— Попал под телегу. Два колеса проехались по ноге. Воз тяжелый. Как ей тут было уцелеть?
— А сами вы откуда?
Безногий назвал волость, находившуюся довольно далеко от деревни Тоомаса.
— Отчего же вы сразу не обратились к доктору, пока рана еще не загноилась?
— Да где же, братец, возьмешь его? В деревне у нас поблизости доктора нет, город далеко,— прямо хоть ложись да помирай. Когда уж совсем худо стало, велел уложить себя на телегу и везти сюда.
«Чертов сын! — подумал Тоомас.— Отчего бы ему не сказать, куда именно он заставил себя везти! У Т-ской церкви живет доктор, в местечке П. тоже, а в городе столько врачей и больниц!» То, что Тоомас мог видеть из окна, не помогало ему разобраться, в городе они находятся или в деревне. За окнами на осеннем ветру раскачивались черные голые сучья. Вот и все, что различил глаз. Но ведь деревья могут расти и в городском и в деревенском саду.
— А далеко от вас до города? — допытывался он
— Верст тридцать будет.
— А до Т-ской церкви?
— Двадцать три, да только дорога дрянь.
«Ага,— промелькнуло в голове Тоомаса,— мы, значит, в П., оно по шоссе, как раз на полпути между городом и Т-ской церковью...»
— А долго вы уже здесь, в П.? «Ох,— это неверный шаг!»
— В П.? — спросила черная борода.— Да мы ведь не в П. вовсе!
— Я хотел сказать — в городе!
— Да уже с месяц. Не сегодня завтра ожидаю в гости свою старуху.
«Значит, в городе,— подумал Тоомас.— И, видимо, не в военном госпитале, раз здесь находится этот крестьянин. Но где?» Тоомасу пришлось однажды побывать в городской больнице, куда попал знакомый парень из их волости: палата, в которой лежал приятель Яан, была в несколько раз больше этой, и кровати там стояли двумя длинными рядами. Здесь же,— он повернул голову налево,— всего только четыре кровати. При этом Тоомас обвел испытующим взглядом второго соседа.
Это был бледный паренек лет четырнадцати — пятнадцати, внимательно и весело глядевший на Тоомаса. От скуки он, покусывая уголок одеяла, барабанил пальцами ноги по прутьям кровати.
— Тоже выздоравливаешь? — дружелюбно спросил Тоомас.
Мальчик, улыбаясь, кивнул рыжеватой головой.
— Да, у этого человечка доктор выкачал из груди почитай что целый штоф гною,— заметил бородач.
— Что за болезнь такая?
— Плеврит,— ответид мальчик.— Пока болел, в груди скопилось гною... Во какой кусок ребра вырезали,— прибавил он звонким голосом, с гордостью показывая пальцами величину вырезанного куска.— Доктор сказал, что коли не вырезал бы он — я бы помер.
— Да, резать они мастера, эти доктора! — заметил сосед справа.— Взять хотя бы меня: еще два-три дня — и преставился бы. Уж лучше с голенью расстаться, чем с жизнью.
Теперь для Тоомаса вполне понятно стало радостное настроение обоих соседей: они спаслись от смерти, им вернули жизнь! Вырванные из холодного ужаса вечной ночи, они вновь обрели теплый, сияющий, матерински ласковый свет дня! Это была та же необъятная радость, что заполняла и молодую грудь самого Тоомаса, подымала все силы его пробужденного к жизни существа на защиту отвоеванных позиций, заставляла его зубами и когтями цепляться за любую опору, только бы удержаться, не соскользнуть снова в пропасть...
Обязан ли он своим спасением и доктору? Пожалуй.., Он помнил ведь, как смерть прижала его безжалостной лапой. Состояние, последовавшее за этим, было, несомненно, похоже на смерть: о простом обмороке, вызванном страхом, не могло быть и речи хотя бы потому, что Тоомас чувствовал — он ранен. Стоило ему чуть пошевелиться, как рвущая, грызущая боль отдавалась в сердце и в боку. А тело, руки, ноги, словно придавленные прессом, были налиты тупой тяжестью, они точно приросли к постели... Кто же, как не доктор, раздул искру, случайно сохранившуюся в этом мертвом теле? И Тоомаса охватило чувство, близкое к восторгу.
— Доктора все же великие люди, ничего не скажешь! — вырвалось у него из глубины души, и голос его прозвучал так торжественно, так растроганно, что оба соседа внимательно взглянули на него. В глазах его они заметили странный блеск.
Но это восклицание Тоомаса привело к нежеланному результату: его принялись расспрашивать.
— Говорят, у вас в груди рана от пули,— как же произошло это несчастье? — спросил одноногий.
Тоомаса словно огрели дубиной по голове. Из глаз его посыпались искры. Но в ту же минуту он понял, что надо отвечать. О, мозг работает быстро в подобных случаях! Тоомас вмиг сообразил, что сказать и как вести себя.
— Несчастный случай,— пробормотал он,— по собственной моей неосторожности.— И вдруг со стоном, как будто от сильной боли, закрыл глаза. Увидев искаженное лицо и крепко сжатые губы больного, оба соседа оставили его в покое. Боль, по-видимому, постепенно проходила, но глаза молодого человека оставались закрытыми. Должно быть, его сморил сон. В палате воцарилась тишина. Бородач молча глядел в потолок. Мальчик теребил одеяло и постукивал ногами о железные прутья кровати.
Но Тоомас не заснул. Веретено мысли снова завертелось в его голове. Этот человек знал о пуле. Что он знал еще? Может быть, все? А если знал он, то знали и все в доме. Может быть, незачем скрывать, не к чему хитрить и таиться? Может быть, просто ждать, что будет, чем кончится эта история...
Тоомасу очень хотелось вытереть пот на лбу, выступивший от волнения, но он стерпел зуд и, притворись спящим, продолжал думать.
Однако на душе у него стало светлее. Он, очевидно, преувеличил опасность. Сосед, правда, знал об огнестрельной ране, но он ведь расспрашивал, как произошло несчастье! Разве он расспрашивал бы, если бы знал... Или это только хитрая ловушка?.. Вряд ли. Вопрос был задан слишком спокойно, слишком простодушно...
Ну, а доктор? Или доктора? Служащие? И люди, которые доставили его сюда, кто они? Если бы знать это, тогда бы...
Перед закрытыми глазами Тоомаса вспыхнуло что-то красноватое, словно пламя потухающей свечки. Мысли стали путаться. Но мозг его нашел в себе силы сформировать еще одно представление. Оно не связывалось с предыдущими — это был мимолетный, мгновенно возникший и так же быстро исчезнувший обрывок мысли, легкий, непрочный как мыльный пузырь: «А что, если бы они похоронили меня заживо!..» Однако этот мыльный пузырь обладал таинственной силой. Больной и впрямь почувствовал себя заживо погребенным. Неимоверная тяжесть навалилась на его грудь. Дыхание остановилось. Потом все потонуло во тьме.
Притворный сон перешел в тяжелое забытье.
Проснувшись, Тоомас заметил в окружающей обстановке что-то новое. Это было вызвано, очевидно, другим освещением. Рассеянный дневной свет сменился желтым светом большой висячей лампы, которая сразу же привлекла внимание проснувшегося. Внимательно оглядывая комнату, Тоомас отыскивал глазами своих соседей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38