Пансионат для незамужних дам
Роман
История эта выдумана от начала до конца, включая имена персонажей, в ней фигурирующих. Надеюсь, никто не будет столь наивен, чтобы доискиваться в ней отражения реальных событий и реальных прототипов. Возможно, некоторые места в выдуманной мною истории напомнят о фактах, с которыми мы нет-нет да сталкиваемся в окружающей нас действительности. Если такое уже бывало — в книгах Жюля Верна,—то почему это не может случиться и с каким-либо из моих писаний? В таком случае, как вы, конечно, понимаете, вина ляжет целиком на мою фантазию. Если понадобится, я готов наградить ее подзатыльником, я не прочь подвергнуть ее домашнему аресту. Но думаю, что необходимости в том не будет: пропасть между миром вымышленным и миром реальным, как правило, слишком глубока.
КНИГА ПЕРВАЯ
Глава I
КОГДА ВАМ
за шестьдесят, то уже ни к чему заниматься самообманом. Бессмысленно уверять, что человеку столько лет, сколько он сам себе дает, исходя из собственных ощущений; велика, на мой взгляд, опасность, что слишком много впавших в детство стариканов и старушенций очутятся в яслях и детских садах. Важно одно — крепкое ли у тебя здоровье, тем более что сохранить его куда легче, чем молодость.
Сам-то я здоров, и этого с меня вполне достаточно. Я делал для этого все, что мог. В сорок лет работал сценаристом на одной из пражских киностудий; как она называлась— неважно. Вероятно, иные непосвященные вздохнут от зависти, полагая, что студии существуют для того, чтобы выпускать фильмы. Увы, не следует доверяться вывескам. Мы все отлично знаем, сколько всевозможных институтов и ведомств было учреждено с единственной целью — занять людей. Если вы работаете в .киноиндустрии, то со своими обязанностями вы преспокойно можете управиться дома за пару суббот и воскресений. Зато в стенах студии вам без конца приходится бывать на всевозможных просмотрах и обсуждениях, сидеть на совещаниях и по меньшей мере раз в неделю произносить нечто, относящееся к делу; при этом достаточно какой-нибудь одной реплики, которую годами можно варьировать, но выступить необходимо. Девяносто процентов оставшегося времени вы должны посвящать интригам, по сравнению с которыми все козни кардинала Ришелье покажутся детскими забавами. Вас втягивают в кланы, враждующие с другими кланами; вы вовлекаетесь в лабиринты человеческих взаимоотношений, напоминающие по своей замысловатости формулы дезоксирибонуклеиновой кислоты. И попробуйте только сказать слово против раз и навсегда заведенного порядка, попробуйте заявить, что вам трудно дышится в этом хаосе, где вчерашний друг наутро становится врагом, где вам приходится обниматься с теми, кого до этого вы не ставили ни в грош, и все тут же забудут о кланах и дружно набросятся на вас, словно собаки динго. Вас разорвут на части, а затем снова как ни в чем не бывало вернутся к своим излюбленным занятиям. Я сказал такое слово, и последующие полтора месяца уподобились извержению вулкана. Я потерял сон, а улицы внушали мне ужас, за каждым углом мерещился детина с ножом в руке.
Я отправился к приятелю, слывшему человеком порядочным и прямым, впоследствии он стал психиатром. Славный малый— он посмеялся над моими страхами. Он определил меня в группу психотерапии, где каждый должен был исповедоваться во всех своих грехах и рассказывать о своих неосуществленных желаниях. Я выдержал там три дня, а потом сказал: «Баста!» — и снялся с якоря. Я сдал свою квартиру молодоженам, которым негде было приклонить голову, набил рюкзак рубашками и книгами и отправился в горы. Я устроился заведующим лыжной базой в Крконошах и не прогадал. Спал я как убитый, и кошмарные сны меня больше не посещали. Частенько на ночь я оставлял дверь открытой, и всегда находилась сердобольная отдыхающая, которая готова была согреть меня в моем одиночестве. Я валил деревья, разгребал сугробы, и вам пришлось бы немало поколесить по свету, чтобы найти человека, более довольного своим житьем-бытьем, чем я.
Но все-таки шестьдесят лет — это много. Я уже не мог бегать на лыжах, мне уже не хотелось простаивать возле восторженных компаний, распевающих народные песни, и до самого утра варить им грог; мои шестьдесят взывали к более упорядоченному образу жизни. Я вернулся домой. Но... я — и пенсия! Я— и кормление голубков или лебедей! Я не любитель покоя и потому заделался рабопенсом. Это уродливое сокращение вполне пристойно и означает работающего пенсионера.
Я подтянут, на подбородке у меня пробивается седая растительность, и улица окрестила меня Железным дедом. Согласитесь, с такими данными я мог взяться за работу более ответственную. Я оформился ночным вахтером в женском пансионате «Либуша».
Сразу же поясню, что такое пансионат. Это старомодное слово многим вступающим в жизнь ничего не говорит. Итак, представьте учреждение или тюрьму, разделенную надвое длинным узким коридором, стены которого увешаны потускневшими гравюрами. По коридору стелется красный половик, единственное назначение которого — ставить дамам подножки, когда те куда-нибудь спешат, зацепиться за каблук, дернуть и не отпускать до тех пор, пока визжащая жертва не докатится до самой пожарной лестницы. По обеим сторонам дорожки двери с номерами. За каждой дверью скрывается жилая ячейка — одна из клеток пансионатного организма, состоящая из двух комнатушек, душа, туалета и тамбура с двумя пластиковыми шкафами. В каждой ячейке проживает по две женщины, и так —на всех двенадцати этажах. Сотни одиноких женщин и девушек, число которых, если верить науке о клетках (коль скоро клетки и впрямь делятся и множатся), год от года возрастает.
Я стою за своей перегородкой, выдаю ключи и не могу сказать, чтобы моя работа мне не нравилась. Многие мои подопечные весьма привлекательны. Многие заигрывают со мной — прижмутся, распушат пальцами мою белую бороду и зашепчут: «Приходите ко мне ночью, я наверху одна, и мне тоскливо!» — или: «Господин адмирал (почему-то борода всегда ассоциируется у женщин с морским флотом), не провести ли нам приятный вечерок?» Последние три года они называют меня «дядюшкой Саройяном»— шутницы!
Одних я отваживаю шуткой, других приходится подшлепнуть. Им это явно по вкусу. Они даже уверяют, будто мои шлепки приносят им счастье.
Мир населен прелестными созданиями, ничего не скажешь, и кому-то он видится обольстительным, а кому-то страшным. Выработавшаяся за долгие годы привычка держаться нейтралитета побуждает меня не поддакивать слишком громко ни тем, ни другим, а молча думать о своем. Морковь притягательна для зайца, гладкая поверхность шоссе — для автомобилиста, так что все на свете прекрасно с точки зрения своей полезности (полагает коллега Сократ).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76