И чем лучшее положение занимал он по службе, чем больше увеличивалось его жалованье, тем большим уважением и доверием пользовался он в обществе. Не знаю, сколько у него было денег, когда он стал владельцем магазина, но могу предположить, что если он нуждался в деньгах, то недостатка в кредите у него не было. Доверие и уважение к нему укреплялось и тем, что он, будучи еще учеником и приказчиком, каждое воскресенье посещал церковь. Хорошо помню, как Иоханнес Ваас каждое воскресенье, ровно в десять часов, серьезно и Чинно, держа в руке молитвенник в добротном переплете, входил в немецкую церковь и ровно в двенадцать выходил оттуда. Этой прекрасной привычке он остался верен и тогда, когда стал хозяином, только теперь он ходит вместе с супругой просить господа бога о процветании его торгового предприятия.
Супруга господина Вааса маленькая, белокурая, бледная, но довольно красивая женщина. Она носит пенсне на маленьком греческом носике и всем своим видом показывает, будто она благородного происхождения. Но это не так. Она дочь бедного кельнера. Господин Ваас полюбил ее и женился тогда, когда был еще приказчиком. Он без сомнения мог бы высватать и богатую невесту, такое намерение у него, вероятно, и было, но любовь иногда путает все коммерческие расчеты.
Тесть господина Вааса тоже в нашем ресторане.
Вот это меня и интересует.
Но он не сидит за столом вместе с дочерью и зятем, для этого у него нет времени — он работает здесь кельпером. Ему надо обслуживать посетителей, в том числе дочь, зятя и их друзей.
Кто не знает в городе старого Мейнвальда, этого вечного кельнера гостиниц! Но когда у него не стало мочи летать вверх и вниз по гостиничным лестницам, он перешел в ресторан, где не было лестниц. Ему уже за семьдесят, и у него ревматизм обеих ног. Поэтому он и волочит их, а его нервные руки и седая голова трясутся от старческой дряхлости. Лицо Мейнвальда в глубоких морщинах, бескровная серая кожа похожа на пергамент, а из-под острого подбородка па белый воротничок свисают две большие складки кожи. Да и слышит он плохо, так что его приходится звать громким голосом. И зрение у него плохое, поэтому он часто спотыкается и расплескивает содержимое стаканов. Но ему все еще дают работу, так как он прилежный, порядочный, до мозга костей честный кельнер, который скорее даст обмануть самого себя, чем обманет посетителя. Отчасти старика держат из жалости — кто же его станет кормить, если он лишится работы?
Зять? Богатый зять?
Есть зятья, которые заботятся о тестях, но ведь есть и такие, что не заботятся. Кто может заставить зятя содержать тестя! И без того жена и дети на руках. Да пока тесть в этом и не нуждается — старик ведь в силах работать. Вот если дойдет до того, что он не в состоянии будет волочить свои ревматические ноги и его дрожащие руки не смогут уже держать поднос с рюмкой водки — вот тогда, конечно, зять должен поспешить на помощь и взять тестя на свое иждивение. Но пока он еще может работать, ведь это хоть тут же могут подтвердить многочисленные посетители ресторана.
Мне кажется, что господин Ваас и его супруга в золотом пенсне не знали, что старик Мейнвальд работает в этом ресторане. А то бы они, наверно, сюда не пришли. Я видел, что произошло, когда эта семья вошла в ресторан и кельнер, как и полагается, поспешил к ним навстречу, чтобы помочь им снять верхнюю одежду. Господин Ваас отступил на шаг, а бледное лицо госпожи Ваас порозовело. Положение стало еще более неловким, когда их маленький бойкий сынок вполголоса радостно воскликнул:
— Дедушка здесь! Мамочка, смотри, дедушка здесь!
Мамочка наклонилась к сыну и закрыла его рот рукой. Папаша же поглядел на двери, казалось, раздумывая, не лучше ли уйти отсюда. Они, видимо, так и поступили бы, не будь с ними знакомых. Те не поняли бы супругов Ваасов — раз уж приехали сюда, что же теперь бежать. Так оно и получилось, что господин и госножа Ваас разрешили старику Мейнвальду снять с них шубы, а у госпожи Ваас даже и галоши. При этом он не выразил никаких чувств, он был только кельнером — от салфетки до фрака и белого галстука,— услужливым, умеющим держать дистанцию кельнером. Он согнулся, как и положено, в почтительном поклоне и позволил себе лишь небольшую вольность — погладил украдкой белокурую головку мальчугана, назвавшего его дедушкой.
Теперь, когда это общество сидит за столом, он обслуживает господина и госпожу Ваас и маленького Оскара с той же внимательностью, вежливостью, почтительностью, без малейшей фамильярности, как и всех прочих посетителей. Старик Мейнвальд знает жизнь и правила приличия, но он, вероятно, знает также своего зятя и его супругу в золотом пенсне.
За столом господина Вааса чувствуется неловкость. Там нет радостного оживления, беседа не клеится, несмотря на вино и пунш. Господин Ваас сидит спиной к залу, брови его нахмурены. Госпожа Ваас ерзает на стуле, на ее губах принужденная улыбка. Ведут беседу только трое из знакомых: два пожилых полных господина и высокая худощавая дама, которую.я вижу впервые,—думаю, что она не живет в этом городе.
Внезапно маленький Оскар, этот неисправимый ребенок, восклицает:
— Папа, почему же дедушка не садится за наш стол? Видишь, как он устал!
Я не знаю, что после этого произошло. Мне стало неловко смотреть в сторону господина Вааса — я прикрыл глаза рукой и опустил взгляд... Помню только, что в этот вечер Оскар больше не произносил слово «дедушка».
— Кельнер, три стакана пива!
— Кельнер, четыре рюмки коньяку!
— Кельнер, черт возьми, долго ли нам еще ждать заказанных раков?
— Кельнер, получу ли я наконец свою порцию?
— Кельнер, если вы сейчас же не получите по счету, я уйду, не заплатив!
И седой старик Мейнвальд, тесть господина Вааса, спешит на своих несгибающихся, кривых ногах от стола к столу, так что фалды его фрака развеваются и пот катится со лба. Любой пьяный гонец может прикрикнуть на него, выбранить, отругать. Он ведь кельнер! И нет никого, кто бы пожалел его старые, больные ноги, его дрожащие руки, его полуоглохшие уши, его тусклые глаза. И нет никого, кто бы дал ему теплый угол и кусок хлеба и сказал бы: «Мейнвальд, тебе уже за семьдесят, ты много поработал и немало видал горя, ты вырастил и выучил своих детей — отдохни хоть немного, прежде чем сойдешь в могилу!»
Господин и госпожа Ваас собираются уходить. Господин Ваас расплачивается. Мейнвальд должен дать сдачу. Он возвращает господину Ваасу шестьдесят копеек. Тот кладет сорок копеек в кошелек и оставляет на столе двадцать — на чай.
Затем все спешат к гардеробу, кельнер помогает им одеться. Господии и госпожа Ваас выходят первыми. Я не слышал, по, возможно, я и ошибаюсь. Задержался только маленький Оскар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Супруга господина Вааса маленькая, белокурая, бледная, но довольно красивая женщина. Она носит пенсне на маленьком греческом носике и всем своим видом показывает, будто она благородного происхождения. Но это не так. Она дочь бедного кельнера. Господин Ваас полюбил ее и женился тогда, когда был еще приказчиком. Он без сомнения мог бы высватать и богатую невесту, такое намерение у него, вероятно, и было, но любовь иногда путает все коммерческие расчеты.
Тесть господина Вааса тоже в нашем ресторане.
Вот это меня и интересует.
Но он не сидит за столом вместе с дочерью и зятем, для этого у него нет времени — он работает здесь кельпером. Ему надо обслуживать посетителей, в том числе дочь, зятя и их друзей.
Кто не знает в городе старого Мейнвальда, этого вечного кельнера гостиниц! Но когда у него не стало мочи летать вверх и вниз по гостиничным лестницам, он перешел в ресторан, где не было лестниц. Ему уже за семьдесят, и у него ревматизм обеих ног. Поэтому он и волочит их, а его нервные руки и седая голова трясутся от старческой дряхлости. Лицо Мейнвальда в глубоких морщинах, бескровная серая кожа похожа на пергамент, а из-под острого подбородка па белый воротничок свисают две большие складки кожи. Да и слышит он плохо, так что его приходится звать громким голосом. И зрение у него плохое, поэтому он часто спотыкается и расплескивает содержимое стаканов. Но ему все еще дают работу, так как он прилежный, порядочный, до мозга костей честный кельнер, который скорее даст обмануть самого себя, чем обманет посетителя. Отчасти старика держат из жалости — кто же его станет кормить, если он лишится работы?
Зять? Богатый зять?
Есть зятья, которые заботятся о тестях, но ведь есть и такие, что не заботятся. Кто может заставить зятя содержать тестя! И без того жена и дети на руках. Да пока тесть в этом и не нуждается — старик ведь в силах работать. Вот если дойдет до того, что он не в состоянии будет волочить свои ревматические ноги и его дрожащие руки не смогут уже держать поднос с рюмкой водки — вот тогда, конечно, зять должен поспешить на помощь и взять тестя на свое иждивение. Но пока он еще может работать, ведь это хоть тут же могут подтвердить многочисленные посетители ресторана.
Мне кажется, что господин Ваас и его супруга в золотом пенсне не знали, что старик Мейнвальд работает в этом ресторане. А то бы они, наверно, сюда не пришли. Я видел, что произошло, когда эта семья вошла в ресторан и кельнер, как и полагается, поспешил к ним навстречу, чтобы помочь им снять верхнюю одежду. Господин Ваас отступил на шаг, а бледное лицо госпожи Ваас порозовело. Положение стало еще более неловким, когда их маленький бойкий сынок вполголоса радостно воскликнул:
— Дедушка здесь! Мамочка, смотри, дедушка здесь!
Мамочка наклонилась к сыну и закрыла его рот рукой. Папаша же поглядел на двери, казалось, раздумывая, не лучше ли уйти отсюда. Они, видимо, так и поступили бы, не будь с ними знакомых. Те не поняли бы супругов Ваасов — раз уж приехали сюда, что же теперь бежать. Так оно и получилось, что господин и госножа Ваас разрешили старику Мейнвальду снять с них шубы, а у госпожи Ваас даже и галоши. При этом он не выразил никаких чувств, он был только кельнером — от салфетки до фрака и белого галстука,— услужливым, умеющим держать дистанцию кельнером. Он согнулся, как и положено, в почтительном поклоне и позволил себе лишь небольшую вольность — погладил украдкой белокурую головку мальчугана, назвавшего его дедушкой.
Теперь, когда это общество сидит за столом, он обслуживает господина и госпожу Ваас и маленького Оскара с той же внимательностью, вежливостью, почтительностью, без малейшей фамильярности, как и всех прочих посетителей. Старик Мейнвальд знает жизнь и правила приличия, но он, вероятно, знает также своего зятя и его супругу в золотом пенсне.
За столом господина Вааса чувствуется неловкость. Там нет радостного оживления, беседа не клеится, несмотря на вино и пунш. Господин Ваас сидит спиной к залу, брови его нахмурены. Госпожа Ваас ерзает на стуле, на ее губах принужденная улыбка. Ведут беседу только трое из знакомых: два пожилых полных господина и высокая худощавая дама, которую.я вижу впервые,—думаю, что она не живет в этом городе.
Внезапно маленький Оскар, этот неисправимый ребенок, восклицает:
— Папа, почему же дедушка не садится за наш стол? Видишь, как он устал!
Я не знаю, что после этого произошло. Мне стало неловко смотреть в сторону господина Вааса — я прикрыл глаза рукой и опустил взгляд... Помню только, что в этот вечер Оскар больше не произносил слово «дедушка».
— Кельнер, три стакана пива!
— Кельнер, четыре рюмки коньяку!
— Кельнер, черт возьми, долго ли нам еще ждать заказанных раков?
— Кельнер, получу ли я наконец свою порцию?
— Кельнер, если вы сейчас же не получите по счету, я уйду, не заплатив!
И седой старик Мейнвальд, тесть господина Вааса, спешит на своих несгибающихся, кривых ногах от стола к столу, так что фалды его фрака развеваются и пот катится со лба. Любой пьяный гонец может прикрикнуть на него, выбранить, отругать. Он ведь кельнер! И нет никого, кто бы пожалел его старые, больные ноги, его дрожащие руки, его полуоглохшие уши, его тусклые глаза. И нет никого, кто бы дал ему теплый угол и кусок хлеба и сказал бы: «Мейнвальд, тебе уже за семьдесят, ты много поработал и немало видал горя, ты вырастил и выучил своих детей — отдохни хоть немного, прежде чем сойдешь в могилу!»
Господин и госпожа Ваас собираются уходить. Господин Ваас расплачивается. Мейнвальд должен дать сдачу. Он возвращает господину Ваасу шестьдесят копеек. Тот кладет сорок копеек в кошелек и оставляет на столе двадцать — на чай.
Затем все спешат к гардеробу, кельнер помогает им одеться. Господии и госпожа Ваас выходят первыми. Я не слышал, по, возможно, я и ошибаюсь. Задержался только маленький Оскар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38