Малхаз проглотил слюну — в глотке пересохло. Никогда еще мать так с ним не разговаривала.
— Это раньше, мама, а теперь совсем иначе дело обстоит, теперь эти...
—- Не беспокойся, он и к «этим» найдет дорогу,— прервала его мать.— Дай срок, обязательно найдет...
— Нет, мамочка, не найдет! Теперь совсем другие времена, другие мерки, другие требования!.. Сейчас совсем другие люди во главе встали, знаешь, что в Грузии творится?
— Ну что такое творится? Все то же творится! Начальник милиции тот же самый, прокурор тот же самый, судья тот же самый, и дела все так же вкривь и вкось идут. Вот только к отцу твоему привязались, да падут на них все горести Годердзи! Это они-то жизнь исправят?
— Первого секретаря уже сменили, их всех тоже сменят, погоди, одним взмахом руки никто еще дела не делал. Главное, что лед тронулся. Теперь все изменится, все иначе будет.
— Не верю я, сын мой, не верю. Река в старое русло все равно возвращается, знаешь. То, что народу по душе, не так-то легко уничтожить, и не запретишь...
— В том-то и дело, мамочка, что и народу все это не нравится. Теперь народ совсем другого хочет.
— Может, и другое хочет, да только деньги все всегда хотели и сейчас хотят... Сейчас, когда люди во вкус вошли, узнали, какова она, хорошая жизнь, разве так легко заставить их забыть ее? А ты, сын мой, веди себя потише, не шебуршись, не озлобляй против себя людей. Это главное, а все остальное отец твой устроит. С его помощью ты еще дальше пойдешь.
— Как раз этого я и не хочу! Я хочу сам проторить себе дорогу! А вы мне только помеха! — выпалил Малхаз, теряя над собой контроль.
— Чем мы тебе мешаем, сын мой, чем?
— Состоянием, богатством вашим мешаете! Оно всем в глаза бьет! Ты думаешь, никто не знает, что у вас огромные деньги? Что сотни тысяч рублей в тайниках хранятся, что вы внесли огромную сумму за пятикомнатную кооперативную квартиру в Тбилиси? Или, думаешь, не видят, какой дворец тут отстроили да сколько всякой импортной мебели понаставили, какими хрусталями да коврами разубрали! Думаешь, люди слепые? Если мне где-нибудь приличное место дадут, скажут: купили ему место. А «те» боятся этих разговоров и не дают мне должности. Вот в какое положение вы меня поставили! А разве я кого хуже? Или мне образования не хватает? Я, если хочешь знать, на две головы выше других стою!..
Малало доконали речи сына. Не будучи в состоянии что-либо возразить, она расплакалась и только успевала утирать слезы концом головного платка.
Стойкая женщина была Малало, однако долго спорить и упорствовать со своими она не умела. Это было против ее натуры.
Малхаз вскочил с кресла и метался взад-вперед по комнате, точно волк в клетке.
И мать, и сын одновременно почувствовали, что разговор этот, ничего доброго не предвещавший, оборвал что-то в их сердцах и еще более отдалил их друг от друга.
Безмерное честолюбие сына, его откровенное стремление выдвинуться настолько потрясли и ужаснули далекую от всего подобного Малало, что она слова не могла вымолвить. Молча взирала на Малхаза, который стал теперь таким непонятным ей, будто и вовсе не сын стоял перед ней, а какой-то посторонний и незнакомый человек.
В другое время — при других обстоятельствах — Малало бы вскочила, побежала бы в спальню, бросилась бы на кровать, головой под подушку, и наплакалась бы вволю. Так, бывало, отводила она душу в годы войны, когда соседи получали письма от своих фронтовиков, а она от Годердзи — ничего, вообще не знала, живой он или мертвый.
Но сейчас она чувствовала, что избежать этого разговора невозможно. В конце концов, должна ведь она уразуметь, чего хотел, к чему стремился ее непутевый и своенравный сын, для которого, как это стало ясно, родители далеко не так дороги, как им раньше казалось.
Малало украдкой наблюдала за шагавшим по комнате Малхазом. Прежде, бывало, чуть он бровью поведет, мать уже знает, о чем он думает. Теперь она ничего не могла понять!..
Теперь она видела лишь одно: Малхаз до крайности взволнован. Казалось, в нем происходит внутренняя борьба. Вдруг он остановился перед матерью и проговорил каким-то чужим голосом:
— Не обижайся, мама, и отец пусть на меня не обижается, но на данном этапе нам лучше расстаться. Некоторое время я поживу отдельно, а потом снова вернусь к вам...
Малало не сразу осознала смысл сказанного, просто почувствовала, что за словами сына скрывается что-то страшное.
Она как-то жалко повела руками и, потеряв сознание, повалилась на пол...
Перепуганный Малхаз бросился к матери. Поднял ее на руки, уложил на тахту, кое-как привел в чувство и, пока она не пришла в себя окончательно и не поднялась, сидел у ее изголовья.
Он ожидал, что мать тотчас начнет умолять его остаться в отчем доме, однако Малало звука не издала. Казалось, никакого разговора и не было, ничего не произошло.
Малхаз долго еще сидел в растерянности и все ждал, что мать с ним заговорит. Однако она не проронила ни слова и даже взглядом его не удостоила. Тогда он поднялся и тихо, чуть не на цыпочках, вышел из комнаты.
С каждым днем разлад в доме Зенклишвили, еще недавно таком шумном, гостеприимном и, казалось, благополучном, становился все глубже.
Этому способствовало и отсутствие гостей. Гости и приемы словно бы скрепляли, цементировали эту семью. Теперь же, с тех пор как Вахтанг Петрович уехал из Самеба, к ним вообще почти никто не приходил.
Новый секретарь оказался врагом старозаветных кутежей и застолий и считал их вредными пережитками. Какой смельчак не стал бы учитывать новой линии нового секретаря!
Не только Зенклишвили, но почти все самебцы вынуждены были отказаться от многолюдных помолвок, обручений, поминок или других каких-либо трапез. Стол на сто человек нынче стал редкостью, и длинные дощатые столы с соответствующей сервировкой, кувшинами и стаканами, которые еще совсем недавно брали напрокат у Мордэха Манашерова, валялись без дела.
Да, по правде говоря, не до застолий и не до кутежей было в Самеба. То и дело устраивались проверки исполнения решений и заданий. Что-то постоянно рассматривали, утверждали, отменяли. Кого-то снимали, кого-то назначали.
Новое руководство установило такие жесткие правила, так повысило требовательность и ввело настолько строгий контроль, что самебцам не только кутить — иной раз и перекусить времени не оставалось.
Зенклишвили не составляли исключения. Глава семьи от зари дотемна торчал на кирпичном заводе, сын дни напролет проводил в райисполкоме, а Малало в одиночестве слонялась по безмолвным апартаментам и пыталась заглушить тоску домашней работой.
Малхаз после неприятного разговора с отцом только ночевал дома. Случалось, он и ночью не приходил, и родители не знали, где он обретался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127