок. И вот проповедь наконец-то потекла в желательном для Крээка русле, к завершению.
Прочитана последняя молитва.
Пастор и скорбящие бросили в могилу по горсти земли.
И вдруг, заглушая шорох сыплющейся в могилу земли, раздался зычный, повелительный окрик вдовца:
— Эй, мужики, поскорей заваливайте могилу! У меня тридцать копен сена сушится на лугу, а вон гроза набегает!
И он бегом пустился к воротам кладбища.
1 Талар — облачение лютеранского священника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Ну да, добрая старая мать! Для них-то она действительно была добра, так уж добра, что всех их так или иначе испортила. Девчонки курят, пьют, таскаются по кафе и ресторанам — охочи выплясывать чарльстоны. Дом постоянно набит парнями, и никто из них не думает жениться. А сына по сей день отец содержи, будто у парня должности нет, и выкупай его векселя, подписанные частенько за карточным столом...
Бедненькая мать, да уж, бедненькая... А теперь вот, в самую горячую рабочую пору, взяла да померла. Изволь устраивать ей похороны. Созывай уйму народу, корми, пои всех. И чем? Самым лучшим, самым дорогим —- так желают дети. Деликатесы, заграничные вина п ликеры. Поминки, каких не видали. А на эти деньги опять-таки можно купить две-три хорошие коровы...
А как быть с работой? Ведь эти накрашенные, напудренные, наманикюренные барышни ничего не делают. Нежная мамаша отучила их от всего, что называется работой. Ничего не попишешь, придется поскорей... придется поскорей обзавестись новой женой... Но что этот попик так долго жует жвачку насчет тридцати лет любви! Знай талдычит: «Тридцать лет любви! Тридцать лет любви!» До чего надоел...
Пастор Туви в своей надгробной речи действительно все время варьировал тему о тридцатилетнем сожительстве и сотрудничестве супругов Крээк, сожительстве и сотрудничестве, полном света и тепла взаимной любви. И с таким воодушевлением, так трогательно, что ни одно сердце не осталось холодным, ни одни глаза — сухими. Плач заразил всех — лютеранин ли, баптист ли ты. А поскольку златоусту было ведомо, что не так важно содержание речи, как ее форма, он все повторял и повторял тот же рефрен: «Тридцать лет любви!»
Тем временем овдовевший господин Крээк продоляшл озабоченно думать о новой супруге, которую придется подыскивать тотчас же после похорон. У него был широкий круг знакомых и в городе и в деревне, где он владел большой, усадьбой,— с кладбища были видны постройки усадьбы, виднелись и городские башни,— и в этом обширном кругу знакомых, конечно, найдется немало незамужних женщин. Он принялся мысленно обозревать всех знакомых женщин, испытующе останавливаясь на одних, тотчас отметая других.
Вдруг это отнюдь не безынтересное занятие было прервано. Что-то другое, что-то внешнее привлекло к себе его внимание. Взгляд его случайно скользнул по юго-восточной стороне неба, и внезапно испуг искажает его лицо. Господин Крээк стоит совсем близко от духовника, он поднимает к нему свой подбородок и нашептывает:
— Нельзя ли покороче!
Но пастор Туви, видимо, не услышал или не понял его — не обратил ни малейшего внимания на это замечание и продолжает проповедь с прежним жаром.
Беспокойный взгляд старого Крээка теперь так и прилип к юго-востоку. Опасность, которую он обнаружил, растет на глазах. Переждав какое-то время, Крээк одерги-
588
вает проповедника за талар 1 и бормочет еще настойчивее:
— Нельзя ли покороче!
Возможно, пастор Туви на сей раз услышал и понял, но скажешь ли весело струящемуся ручейку: «Остановись, умолкни!» И господин Крээк снова вынужден теребить талар пастора и повторить погромче.
Теперь только он добился какого-то результата. Лицо говорившего чуть-чуть повернулось к беспокойному слушателю, и нос его сделал едва заметный кивок. И вот проповедь наконец-то потекла в желательном для Крээка русле, к завершению.
Прочитана последняя молитва.
Пастор и скорбящие бросили в могилу по горсти земли.
И вдруг, заглушая шорох сыплющейся в могилу земли, раздался зычный, повелительный окрик вдовца:
— Эй, мужики, поскорей заваливайте могилу! У меня тридцать копен сена сушится на лугу, а вон гроза набегает!
И он бегом пустился к воротам кладбища.
1 Талар — облачение лютеранского священника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38