Гнев его — сказать по секрету — не очень-то страшил сына. Йоозеп, по-прежнему невозмутимый, начал свой рассказ спокойным и ровным голосом.
— Если говорить правду, я не только из-за этого ушел — она мне и еще кое-чем опостылела, опротивела просто.
— Цыц! — заорал громовержец.— Олух! Как ты смеешь говорить, что молодая баронесса тебе опротивела?
— Я больше не мог ее терпеть,— продолжал Йоозеп тише, обращаясь главным образом к матери и сестре,-А вышло все это вот как. Вскоре, после того как пришел на мызу, она стала со мной дружить. Все приходила ко мне на конюшню, рассказывала всякое, обнимала лошадей, давала им булки и сахару, а свою верховую кобылу целовала частенько...
— Целовала лошадь! — воскликнула Мари.
— Как же, верьте, все враки! — заворчал отец.
— Целовала свою верховую кобылу,— я тут при чем, отец... такой девчонки раньше нигде не видывал. Словно бы и не девчонка, а настоящий парень, нет, хуже парня! То и дело шатается по конюшням, хлевам, бродит по лесу, лазит по заборам и деревьям, разоряет птичьи гнезда, травит собаками животных, скачет верхом, что казак, и даже стреляет из ружья. Всегда у нее хлыст в руке — спит и то, говорят, с ним не расстается,— а на голове мальчишеская красная шапка, такая вот — жокейкой называют.
— Какое тебе, сопляку, дело до господской шапки, да пусть у нее хоть шлем медный на голове! — возмутился старик.
— Ей-ей, парень, да и только! — продолжал рассказывать Йоозеп.— Вы бы видели, как она носится по мызе — нос кверху, глаза шныряют, губы дергаются. Точно тень всюду, будто из-под земли, вырастает — то здесь, то там!
— Сколько ж ей лет? — спросила мать.
— Да лет шестнадцати девчонка, как и наша Мари.
— Господа ведь подолгу в школу ходят — разве она не ездит больше в город в школу?
— Ни черта она там не училась — взяли ее оттуда.
— Брехня! — выпалил громовержец.— Кто тебе станет рассказывать про господские дела!
— Вначале были хорошими друзьями,— продолжал Йоозеп, снизив голос до полушепота и обращаясь лишь к матери и сестре.— Девчонка была такая забавная — здорово смешила меня. А под конец стала надоедать. Всюду ходит за мной по пятам, с утра до вечера — прямо покоя не стало. Из-за нее не пообедаешь вовремя, не поужинаешь. Часто вечером засиживалась у меня на конюшне часов до десяти, до одиннадцати — жрать хочется, да не пускает чертовка поужинать!
— Что же она у тебя делала? — спросила Мари, дрожащей рукой держась за горло.
— Что делала? Чего там делать! Болтает о том о сем, смотрит на меня блестящими глазами, ровно кошка на добычу, размахивает хлыстом и прохаживается взад-вперед, подпрыгивая, точно трясогузка у ручья... Иногда заставляла меня хватать ее и сажать то на одну лошадь, то на другую, а потом снимать оттуда,— очень уж ей нравилось! И всегда так уцепится за мою шею, будто задушить хочет, и прижимается щекой к моей щеке... Иной раз предлагала помериться силой; она-де страсть любит бороться. Ну и боролись. Я, конечно, ее живо бросал на солому, как пучок пакли. Случалось, больно ей было, да все нипочем, знай смеется. Я же говорю, парень, да и только!.. Потом еще хотела, чтобы я ее качал на ноге; дескать, есть ли у меня столько силы. Качал ее. Держалась за мою шею и радовалась, как дитя малое... Большой мызный парк знаешь, мать? — спросил Йоозеп, прервав свой рассказ.
— Как не знать.
— Ну, там она меня по вечерам встречала, прямо впотьмах, если знала, что я откуда-нибудь возвращаюсь домой.
— Чего же ей от тебя надо было? <— А я почем знаю.
— О чем она с тобой говорила?
— Да все о том, что и на конюше.
— Ну, а о чем она там говорила?
— Этого я даже сказать не умею. Говорила об одном, говорила о другом, спрашивала, выпытывала, дразнила, кривлялась — всего вперемежку; а то начнет петлять да крутить, так ничего и не поймешь...
— Но откуда ты тогда взял, что она тебя полюбила? — спросила Мари, краснея.
— Откуда? Откуда я это взял? Думаю, конечно...
— Только думаешь? — спросила мать.
— Ну да, вот тут враки и вышли наружу,— ввернул старик, сердито махнув рукой.— Он, дурак, только думает! Как тебе, паршивец, не стыдно, молоть такое про господских детей! У-ух!
Йоозеп немного подумал, он почувствовал, что надо лучше, чем до сих пор у него получалось, обосновать свои предположения.
— Но что же это тогда было, если она в карманах таскала мне на конюшню и в лес то булки, то конфеты, то пряники и шут его знает какие еще сладости— только бери да бери!.. Научила меня даже трубку курить — приносила баронского табаку, а в городе купила красивую трубку, да и сигар хватало...
Старик вдруг подступил поближе.
— А домой тоже принес?
— Нет.
— Врешь!
—- Постой! Должно быть, у меня еще осталось несколько сигар там в котомке, в коробке.
— Так, выходит, барышня приносила булки и конфеты,— сказала Мари задумчиво, и, казалось, у нее даже слюнки потекли.— Но тебе, верно, жалко было домой принести?
— Посмотри, может, найдешь что в карманах праздничных штанов —- в котомке.
Мари поерзала и вышла из-за стола. У мешка Йоозепа уже копошился отец. Она присела рядом с ним на корточки.
— Послушай, Йоозеп, почему же другие господа не присматривали за девчонкой?
— Почем я знаю! У них каждый занят своим делом: барон — своим ревматизмом, молодой барин — лошадьми и собаками, барыня — учителем,— откуда я знаю! Девчонка всюду шлялась одна.
— Разве дома не заметили, что она тебе столько вещей таскала?
— О господи, да там всего полным-полно!
— Послушай, парень,— раздался голос отца за их спиной, и когда мать и сын подняли головы, они увидали, что у старика дымится в зубах толстая желтая сигара,— послушай, парень, если барышня давала тебе столько хороших вещей, то неужели ты все сам промотал, что нам, домой, так мало принес?
— Не промотал.
— Куда же они девались?
— Она бы бог знает сколько всего натаскала, но я потом не хотел больше принимать.
— Не хотел принимать? Вот так раз! Почему?
— Не хотел — и все!
— Я же говорил — полоумный, недотепа,— хоть плачь, хоть смейся! — жаловался старик со слезами в голосе.— Барышня предлагает ему от доброго сердца, а он, балда, не берет!.. Разве ты совсем забыл о своем старом отце?
Этот вопрос остался без ответа.
— Знаешь, что сделал бы я на твоем месте? — раздраженно продолжал отец.— Я все принимал бы, посмеиваясь, да еще приклянчивал бы! Так поступил бы всякий, у кого мозги на месте! А ты, осел, как тебе стыд глаза не выел! Деньги она тебе тоже предлагала?
Йоозеп, покраснев, запнулся — по-видимому, он не знал, что сказать.
— Деньги она тебе тоже предлагала?— повторил старик строже.
— Да!
— Где они?
— Я не взял.
Старик стал искать, куда бы сесть от такого сногсшибательного ответа.
— Барышня предлагала тебе деньги и ты не взял?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Если говорить правду, я не только из-за этого ушел — она мне и еще кое-чем опостылела, опротивела просто.
— Цыц! — заорал громовержец.— Олух! Как ты смеешь говорить, что молодая баронесса тебе опротивела?
— Я больше не мог ее терпеть,— продолжал Йоозеп тише, обращаясь главным образом к матери и сестре,-А вышло все это вот как. Вскоре, после того как пришел на мызу, она стала со мной дружить. Все приходила ко мне на конюшню, рассказывала всякое, обнимала лошадей, давала им булки и сахару, а свою верховую кобылу целовала частенько...
— Целовала лошадь! — воскликнула Мари.
— Как же, верьте, все враки! — заворчал отец.
— Целовала свою верховую кобылу,— я тут при чем, отец... такой девчонки раньше нигде не видывал. Словно бы и не девчонка, а настоящий парень, нет, хуже парня! То и дело шатается по конюшням, хлевам, бродит по лесу, лазит по заборам и деревьям, разоряет птичьи гнезда, травит собаками животных, скачет верхом, что казак, и даже стреляет из ружья. Всегда у нее хлыст в руке — спит и то, говорят, с ним не расстается,— а на голове мальчишеская красная шапка, такая вот — жокейкой называют.
— Какое тебе, сопляку, дело до господской шапки, да пусть у нее хоть шлем медный на голове! — возмутился старик.
— Ей-ей, парень, да и только! — продолжал рассказывать Йоозеп.— Вы бы видели, как она носится по мызе — нос кверху, глаза шныряют, губы дергаются. Точно тень всюду, будто из-под земли, вырастает — то здесь, то там!
— Сколько ж ей лет? — спросила мать.
— Да лет шестнадцати девчонка, как и наша Мари.
— Господа ведь подолгу в школу ходят — разве она не ездит больше в город в школу?
— Ни черта она там не училась — взяли ее оттуда.
— Брехня! — выпалил громовержец.— Кто тебе станет рассказывать про господские дела!
— Вначале были хорошими друзьями,— продолжал Йоозеп, снизив голос до полушепота и обращаясь лишь к матери и сестре.— Девчонка была такая забавная — здорово смешила меня. А под конец стала надоедать. Всюду ходит за мной по пятам, с утра до вечера — прямо покоя не стало. Из-за нее не пообедаешь вовремя, не поужинаешь. Часто вечером засиживалась у меня на конюшне часов до десяти, до одиннадцати — жрать хочется, да не пускает чертовка поужинать!
— Что же она у тебя делала? — спросила Мари, дрожащей рукой держась за горло.
— Что делала? Чего там делать! Болтает о том о сем, смотрит на меня блестящими глазами, ровно кошка на добычу, размахивает хлыстом и прохаживается взад-вперед, подпрыгивая, точно трясогузка у ручья... Иногда заставляла меня хватать ее и сажать то на одну лошадь, то на другую, а потом снимать оттуда,— очень уж ей нравилось! И всегда так уцепится за мою шею, будто задушить хочет, и прижимается щекой к моей щеке... Иной раз предлагала помериться силой; она-де страсть любит бороться. Ну и боролись. Я, конечно, ее живо бросал на солому, как пучок пакли. Случалось, больно ей было, да все нипочем, знай смеется. Я же говорю, парень, да и только!.. Потом еще хотела, чтобы я ее качал на ноге; дескать, есть ли у меня столько силы. Качал ее. Держалась за мою шею и радовалась, как дитя малое... Большой мызный парк знаешь, мать? — спросил Йоозеп, прервав свой рассказ.
— Как не знать.
— Ну, там она меня по вечерам встречала, прямо впотьмах, если знала, что я откуда-нибудь возвращаюсь домой.
— Чего же ей от тебя надо было? <— А я почем знаю.
— О чем она с тобой говорила?
— Да все о том, что и на конюше.
— Ну, а о чем она там говорила?
— Этого я даже сказать не умею. Говорила об одном, говорила о другом, спрашивала, выпытывала, дразнила, кривлялась — всего вперемежку; а то начнет петлять да крутить, так ничего и не поймешь...
— Но откуда ты тогда взял, что она тебя полюбила? — спросила Мари, краснея.
— Откуда? Откуда я это взял? Думаю, конечно...
— Только думаешь? — спросила мать.
— Ну да, вот тут враки и вышли наружу,— ввернул старик, сердито махнув рукой.— Он, дурак, только думает! Как тебе, паршивец, не стыдно, молоть такое про господских детей! У-ух!
Йоозеп немного подумал, он почувствовал, что надо лучше, чем до сих пор у него получалось, обосновать свои предположения.
— Но что же это тогда было, если она в карманах таскала мне на конюшню и в лес то булки, то конфеты, то пряники и шут его знает какие еще сладости— только бери да бери!.. Научила меня даже трубку курить — приносила баронского табаку, а в городе купила красивую трубку, да и сигар хватало...
Старик вдруг подступил поближе.
— А домой тоже принес?
— Нет.
— Врешь!
—- Постой! Должно быть, у меня еще осталось несколько сигар там в котомке, в коробке.
— Так, выходит, барышня приносила булки и конфеты,— сказала Мари задумчиво, и, казалось, у нее даже слюнки потекли.— Но тебе, верно, жалко было домой принести?
— Посмотри, может, найдешь что в карманах праздничных штанов —- в котомке.
Мари поерзала и вышла из-за стола. У мешка Йоозепа уже копошился отец. Она присела рядом с ним на корточки.
— Послушай, Йоозеп, почему же другие господа не присматривали за девчонкой?
— Почем я знаю! У них каждый занят своим делом: барон — своим ревматизмом, молодой барин — лошадьми и собаками, барыня — учителем,— откуда я знаю! Девчонка всюду шлялась одна.
— Разве дома не заметили, что она тебе столько вещей таскала?
— О господи, да там всего полным-полно!
— Послушай, парень,— раздался голос отца за их спиной, и когда мать и сын подняли головы, они увидали, что у старика дымится в зубах толстая желтая сигара,— послушай, парень, если барышня давала тебе столько хороших вещей, то неужели ты все сам промотал, что нам, домой, так мало принес?
— Не промотал.
— Куда же они девались?
— Она бы бог знает сколько всего натаскала, но я потом не хотел больше принимать.
— Не хотел принимать? Вот так раз! Почему?
— Не хотел — и все!
— Я же говорил — полоумный, недотепа,— хоть плачь, хоть смейся! — жаловался старик со слезами в голосе.— Барышня предлагает ему от доброго сердца, а он, балда, не берет!.. Разве ты совсем забыл о своем старом отце?
Этот вопрос остался без ответа.
— Знаешь, что сделал бы я на твоем месте? — раздраженно продолжал отец.— Я все принимал бы, посмеиваясь, да еще приклянчивал бы! Так поступил бы всякий, у кого мозги на месте! А ты, осел, как тебе стыд глаза не выел! Деньги она тебе тоже предлагала?
Йоозеп, покраснев, запнулся — по-видимому, он не знал, что сказать.
— Деньги она тебе тоже предлагала?— повторил старик строже.
— Да!
— Где они?
— Я не взял.
Старик стал искать, куда бы сесть от такого сногсшибательного ответа.
— Барышня предлагала тебе деньги и ты не взял?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38